В ночь с 18 на 19 июня в Бостоне преставилась Елена Георгиевна Боннэр, Люся. Царствие небесное!

Православная семантика не случайна. Как только узнал о её кончине, сразу вспомнил прекрасное стихотворение великого поэта-коммуниста Луи Арагона о французском Сопротивлении и о расстреле верующего и неверующего: «Тот, который верил в Бога, и тот, который не верил…» («Celui qui croyait à Dieu, celui qui n’y croyait pas…»).

Вряд ли покойную можно манихейски отнести к отряду «неверующих»: от расстрелянного отца, аппаратчика ВКП/б/, и матери, убеждённой коминтерновки, Елене Георгиевне перешли по наследству сперва убеждённость в правильности «Коммунистического манифеста», потом наступил кризис веры, а в начале шестидесятых появилась тяга к некоей необозначенной утопии, где «человек человеку — друг, товарищ и брат…». Без всяких преувеличений: религия представлялась ей порождением страха, испытываемого первобытным человеком перед грозой. С кончиной Елены Георгиевны полностью исчезло поколение тех сопротивленцев, мотором которых было строительство светлого будущего.

 Задолго до первой встречи с Андреем Дмитриевичем Сахаровым в жизни её произошел радикальный поворот. Корни и генезис его мне не известны, но с того момента она с полной отдачей, без остатка, посвящает себя другим: страдающим, з/к, административно высланным, бесправно судимым, жертвам гонений по религиозным и/или этническим причинам. Много сил отдает размножению и распространению литературы, «содержащей призывы к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти». 

Она вступила на путь противостояния коммунистической диктатуре. И, соответственно, сама стала объектом гонений. Отравленное по всем параметрам бытие в Москве, затем жизнь под домашним арестом в бывшем Горьком — «если враг не сдаётся…»...

Люся и Андрей Дмитриевич подписались под максимой Вольтера «Я с вами не согласен, но я готов умереть за ваше право иметь свое мнение». Огромную благодарность мы испытали, когда оба они и покойный, много сидевший Краснов-Левитин взялись защищать «незаконно» — даже по тем временам! — закрываемый православный приход в Наро-Фоминске. Они собирали документы, присутствовали на «судебных заседаниях…»… само собой вполне безуспешно. Они защищали баптистов, староверов… И все это в полном от себя отречении, «отдавая живот за други своя».

Благодарность Елене Георгиевне за ее дела и после после хэппи-энда, крушения Советов: близ Таганки (из ничего) создан большой Сахаровский центр с лагерными архивами, документацией о преследованиях — замечательное дополнение к деятельности «Мемориала».

Люся терпела у своих друзей-собеседников позиции и мысли радикально иные, противоположные своим и не утрачивала к ним расположения и любви.

Все последние годы она из Бостона, или из Москвы, слала друзьям поздравления, мы были в этой рассылке, с праздниками всех конфессий: мы радовались, получая Рождественские мейлы, и удивлялись напоминаниям о Хануке. Пожелаем всем христианам такой же силы любви и ёмкого понимания свободы, какие были у Елены Георгиевны…

 Чтобы было не только грустно: если у Люси не было под рукой пепельницы, она стряхивала сигарету в ладошку. И ешё: в 1975-м, возвращаясь из Осло, где она получала Нобелевскую премию Андрея Дмитриевича, Люся остановилась в Париже. Я пригласил её пообедать в ресторан. К устрицам она заказала бутылку кока-колы, чем вызвала во мне, парижском жителе, немалое удивление.

Душа её во благих водворится.

Фотографии РИА Новости