Давным-давно (в прошлый вторник) я включил телевизор, чтобы увидеть «картинку» событий на Триумфальной — массовых беспрецедентных протестов и задержаний посреди Москвы.

Включил CNN, сверил их «картинку» с той, которую целый день крутили по BBC и «Евроньюсу»…

А потом я щелкнул на Первый канал. Не за информацией, разумеется, не первый день на Родине, — просто в свете новой реальности за окном, захотелось понять новую меру позора и сверить ее с мерой позора ВГТРК...

Обе меры были —  полными, позор — безоговорочным. Понедельничных событий — просто не было! Были «Наши», праздновавшие какую-то «чистую победу», был Путин, осчастлививший Пушкинский музей посещением выставки Караваджо… — в общем, все как обычно. Язык уже повернулся было на привычные недлинные обороты в адрес телевизионного российского начальства, но что-то остановило его.

И вот что его остановило: голоса, которыми молчало о произошедшем телевидение, были голосами молодых и совершенно незнакомых мне людей. Это был не Константин Эрнст, вот ей-богу! И не Добродеев с Кулистиковым. Это были совсем новые люди, по большей части подросшие как раз за то время, что я стал не вхож в Останкино.

И мне показалось, что мне есть что им сказать. Ну и говорю, собственно.

Братцы и сестрицы! К вам обращаюсь я, юные коллеги мои, во всех смыслах бывшие…  Не с нравственной проповедью, а с практическим соображением вот какого свойства.

Жизнь, ребятки, может оказаться длинной, значительно длиннее любого авторитарного режима, и при выборе стратегии это следует учитывать.

Целесообразными при этих параметрах кажутся мне две линии поведения.

Первую, по аналогии с Бойлем-Мариоттом, назовем сдвоенным именем Эрнста-Кулистикова (впрочем, список соавторов этого нехитрого открытия, разумеется, гораздо шире, и «стратегия Пушкова-Толстого»  тоже звучит неплохо). 

Эта стратегия основана на конвертации профессии во что-то очень и очень ощутимое. Ощутимое до такой степени прорыва в бюджеты, что человек перестает воспринимать репутационные потери слишком остро. Ну, пищат там что-то внизу — завидуют, наверное…

С фантазией у меня дело обстоит неплохо, но представить себе Кулистикова, рыдающего бессонными ночами над своей биографией, я не могу. Портрет Дориана Грея давно и надежно зацементирован, когнитивный диссонанс удушен железной рукой и залит хорошим вискарем, а пушкинская строчка звучит в правильной позитивной редакции: «И с наслаждением читая жизнь мою…».

И когда, по случаю перемены пейзажа, этих господ попросят выйти вон, они просто пожмут плечами и, сдав ключи на вахту, поедут на свои асьенды в окрестностях списка «Форбс», продолжая видеть нас в гробу.

Эта стратегия представляется мне вполне целесообразной — как минимум при условии отсутствия дантовского ада. 

Целесообразной представляется мне и противоположная стратегия, которую можно назвать «стратегией Политковской-Щекочихина» — или, в менее предельном, не-трагическом случае, «стратегией  Пархоменко-Масюк» (тут, слава богу, тоже есть варианты названий).

Ты решаешь для себя, что остаешься журналистом, то есть свободным человеком, добровольно взявшим на себя некоторые обязательства перед обществом. Назовем два самых простых: не лгать и не утаивать правду.

В этом варианте, в зависимости от порывов исторического ветра, ты можешь стать телезвездой или безработным, можешь быть богат, беден или убит, но при любом раскладе судьбы живешь отведенный тебе срок свободным человеком, а это, говорят, довольно приятное ощущение.

Заметим, что при игре «в длинную» сохранение репутации —выигрышная стратегия и в прагматическом смысле.  Потому что в довольно обозримом будущем, когда эти, под патриотический скандеж, все тут допилят и залягут по асьендам,  обществу срочно понадобятся честные профессионалы — юристы, экономисты, военные…  Понадобятся и хорошие журналисты, и импортом тут не обойтись.  «Сами предложат, сами все дадут».

До следующей перемены ветра, разумеется.

Итак: вот тебе, молодежь, две цельные, логически завершенные стратегии на выбор!

И как раз сейчас самое время определяться: либо к обществу в  журналисты, либо к Путину в обслуживающий персонал, — но тогда уж чур без рефлексий, и как можно скорее, потому что время пошло смутное, и грязью можно успеть измазаться пожизненно, а на  конвертацию не поспеть! 

Одно из двух, ребятки, одно из двух. А вот промежуточный статус  мелкого дерьма в проруби кажется мне самым несуразным: и премиум-класса себе не устроить, и честное имя запороть…

Глупо.

Короче, ребятки: я завтра включу телевизор и проверю, как вы меня слушали.