Поиск исторических параллелей  —  дело занимательное, но сомнительное. Все аналогии хромают, история не повторяется, дважды в одну реку не войти. Но все равно велик соблазн искать перекличку сюжетов, персонажей, особенно во время кризиса. В российской же истории действительно есть определенная закольцованность, циклические повторы приливов реформ и отливов контрреформ, общественных депрессий и эйфорий.

В сопоставление первой половины 80-х со второй половиною нулевых пускались многие, слишком много сходств: почти полная автономизация от государства ушедших в частную жизнь граждан; гипертрофия пропагандистской машины; окончательное отделение телевизора от реальности; окостенение правящего класса; имперские гримасы во внешней политике и пр.

События последних недель и в особенности дней дают новый повод для параллелей. 15 декабря 2011 года Михаил Прохоров заявил, что, став президентом, помилует Михаила Ходорковского. 16 декабря 1986-го Михаил Горбачев помиловал Андрея Сахарова — позвонил в Горький и разрешил вернуться в Москву. Разумеется, Прохоров не справлялся с историческим календарем и не пытался спровоцировать какие-либо ассоциации. Чем более символичным представляется это совпадение, тем настойчивей ассоциации — подобного рода случайности дорогого стоят.

При всем несходстве человеческого облика Сахарова и Ходорковского статус и роль первого в конце 1986-го и второго в конце 2011-го совпадают. Оба — представители истеблишмента, пусть и разного уровня, вошедшие в конфликт с системой и отправленные в места не столь отдаленные. Оба продолжали влиять на общество из несвободы — и чем дальше, тем больше. Тот и другой — самые известные в стране и за ее пределами политзеки. Имена обоих стали паролями. Освобождение Сахарова стало знаком перемены государственного курса и начала новой эпохи. Освобождение Ходорковского означало бы то же самое. Вернувшись в Москву, Сахаров становится не просто знаменем интеллигентской оппозиции, но, по сути, неформальным национальным лидером. Вернувшись, Ходорковский...

Именно с судьбой Ходорковского связывались в последние годы надежды на либерализацию режима. Многие ожидали от Медведева, что он выпустит Ходорковского, станет новым Горбачевым. Не выпустит и не стал. Это окончательно выяснилось минувшей осенью, и президент-шарик сдулся моментально, перестал быть сколько-нибудь интересен обществу. Прохоров же, снова вынырнув на поверхности вод с помилованием для Ходорковского, недвусмысленно сделал заявку на роль новейшего Горби. Не важно, фальшива заявка или нет — это еще одна маркировка, отмечающая наше положение на маршруте. Прохоров дал повод внимательно посмотреть в 1986 год.  

В 1986 ничто не предвещало перемен. Брежневская стабильность при Андропове и Черненко стала еще дебиль... стабильнее. Диссидентов Андропов поприжал основательно: демократическое движение было по сути разгромлено. Кто сел, кто уехал, оставшиеся в стране и на свободе были связаны по рукам и ногам. С Америкой окончательно расплевались, но не подрались. В соцлагере спокойно. Живи, Политбюро, да радуйся. Ан нет. Явился Горбачев. Первые существенные девиации были связаны именно с инакомыслящими и заключались в поступках, как бы не связанных напрямую с расплывчатой горбачевской риторикой. Весной-летом КГБ на порядок уменьшает число политических арестов. Осенью выпускают политзеков-женщин и, в обмен на шпионов, Юрия Орлова и Натана Щаранского. Потом — Сахаров. После Сахарова начинают выпускать всех. Процесс пошел: "демократизация", массовая активность, выборы.

Люди, ставшие в застой носителями культуры свободы, идейно и нравственно подготовившие демократический переворот — т.е. диссиденты — сыграли в нем не самую важную роль. Активны были Сахаров, Боннэр, Ковалев, еще несколько менее известных широкой публике персонажей, Буковский писал из Англии, Солженицын из Америки. Во власть не вошел никто (ср. Чехию и Польшу). Диссиденты выполнили свою историческую миссию, изрядно расшатав устои: что в 60-е думали единицы, в 80-е думали все. И презрение к власти стало всеобщим. Настоящими героями конца 80-х — начала 90-х стали делавшие карьеру третьестепенные представители советской элиты — популисты и дельцы, с одной стороны,  и "простые люди", очнувшиеся от спячки, — с другой. После 1991 года советские правозащитники и близкие к ним политические активисты находились более или менее на обочине — чем дальше, тем больше.    

Сегодня раскладка похожая. Презрение к власти становится всеобщим, активность массовой. Казалось бы, пришло время политических активистов и правозащитников, десятилетие державших свой щит против власти при почти полном равнодушии обывателя. Щит удержали, но плацдарм не расширили. И вот сегодня поле политического действия стремительно растет, но станут ли протестующие главными игроками? Мы еще не знаем, каковы будут плоды сегодняшних протестов и каков завтрашний ландшафт. Кризис не был бы кризисом, если б можно было достоверно предсказать его последствия. Но и сейчас видно, что политики 90-х — нулевых могут разделить судьбу диссидентов, оказаться на периферии новой эпохи, которая не могла бы состояться без них.

В этом плане показателен второй митинг на Болотной, организованный "Яблоком", но заявленный как общегражданский. Как и следовало ожидать, пришедших на площадь 17-го было много, но все же на порядок меньше, чем 10-го. Конечно, еженедельные акции утомляют, люди берегут порох для 24 декабря. Но мы знаем, что при настоящем драйве пороха хватает на многократные выходы и длительное удержание улицы. Видимо, большинство не захотело пойти на митинг  несмотря на все декларации устроителей и ведущего (Сергей Митрохин) — партийный. Не захотело участвовать в фактическом, хотя и необъявленном бенефисе "Яблока" и Явлинского, на следующий день выдвинутого, как и следовало ожидать, в президенты.

А ведь один из наиболее хорошо принятых публикой ораторов 10-го и главных спикеров Комитета по подготовке 24-го, Акунин, настоятельно предлагал Явлинскому не делать этого шага. Большинству участников последних протестов Акунин симпатичнее, чем Явлинский и иные либеральные политики. Прежде всего стилистически. Здравомыслие Акунина и парфеновская ирония этим людям ближе, чем ходульная патетика. И на митинге 17-го спокойные речи журналиста Игоря Яковенко, Яна Рачинского ("Мемориал"), Сергея Смирнова (Московская Хельсинкская группа) звучали несомненно органичнее и убедительнее надсадного рыка партийных вожаков. "Людей объединяют не идеи, людей объединяет стиль", — заметил как-то историк Арсений Рогинский. Трибунам и лидерам следовало бы выписать эту цитату на карточки и перечитывать перед сном, размышляя о будущей жизни и своем месте в ней.

Возвращаясь на скользкий путь аналогий: одно из главных и очевидных отличий нынешнего времени от 1986-го — цены на нефть. При низких ценах политзеков приходится отпускать, управление реформировать, при высоких — не обязательно. В 1986-м стало ясно, что пора не силою меряться, а помощи просить, ковырять дырочки в железном занавесе. И Горбачев делает уступки — Рейкьявик, Вена, далее везде. Запад неизменно клал на переговорный стол списки политзаключенных, и процесс пошел. Что касается Ходорковского, нефть сделала его богатым, она же держит его за решеткой. То же с политическими реформами.

Скверный парадокс: в России часто чем лучше, тем хуже. Победа над Гитлером укрепила режим и пропагандистский концепт победы, служивший и продолжающий служить авторитарной власти. Нефтедоллары 70-х и нулевых — виновники пресловутой стабильности. Но предположим, что масоны обрушили нефтяные цены и вместе с ними нашу прекрасную экономику. Пути к свободе расчищены? Поеживаюсь. Боливар не вынесет двоих. Еще один прорыв к демократии через экономический кризис, угрозу нищеты и связанный с нею нервный срыв пережить будет трудно. Надо суметь нащупать третий путь — так думают и чувствуют люди 10 декабря: и рыбку съесть, и в фаэтоне покататься, хотя терять и страдать гораздо привычнее. А в каком-то смысле и проще: "Сторона, слава Богу, знакомая, исхожена вдоль и поперек".

И жить хорошо, и свободными людьми себя чувствовать — такого в России еще не бывало. Стоит попробовать, как говорится в одной рекламе.