Живет такой город, о существовании которого обычно узнают только после знакомства с кем-нибудь из его жителей, заодно взяв этого жителя за пуговицу, чтобы убедиться в его взаправдашности.

Живет такой город — Биробиджан. И в нем люди. И среди них, как ни странно, ты. Жизнь здесь — лихой экзистенциальный опыт: почти всегда, попадая за пределы места, ощущаешь себя каким-то диковинным зверем. Первое время, впрочем, даже искренне интересующиеся будут думать, что живешь ты в Хабаровске («О, неплохо вы устроились там, на пятитысячной купюре!») или Владивостоке («О, у вас же там море, у вас же там край земли!»). Такая закономерность, упоминать о которой даже банально: почему-то для изрядной части жителей нашей страны к западу от Урала весь Дальний Восток — чистая абстракция. Здесь много китайцев, холодная зима и все на расстоянии вытянутой руки — меж тем, от Биробиджана до Владивостока 15 часов пути на скором поезде.

Потом, когда все убедятся в том, что город твой со странным названием все-таки не в Азербайджане и не в Таджикистане, а вовсе даже — в Еврейской автономной области, начнутся привычные шутки про невеликое число евреев на квадратный метр и водку «Тетя Соня».

Живет такой город — Биробиджан. Недавно открылся огромный торговый центр — теперь это место вечернего променада, а на открытии творилась чистая булгаковщина. Разве что голову никому не оторвали да голые женщины не бегали по улице Шолом-Алейхема. А так — люди как люди…

Живет такой город. И, кажется, живет совершенно отдельной жизнью. В пресловутом Хабаровске и Владивостоке пусть небольшие, но все-таки толпы выходят к администрации и заклеивают рты скотчем, ратуя за честные выборы, а тут — только парочка коммунистов недолго мерзнет у памятника Ленину, который, как водится, стоит к городу спиной.

И вот, уныло запечатлев эту картину, ты заходишь в магазин за печеньем, а продавщица — немолодая женщина в несвежем синем халате — бурчит себе под нос: «Азохн вей»… И сегодня особенно понятно, как она чертовски права. Эта фраза на идише — языке, который вечно объявляют покойным, но пациент по-прежнему скорее жив, чем мертв — знакома не только тем, кто живет в Биробиджане. «Азохн вей» — тавтология, масло масляное, воплощенная страсть еврейского народа к мировой скорби, непереводимый акцент: боль болючая? горе горькое? увы и ах? Ни одна из трактовок в точной мере не передает смысла… Но всякая довольно близка к истине. У которой, в общем-то, задача такая — ускользать.

Горе горькое журналиста в Биробиджане состоит в том, что и тут он уже не способен тихо сажать цветы в палисаднике, внедрять культурку, вешать картинки на сырую штукатурку. Писать тексты «без политики» становится невозможно, даже если живешь в городе, в котором и политики-то никакой нет. В самом деле, не считать же политикой агитационные призывы в одной из местных газет. Коммунисты торжественно изобличают: «Россия терпит двадцать лет — скажи “единороссам” нет!». А рядом голос из прекрасного далека: «Скажем “нет” коммунистическому строю, сгубившему тысячи жизней жителей ЕАО!». Такие дела — на всех поэзии не хватает.

Горе горькое оппозиционера в Биробиджане состоит в том, что он занимается тем, чего нет.

Горе горькое киномана в Биробиджане прячется в кинотеатре (единственном) с трогательным названием «Родина», висит на афише, таится в билетах — на сереньких листочках неизвестно с каких времен осталась надпись «50 копеек». Последнее показанное тут кино, имеющее хоть какое-то отношение к искусству — «Бесславные ублюдки» Тарантино. Два года назад.

А впрочем, все это не совсем географическая история, и горькое горе не только у нас. Кругом никакой определенности, никакого хлеба и зрелищ каждому по потребностям, никакого общего мира, да и с отдельными не всегда ладится.

В чем состоит горе горькое продавщицы? В печенье. И привозят не то. И выбирают не то. И, собственно, это довольно отчетливая метафора нашей жизни.

Биробиджан

Фотография автора