Писатель Борис Акунин опубликовал две части своей переписки с блогером Алексеем Навальным. В первую очередь – для знакомства с взглядами Навального, который успел за последний месяц у кого-то вызвать неподдельный восторг, а кого-то не на шутку напугать. С другой стороны – это приглашение всех к серьезной, открытой дискуссии, чтобы понять, что происходит, кто есть кто и что делать дальше.

Хотелось бы немного принять в этом участие.

Национальный вопрос

Сначала по поводу национального государства, о котором спрашивает у Навального Акунин. Тот отвечает, на мой взгляд, на этот вопрос уклончиво или просто не очень осмысленно. Тем не менее, он противопоставляет его имперской модели (почему-то XIX века). Точнее, между строк звучит следующее: Россия, которую мы потеряли, уже была, коммунисты тоже были, и демократы попробовали – не получилось. Точнее – всему свое время. И вот настало время национального государства, по европейскому образцу. (Хотелось бы сразу задать вопрос, а Федеративная республика Германия – национальное государство?)

По мне так обе эти модели – и имперская, и национальная – психологически опасны. Почему вообще надо говорить в этих терминах, оперировать именно этими понятиями? Разве недостаточно вести разговор просто о достойном, благополучном государстве, где ее гражданам живется свободно и благополучно?

Ведь очевидно, что понятия «империя», «национализм» (здоровый или больной) ассоциируются во многом с экспансией и рознью, с шовинизмом и нацизмом. И эти ассоциации не надуманы, почва для их материализации вполне готова. При всех благих намерениях.

И, к слову, «имперцы» никогда не отказывались от национализма, при всей своей «наднациональной сущностью», а «националисты» – от сильного, имперского государства. Где «русский» – это всякий, кто любит Россию. И только остальные – «чурки» и «хатчики». Так что попытки завернуть имперское сознание в националистскую начинку давно и небезуспешно делаются.

Позволю себе еще раз заметить по этому вопросу, что русский человек – националист лишь в минуту слабости, его нормальное состояние имперское. Он идентифицирует себя все-таки, в первую очередь, с империей, а не со своей национальностью, которой часто просто жертвует. И то, что сейчас маятник качнулся в пользу национальной идентификации русских, есть результат распада советской империи, признак той самой слабости, но и симптом, возможно, тяжелой и опасной болезни.

Население России – это, в подавляющем большинстве, имперские дети, которые никак не могут вырасти. Их не интересуют причины, их всегда возмущают факты и последствия. Ибо инфантильно-имперское сознание отличает предельная историческая небрежность и склонность к мухлежу. Имперские дети никак не могут уразуметь, что расширение границ их страны не связано напрямую ни с ее величием, ни с их благополучием. Их воспитали так, что чем больше – тем лучше. Но они радеют не корысти ради, а потому что «за державу обидно». Для них размер по-прежнему имеет значение и более важен, чем качество жизни. И все эти властные «евразийские» эрзацы последнего времени придумываются тоже не на пустом месте. Подавляющее большинство людей озабочено лишь величием страны, под которым понимается отнюдь не гражданские свободы и даже не сытая жизнь.
Наши люди в массе своей испытывают унижения, если у них что-то забирают. Лучше сами отдадут. Подарят. Даже если это и не их. С другой стороны, имперские дети, как и положено детям, наивны и простодушны. Ими легко манипулировать. И они готовы раз за разом снова верить тем, кто их уже обманывал.
Имперские дети не чувствуют вины, а если и чувствуют, то никогда в этом не признаются. Их имперское «детское» сознание всегда зиждется на благородных мотивах: или кого-то от чего-то защитить, или освободить. Но чем больше экспансия (под любым предлогом), тем более хиреет народ. Россия давно вышла за пределы своих возможностей. А нация есть нечто, имеющее свой оптимальный размер, как говорил историк Михаил Гефтер. Получилось, что пространства больше, а свободы меньше. Это заметил еще Ключевский, который связывал разрастание «лоскутной» российской империи с потерей русским народом свободы и гражданских прав. Территориальное расширение государства шло в обратно пропорциональном отношении к развитию внутренних свобод. Роковой парадокс: величие государства достигается за счет усиления рабства населения. Россия могла переварить себя саму, только посадив на хлеб и воду.

И вот, кажется, нашлась другая спасительная идея – национальная. Но в наших ментальных обстоятельствах – это лишь обратная сторона медали. Вопрос, на мой взгляд, состоит не в том – империя или нация, а в том – или достойная, как у всех, человеческая жизнь в рамках объединенной Европы или жертвенность «особого пути». То есть вопрос в приоритете ценностей, вообще в ценностях, а не в популистских спорах о геополитических понятиях.

О десталинизации.

Говоря о ней, Навальный провозглашает Сталина тираном и палачом советского народа наравне с Гитлером. С другой стороны, предлагает оставить разговоры о десталинизации, как несущественные сегодня. Акунин не согласен.

А ведь действительно – зачем лишний раз вспоминать о Сталине? Чтобы еще раз сказать, что он – тиран? Но одновременно получится, что в очередной раз о нем вспомнят, интерес и, можно сказать, историческое уважение проявят. Может, лучше, чтобы его уделом было забвение?
Я вот до сих пор не решил, что лучше: каждый раз, при случае, напоминать об этой страшной фигуре в нашей недавней истории, о его злодеяниях, о том, какое наследие он нам оставил; предупреждать, чтобы не возвеличивали этого деспота, масштаб личности которого несоизмеримо меньше, чем была его власть и масштаб преступлений? Или не трогать – по принципу грубой, но мудрой поговорки.
Нужно ли разогревать историю, подбрасывая поленья в топку исторической памяти, или пусть самое плохое уйдет само собой? Со временем, которое не только лекарь, но и могильщик.
Раньше мне казалось: до тех пор, пока мы не развенчаем Сталина, не проведем открытого общественно-правового суда над сталинизмом, его гены будут вечно жить в нас, и мы не избавимся от его проклятья. Теперь иногда думаю – а может, действительно, а ну его нафиг?!

Впрочем, существует более здравая мысль: создадим успешное государство, и вопрос отомрет сам собой.

Политический прогноз на 2012 год

В прогнозной части разговора Акунин оказался оптимистом, Навальный – больше реалистом. Если Акунин, грубо говоря, считает, что гражданское движение будет наращиваться, и власть падет, то Навальный понимает, что не все так радужно и романтично. Он справедливо признает за Путиным определенную сохраняющуюся популярность, некий ресурс возможностей, упрямство и «пацанство», но считает режим неэффективным, а, следовательно, неэффективным во всем. Т.е. неспособным справиться с протестным движением одним махом. «Питон Каа» не проглотит всю эту гражданскую массу, не переварит. Значит, попытается как-то разрулить ситуацию – собственно, во что свято верит и ничего больше не умеет.

Наиболее интересный фрагмент беседы – умение власти, не способной справиться с ситуацией, возглавить ее. Акунин считает, что власть на это не способна – истории не знает. Навальный, опять же, на мой взгляд, думающий более трезво, считает, что она так обычно и делает, но неумело.

От себя, как от человека, знающего немного историю, добавлю, что уверен, что власть попытается проконтролировать движение, и уже это делает – особенно, в отношении радикалов всех мастей. Не забудьте, что излюбленный метод русской охранки – провокация. Наверное, многие помнят, что такое «зубатовщина» и кем был священник Георгий Гапон. На всякий случай, коротко напомню.

Зубатовщина

Россия была родоначальницей не только самого организованного террора, но и организованной борьбы с ним. Важнейшим методом, разработанным российскими спецслужбами, была провокация. То есть внутри самой организации вербовался человек, который, оставаясь активным революционером, работал на полицию.

Работа провокаторов была очень эффективна. Но у этой двойной игры оказалась и обратная сторона медали. Дегаев, Азеф, Богров, Гапон, как и почти все секретные агенты, работающие под прикрытием, до того перевоплощались и свыкались с ролями, что становились опасными и неуправляемыми для полиции. Или, наоборот, управляемые, но опасные для общества. Они были своего рода джокерами в колоде тех, кто пытался разыграть свою собственную карту в российском политическом казино.

Обычный путь в провокаторы лежал через саму революцию. Поначалу будущие предатели искренне служили именно ей. Метаморфоза чаще всего случалась во время первого ареста, когда или не хватало мужества и воли, или, поддаваясь умелой обработки, они, что называется, перевербовывались. Но бывали и «добровольцы». Например, Азеф, который сам предложил полиции свои услуги, и многие годы успешно манипулировал обеими сторонами в своих личностных, корыстных интересах.

Многие отцы провокации также были не без греха молодости: знаменитые «генералы» политического сыска и провокаций Зубатов, Рачковский или Гартинг были поначалу членами народовольческих или эсеровских кружков. Так что полицейские и предатели без труда понимали друг друга и психологически были очень близки.

Еще Маркс предупреждал: заговорщики находятся в постоянном соприкосновении с полицией; небольшой скачок от профессионального заговорщика к платному агенту совершается часто; заговорщики нередко видят в своих лучших людях шпиков, а в шпиках самых надежных людей. Одни, ни в чем не виновные, не выдержав подозрений, накладывали на себя руки, другие, провокаторы, ходили ив супергероях.

К примеру, Гапон. Он, наверное, очень стремился попасть в историю. И ему это удалось. «Карьера» Гапона в чем-то напоминает карьеру Распутина. Также никому не известный священник вдруг становится столичной достопримечательностью. С ним встречаются сильные мира сего – Плеве, Зубатов, Лопухин, градоначальник Петербурга Клейгельс, Витте. Был он знаком и с Горьким. В эмиграции с Лениным, Плехановым, Жоресом, Клемансо, Анатолем Франсом, тем же Азефом, Кропоткиным.

В чем причина такой популярности?

Гапон был талантливым организатором, прекрасным оратором, располагал привлекательной наружностью и был наделен всеми нужными для агента качествами – авантюрностью, самовлюбленностью, амбициозностью, слабостями и страстями и, по большому счету, беспринципностью. На него и сделал ставку Зубатов.

Гапон и Зубатов по-разному описывали в дальнейшем их встречи. Зубатов описывал Гапона как человека неопытного и несведущего в политике и рабочем движении, который каждый раз в конце их беседы просил «дать ему почитать свеженькой нелегальщинки». В чем, к слову, отказа не получал. Гапон же описывал Зубатова лицемером, которого он раскусил, но использовал для пользы рабочих. Получаемые же от него и Лопухина незначительные суммы денег на библиотеку «принимал с отвращением». А сам Сергей Александрович Зубатов искренне верил, что стоит только оседлать рабочее движение, сделать более податливыми к уступкам и переговорам предпринимателей, дискредитировать политические лозунги и действительно улучшить социально-экономическое положение рабочих, как революционная ситуация рассосется. Он, пожалуй, не цинично, а наивно (или не наивно?!) верил, что нужно только «цивилизовать» рабочих, улучшить работу библиотек, наладить разъяснительную работу, как революционеры тут же получат отпор в рабочей же среде. Он строил свой «полицейский социализм», когда рабочие кружки и организации создавались сверху, катализировали энергию протеста в нужное русло и контролировались. У него были успехи: один из них – Гапон и «Собрание фабрично-заводских рабочих» на крупнейшем в столице Путиловском заводе. Но случилось то, чему не миновать. Прокол! Выход из-под контроля. Это, в частности, произошло в Одессе, где начатая под руководством зубатовских агентов стачка вышла из берегов и грозила массовыми беспорядками в порту.

Зубатов был полностью отстранен от дел, уволен и до конца жизни прожил во Владимире. Ему предлагали вернуться в полицию сразу же после убийства Плеве, но он отказался.

Окончательно практика «полицейского социализма» потерпела крах после «Кровавого воскресенья», где важнейшую и до конца еще непонятную роль сыграл агент Зубатова Георгий Гапон.

После событий 9 января 1905 года судьба стремительно несла разжалованного священнослужителя к трагическому концу. Эмиграция, метание от социал-демократов к эсерам, деньги, карты, попытки вернуться на гребень революционной волны. В результате – обвинения в растрате партийных денег, неслучайное дезавуирование Рачковским его связи с полицией, приговор товарищей и казнь по приказу другого провокатора – Азефа. (Азеф, кстати, предупредил свое начальство о готовившейся акции, но каких-либо шагов, чтобы остановить убийство Гапона, охранкой предпринято не было. Мавр сделал или не сделал свое дело, но вышел из под контроля…)

Бывшего народного трибуна убили как предателя 28 марта 1906 года. Георгий Гапон был казнен (повешен) эсерами. Его «крестный отец», Сергей Зубатов, покончил жизнь самоубийством 3 марта 1917 года, узнав об отречении царя.

…Вот такая история. А какие люди, какие даты, какие исторические аналогии. Впереди Февральская революция и отречение царя. Все тогда стояли плечом к плечу – и кадеты, и октябристы, и социалисты; учащаяся молодежь и рабочие с окраин. Но потом, и очень скоро – попытка военного переворота, большевизация Советов и Октябрьский переворот.