Золушка в России — это неожиданно проклюнувшийся средний класс. Налицо многие признаки. Наша Золушка работящая, она часто полезна не только себе, но и другим; ее не берут на бал, а она хочет. Она теперь просто рвется на бал, на котором и решаются жизненно важные для нее вопросы. Но, в отличие от сказочной Золушки, у нашей нет не только папы, но даже феи-крестной. А потому ее путь на бал чреват западнями и ловушками. О них и хочу поговорить.

Наша Золушка жаждет любви. Более того, ей важнее кого-то любить, чем быть кем-то любимой. Это видно из того, что она не спрашивает политиков или претендующих на то, чтобы ими стать: «Ты меня любишь?». Она, главным образом, ищет коллективный ответ на вопрос: «Кого мне теперь любить?». Тут важнее наличие синдрома, который и определяет суть ловушки, а не диагноз. Тем не менее, пара гипотез о диагнозе. Первая версия: это возрастное явление, понятное всем, кто помнит свой выход из переходного возраста. Вторая версия: известное распространенное представление о женской природе пресловутой «русской души». Наша Золушка бесспорно молода, коль скоро мы говорим о новом российском среднем классе. С другой стороны, влюбчивость российского общества постоянно подкрепляется экспериментально. Влюблялись в Горбачева, в Ельцина, в Путина и постоянно разочаровывались с тем, чтобы затем столь же необдуманно искать новый объект любви.

Конечно, я не говорю о романтической любви, хотя любые формы любви в той или иной степени обладают эротической компонентой. Речь идет о древнем универсальном социальном феномене: любовь к начальству; можно выразиться иначе: преклонение перед властью, сакрализация власти и т.п. Власть подразумевает возможность насилия, власть подразумевает необходимость подчинения ей. Гораздо легче переносить насилие или подчиняться власти без насилия, когда любишь власть, независимо от ее качеств или происхождения. Именно отсюда возникает явление харизмы, каковая, как правило, не сводится к совокупности личных качеств начальника, а образуется приписыванием начальнику каких-либо качеств, оправдывающих необходимость подчиняться ему или, что еще комфортнее, любить его. Любить власть в вертикально организованном социальном порядке выгодно, ибо это уменьшает издержки подчинения, в том числе — нравственные или эстетические.

Самки не только приматов, но и многих стадных животных, имеющих вожака, охотнее отдаются начальнику: сытнее жить и больше шансов на сохранение потомства. Молодые самцы подчиняются вожаку, чтобы избежать риска быть изгнанным из стаи или, как у некоторых пород обезьян, не быть забрасываемым калом по приказу вожака, что всегда с удовольствием делают его шестерки.

Описанный социальный рефлекс радостного любовного подчинения формировался, как есть основания подозревать, минимум триста тысяч лет, если не считать биологических рефлексов предков по филогенезу. И только последние три тысячи лет, с большими перерывами, начали формироваться новые социальные порядки, которые не требовали любви к власти. Они получили общее название, не очень, впрочем, точное — «демократия». Для них характерно отсутствие предположения о том, что власть — это всегда лучшая часть социума. Еще 150 лет назад певец американской демократии де Токвиль справедливо отмечал, что выборы не приводят к улучшению породы политиков. Поэтому совершенно не обязательно любить политиков. Можно любить жен и любовниц, детей и внуков, русскую природу и старые европейские города, хорошие книжки, музыку, фильмы. Но на хрена, черт побери, любить политиков!?

А любить-то хочется! Ведь триста тысяч лет к этому привыкали. Обратите внимание, как здорово приспособились некоторые весьма преуспевающие демократии (Великобритания, Швеция, Голландия и другие). Они — конституционные монархии. Это дает возможность гражданам изливать любовь на монархов, не обладающих обширными властными полномочиями, что делает такую любовь общественно безопасной. А к носителям реальной власти зато можно относиться вполне прагматично, без всякой эротики, что способствует вменяемости власти. (Я даже иногда думаю, не стать ли России конституционной монархией.)

Любить власть опасно, если мы хоть как-то, хоть сколько-нибудь хотим перейти к настоящей демократии. Во-первых, это любовь между мужчиной и женщиной может возвышать, и то — далеко не всегда. Любовь к политику только развращает последнего. Особенно этому способствует слабость характера и культурный примитивизм.

Во-вторых, потребность любить лидера у нас в стране — частное, но важное проявление патернализма. Оно оправдывает политическую пассивность. Даже те, кто считает себя активными, ограничивали свою активность выборами и предшествующими им массовыми акциями, если таковые вдруг появлялись. Свою миссию в случае «максимальной активности» они видят в том, чтобы найти «самого лучшего», полюбить его, избрать и возложить на него все свои надежды и упования вместе с ответственностью за их воплощение. Ведь он хороший. Поэтому он все нам и сделает. Ведь мы тоже хорошие, поскольку остановили свой выбор на самом хорошем. Поэтому мы можем дальше идти есть и спать. А он пусть сделает. (Многие из числа не спавших в девяностые наверняка узнали свое отношение к Ельцину.)

Разочарование потом равносильно тяжелому похмелью или наркотической ломке. Мы не берем в расчет наивность своих надежд на то, что мы выбрали лучшего. А он-то часто далеко не самый лучший. Нам невдомек, что он не выполняет свои обещания, поскольку они невыполнимы. Невыполнимы они потому, что мы ждем от политиков именно таких обещаний, а выполнимые скучны и неинтересны. Наша любовь к нему романтична, и только романтически бессмысленные посулы адекватны нашей любви. Мы верим в бред простых объяснений проблем и в простые способы их решения. Все, что сложнее валенка, требует интеллектуальных усилий, разрушающих чистое истинное чувство. А в своем разочаровании мы злобны и мстительны, иррационально злобны и мстительны. Ибо даже слабая примесь рациональности создает риск разочарования в себе, а не в объекте любви. А нам не свойственно винить себя, сталкиваясь с фрустрациями. Мы обычно виним других. А если виноват объект любви? Какие обвинения и какие слова мы прибережем для него?! (Многие из числа не спавших в девяностые снова наверняка узнали свое отношение к Ельцину.)

Атавистическая уверенность в том, что в политике всегда главное — найти вожака, приобретает иногда весьма забавные формы. Этому древнему инстинкту подвержены и многие интеллектуалы. Понимая нелепость охватывающего их влечения, они впадают в когнитивный диссонанс и ищут выход из него в квазирациональных объяснениях и бесперспективных усилиях. Например, объект новой влюбленности объявляется именно тем новым мессией, который нужен всему народу и который способен, как Давид Голиафа, победить нынешнего вождя, надоевшего и ненавистного. Это объяснение тем приятнее, что появляется шанс обернуть объект нового поклонения заботой и опекой.

Тут мы упираемся в другие мифы, сами по себе образующие ловушки, но они тесно взаимосвязаны с ловушкой, описываемой здесь. Я по основному образованию математик. Как исследователь я взращен на позитивистской парадигме. Поэтому я не могу отрицать наличия каких-либо теорий и моделей в такой сфере социального, как политика. Но именно в этой сфере между любой теорией и реальностью дистанция особенно велика. (То же касается не только теорий, но и других объяснительных схем, порождаемых, в частности, здравым смыслом или распространенными мифами.) А в промежутке между схемой и жизнью — сфера конкретного, требующая утомляюще пристального внимания. Проще руководствоваться примитивными теориями или укоренившимися мифами.

А политика — особенно конкретна. Если бы это было не так, то не было бы ни августа 91-го, ни декабря 2011-го. Поэтому позволю себе высказать следующую мысль: чтобы победить Путина в борьбе за народную любовь, не обязательно искать типаж столь же банально-брутальный. Если уж искать, то искать надо не подобие, а антипод. Но дело не в этом. Недальновидно и разрушительно склонять граждан страны к новому сожительству с новым объектом влюбленности. Непонятно, какое отношение это имеет к демократии. И совершенно не обязательно этого ждут люди. Скорее — наоборот.

Короче говоря, люди не ищите любви в политике! В этом призыве я не одинок. И среди моих сторонников немало женщин: Наталья Геворкян, Валерия Новодворская, Лилия Шевцова. Я им верю не столько потому, что они умны (и среди мужчин встречаются неглупые экземпляры), сколько потому, что они женщины. Ведь в российской политике объектом любви становятся именно мужчины (женщинам остается мужская ирония; что поделаешь — ущербность политической культуры).

Внимательный читатель может ответить мне: «Ваши, господин Сатаров, рассуждения о дефектности российского массового сознания, ищущего любви, как девица на выданье, страдают той самой схематичностью, которую Вы критикуете в своей статье. Но мы ведь не все такие». Правильно. Я с помощью одной схемы борюсь против другой. Моя схема — не опасное, хотя и слегка обидное преувеличение. Схема, против которой я борюсь — опасное заблуждение. Ловушка для Золушки. А я с детства люблю эту работящую барышню.
 

Автор — президент Фонда ИНДЕМ

Фотографии ЕЖ / Мария Олендская