Пощечина
Похоже, религиозный фактор становится неотъемлемой составляющей политического карнавала. После акции у врат ХХС со словесной перепалкой «хоругвеносцев» и участников молодежного движения «Мы» и поливанием последних святой водой, пришло время молитвенного стояния в защиту Конституции, против невежества и мракобесия. Впрочем, превентивное закрытие властями 6 мая центра Москвы для посещения помешало осуществиться сему действу в полном объеме.
Симптоматична реакция главы Ассоциации православных экспертов Кирилла Фролова, который заявил, что православные выйдут на дежурство, «чтобы пресечь кощунство законным и правовым путем». Но ведь враг не дремлет. Сегодня в одном месте собрались, завтра в трех-четырех. Никаких активистов не хватит, чтобы «пресечь и вразумить».
Поэтому, с точки зрения упертых, надежней отправлять подобных акционистов сразу в тюрьму. Не случайно на слушаниях в Общественной палате представители Московского патриархата и мусульманского духовенства прямо говорили о необходимости изменения Уголовного кодекса. Но не приведет, ей-ей, не приведет это ни к чему хорошему. Одно дело, вчинить богохульнику гражданский иск, другое — отправить его за решетку. На верующих как на волков станут смотреть. И поделом.
В этой связи заманчиво обозначить зоны суверенитета: здесь, в храме, мы свои правила игры устанавливаем, здесь, на выставке, вы. Это предложение, прозвучавшее из уст кремлевского политтехнолога и галериста Марата Гельмана, на первый взгляд выглядит многообещающим. Но только на первый взгляд. Оно не работает. И храм, и музей — места общественные. И если сегодня в обществе во весь голос заявило о себе искусство протеста, оно будет звучать, несмотря на кулуарные договоренности. За группой «Война» и генетически связанных с ней «пусси» появятся и другие. И если, не приведи Бог, трем молодым женщинам впаяют сроки, эти группы бесстрашно вторгнутся в сакральное пространство.
Ну, а уж про культурное говорить не приходится. Они у себя дома. На современных выставках немало работ, вполне себе оскорбительных для религиозного чувства. Никакой выставки «Запретное искусство» не надо, чтобы в этом убедиться.
На это могут возразить, что и в императорской России таких работ хватало, все дело в толерантности зрителя. Взять того же Перова, «Сельский крестный ход на Пасху». С одной стороны, художник обличает пороки. С другой, богохульствует. Недаром следователи Хамовнического судебного участка запрашивали Академию художеств о демонстрации безнравственного полотна с пьяным священником. Раньше ортодоксальные зрители терпели (а Достоевский работу Перова даже хвалил), и сейчас потерпят.
Но есть все-таки одно небольшое «но». Раньше всегда существовала дистанция между произведением искусства и зрителем, был некий люфт, позволяющий абстрагироваться от содержания и взглянуть на арт-объект как на чистое искусство. И потерпеть его в качестве такового. Но в какой-то прекрасный момент этот люфт исчез. Художник обнаружил, что он, мажа по холсту, может коснуться кистью и лица зрителя. Такие аккуратные касания видны, скажем, в «Коллективных действиях» Андрея Монастырского. Но все-таки Монастырский в советском андеграунде работал, в основном с материалом, с языком искусства и зрителя касался редко. Постмодернистские же акции постсоветской эпохи направлены напрямую на арт-потребителя, связаны со штампами его сознания, с эпатажем.
Так что дистанцироваться от оскорбляющего тебя произведения верующему зрителю не удастся. И что прикажете делать? Никуда не ходить? Превратиться в маргинала?
Наверное, ответ на чернышевский вопрос может родиться изнутри художественного процесса. Те же верующие вполне могут найти адекватные способы защиты в арт-пространстве, исключающие бегания по судам. Почему бы, говорю это в порядке бреда, не создать арт-группу «Пощечина». И награждать ей, чисто художественно, тех, кто провоцирует христиан. Того же Гельмана, где бы он ни появлялся: в Перми, в Вене или на канонической территории о. Всеволода Чаплина. А на круглых столах, в которых так любит участвовать о. Всеволод, можно было бы обсудить, скажем, силу такой пощечины. Какой замах допустим, а какой может принести вред здоровью человека. Все лучше, чем рассуждать о творчестве Моцарта. А то как-то неинтересно получается: Гельман помогает Чаплину провести закон о реституции памятников старины, создает ему поддержку со стороны музейного сообщества, а Чаплин охотно играет в игры Гельмана, совместные арт-мероприятия с ним устраивает.
Что касается защиты пространства храма от сомнительных акций, то, на мой взгляд, суровые брови хоругвеносцев только мешают. Лучше быть гонимым, унижаемым, чем играть инквизиторскую роль. Любые провокации захлебнутся, если потонут в молчании. Постмодернистские акции без пиара мертвы. И чтобы это молчание наступило, Церкви надо заступиться, прежде всего, за трех феминисток — они уже свое получили. Иначе о миссии среди интеллектуалов, о которой в последнее время так много было сказано, придется надолго забыть.
