Петербург. 4 марта. Воскресенье. Мы открываем избирательный участок для голосования. Я в участковой комиссии от «Яблока». У меня на столе книга №7 со списками избирателей.

Ровно в восемь утра они появляются. Двое стариков. Дают паспорта, расписываются. Но ещё до их ухода приходят новые. Их становится всё больше и больше. К девяти часам уже настоящий аншлаг. И, за исключением пары человек, все сплошь пенсионеры. Я едва успеваю заносить их номера и выдавать бюллетени. Некоторые из них ставят крестик прямо тут же. В последней графе — за Путина. «Нам скрывать нечего», — говорят. Урна начинает заполняться. На тех бюллетенях, которые мне видны — отметки только в последнем квадратике.

В 10 появляется энергичный улыбающийся старик. Он громким голосом сообщает всем свою фамилию, имя и отчество.

— У меня сегодня праздник! 88 лет исполнилось!

Садится к столу и демонстрирует всем цветную картинку. «Смотрите, какую гадость мне подбросили в почтовый ящик!» Это рисунок известного карикатуриста Ёлкина. На ней изображен Путин в образе Ленина, провозглашающий лозунги «Нефть – друзьям!», «Деньги – в оффшоры!», «Школы – попам!». Мне ли не знать этой картинки! Ведь именно я раскладывал их по почтовым ящикам несколько дней назад.

— Я голосую за Путина! Он наш президент! — объявляет старик.

Я стараюсь быть невозмутимым.

К двенадцати часам поток пенсионеров несколько слабеет. Книга уже заполнена на треть. Я решаю передохнуть.

В два часа дня наша председатель сообщает, что мы с коммунистом идём с переносной урной по домам. Прошу моего друга-наблюдателя быть особенно внимательным.

Начинаем обход квартир. Те же старики, но в ещё более плохом состоянии. Большинство — а это пенсионерки далеко за 70 лет — встречает нас приветливо и даже как-то ласково: «Здравствуйте, наконец-то! Мы вас ждём!». Обстановка хрущёвок оставляет ощущение безысходной неустроенности. У всех старух без исключения — инвалидность. Кое-кто не может поставить подпись, им помогают родственники. Крестик все ставят тоже в последней графе. Точнее, все, кроме двоих. Один из них — армянин, ещё не очень старый благожелательный мужчина. Он ставит отметку в бюллетене, прикрыв от нас её рукой. Но я вижу, что не в конце списка. Потом складывает его пополам.

— Да вы можете не складывать, бросайте так! — говорит мой «коллега», коммунист. Наш голосующий разворачивает его, но опускает, повернув белой стороной к нам. В другой квартире — тихая старушка. Она поступает точно так же. Поставленная ею отметка — в начале списка. «Они нас боятся», — внезапно понимаю я. Вдруг мы доложим в Собес, что они голосовали не за Путина, и их лишат каких-нибудь жалких подачек? Мне становится противно и стыдно.

Последняя квартира. Уже на лестнице слышу, как открывается дверь, доносится звонкий детский голос. Поднимаюсь. Это мой знакомый — энергичный старик, приходивший утром. «А, дорогие, хорошие, проходите!» В комнате сидит старая женщина болезненного вида.

— Это из комиссии пришли! — объявляет старик. Будем голосовать! Сам я уже проголосовал, — сообщает он мне.

Я-то помню…

Женщина до сих пор не произнесла ни единого слова. Она с усилием расписывается. Подаем бюллетень.

— За Путина! — говорит ей старик.

Тут появляется мальчик лет пяти.

— Серёжа, мы президента выбираем! Вот тебе листок!

Мальчик, осознавая торжественность момента и улыбаясь, опускает бюллетень в ящик.

Конечно, в конце дня голосовать шли уже другие люди, и всё же, просматривая списки избирателей, я вижу, что в незаполненных графах — люди преимущественно 70-х и 80-х годов рождения.

Поздно вечером мы едем с протоколами в территориальную комиссию. Меня впускают беспрепятственно, я знакомлюсь с другими наблюдателями и смотрю в сводной таблице данные по другим участкам. На некоторых участках за Путина отдано до 80% голосов при явке, приближающейся к 90%. Там что, одни дома престарелых?

А потом мне звонит сын моего друга, студент. Я узнаю от него, как по-хамски обращались с наблюдателями, особенно молодыми, намеренно провоцируя их на удаление. Запрещали ходить в туалет, говоря, что обратно вернуться они не смогут. Если удалить не получалось, то игнорировали и не просто обходили закон, а демонстративно на него плевали. Например, посчитав про себя (нарушение закона!) пачку бюллетеней за Прохорова, член комиссии на ухо сообщила председателю цифру. У того округлились глаза. В протокол были записаны цифры в соотношении Прохоров-Путин 4 к 1, хотя визуально пачка Прохорова была меньше лишь наполовину.

Повсюду снуют чиновники районной администрации. У них озабоченный, но удовлетворённый вид. Одна административная дама с улыбкой встречает запыхавшихся двух других дам из участковой комиссии. Они, конечно, знакомы.

— Ну, наконец-то!

И, интимно понизив голос, на ухо: «Какой процент?»

Ближе к полуночи административные дамы начинают расходиться по домам. У каждой в глазах светится предвкушение некоего приятного подарка.

А ночью следующего дня я развозил еду по отделениям полиции для ребят, задержанных на Исаакиевской площади. Их более четырехсот, и большинству – около двадцати. Со мной в машине Павел, студент Петербургского Университета. Он почти вдвое младше меня. Его с друзьями 10 декабря задерживали двести омоновцев за то, что они ставили свечки на Сенатской — это был флэшмоб «Похороны демократии». Полицейские в отделении, куда доставили 26 человек, балдели, слыша в ответ на вопрос о роде занятий: «Студент физмата», «студент истфака», «студентка филфака». И вот теперь я думаю: «Есть ли в этой стране место для молодых?»