Время, которое выбрал  Георгий Ванян, армянский публицист и правозащитник, возможно, было не самым удачным – незадолго до  Дня памяти жертв геноцида.  То, что из года в год Ванян  пытается сделать, он сам называет кинофестивалем азербайджанских фильмов. Скромно, можно сказать, в своем кругу, и из года в год все начинается примерно одинаково, и столь же одинаково и заканчивается. Непритязательный анонс: если это Ереван или Гюмри, то где-нибудь на окраине, если город поменьше, вроде Ванадзора, то опять же что-то узкопрофильное вроде журналистского клуба. Три-четыре короткометражки, снятые на той стороне линии фронта - о том, что никакого отношения к фронтовой истории не имеет, никакого жюри и никаких призов, за исключением одного-единственного – приза зрительских симпатий. В Армении. К азербайджанскому фильму.  Будто бы и в самом деле, по ту сторону линии фронта обыкновенные люди снимают обыкновенное кино так, будто никакой линии фронта и нет.

Если Ванян своей затеей  кого хоть на время и примирил, то армянскую власть и армянскую оппозицию.   "Некто Георгий Ванян после провала в Ереване и Гюмри, намереваясь реализовать полученный из неких западных центров грант, выбрал, как ему кажется в качестве удобного места Ванадзор для достижения своих предательских целей…".  Это совместное заявление с призывом встать стеной перед лицом национал-предательства подписали, кажется, представители каждого оттенка армянского политического спектра, включая самых, как считается, либеральных и западнических. В мае выборы.

Но если бы дело было только в выборах. И во времени, то ли выбранном,  то ли выпавшем… 

        Первой попытке ознакомить армянского зрителя с азербайджанским кинематографом, предшествовал аналогичный опыт с кинематографом турецким,  и вообще, кинофестиваль Ванян полагал логическим продолжением устроенных им же Дней Азербайджана в армянской школе. Даже если бы все начинание ограничилось анонсом, казалось бы, можно было говорить о революции. Но дело зашло немного дальше, хотя сознания народов-врагов отнюдь не перевернулись. 

Вражда так устроена, что переворачиваться особенно и нечему.

С одной стороны, например в приграничных с Азербайджаном районах,  это устройство выглядит следующим образом. Здесь граница местами – это узкая дорога, которая перестала служить сельской улицей, но так и не стала линией фронта. На вопрос о соседском общении поначалу здесь отвечают уклончиво, но по мере углубления знакомства заявляют со всей крестьянской прямотой: "Конечно, общаемся. Да и вообще, если бы тогда, когда начиналась война, не понаехали из Еревана, мы бы с азербайджанцами сами по-соседски во всем разобрались…". Кстати, сам Ванян отмечает, что в глубинке его начинания понимают гораздо лучше.

А в азербайджанской глубинке вам в ходе первоначального знакомства обязательно и убедительно расскажут про 20 процентов территории и миллион беженцев и Ереван,  который не Ереван,  а Эриванская крепость, шедевр азербайджанского, естественно зодчества. И все это сплошным речевым потоком без знаков препинания, потому что текст не для того, чтобы убеждать, а просто так дышится.  А потом, переведя дух: вы ведь бываете в Армении – как они там на самом деле живут? Действительно, как говорят по телевизору, умирают с голоду? И, покачав удовлетворенно головой: я так и думал, что они живут примерно как мы – с чего бы им жить по-другому? А в Грузии местные азербайджанцы, живущие рядом с армянской границей, каждый день массово ходят в Армению, где на рынке их ждет товар, усилиями совместного армяно-азербайджанского бизнеса доставленный из Стамбула или Шанхая сначала в Ереван, а потом сюда, в приграничье. А в Баку лучшим подарком по-прежнему – армянский коньяк, а в Карабахе челноки торгуют азербайджанским чаем, без которого в Карабахе никак даже спустя поколение.

Бензин в Армении тоже большей частью азербайджанский,  и легко догадаться, что покупают армянские коммерсанты его тоже не у грузинских коллег. И все это знают. А в дни Азербайджана в Армении в  ереванской школе писали сочинения об Азербайджане. Одни -  в полном соответствии со сложившейся традицией: "В моем представлении Азербайджан грязная, неряшливая страна дураков…". Но вполне репрезентативными были и те, кто, пусть и не без некоторого пафоса, будущее выводит из трезво оцененного настоящего: "…Давай забудем о том, что было в наших странах в прошлом. Ибо не обязаны мы призываться на войну дедов наших"…

В общем, идея  с азербайджанским кино в Ереване провалилась – как год назад, так и сейчас. Что опять же тоже никого не удивило, и совершенно органично прозвучала позиция блогера с ником Crazy Patriot, сформулированная, как говорят, на очень хорошем армянском языке: "Удивляюсь, почему мы поднимаем шум из-за фестиваля одного подонка и делаем ему бессмысленный пиар. Несколько раз поймайте его на улице, сломайте ему голову, продержите в подвале голодным несколько дней, и все, станет как шелковый…". Единомышленник Ваняна, живущий по другую сторону линии фронта Зардушт Ализаде отмечает: азербайджанцы опять выиграли у армян историческое состязание. "У нас людей, готовых общаться с врагом и не подверженных пропаганде, сотни, а в Армении такие люди наперечет".

Армянские коллеги, пожалуй, со всеми на то основаниями это утверждение оспорят. И вряд ли Ализаде будет  упорствовать. Когда-то стоявший у истоков Народного фронта Азербайджана, потом создавший Социал-демократическую партию Азербайджана, исходит из убеждения, в котором обыватель по обе стороны границы признается только тем, кого сочтет своим. "А ведь как у вас многое похоже?" – как-то позволил я себе заметить, окинув взглядом стол азербайджанских друзей. Хозяева с прохладцей заглянули мне в глаза, а потом расслабились и рассмеялись: а на кого нам еще быть похожими, как не друг на друга? Зардушт Ализаде вспоминает "Мимино". "Если бы у нас был бы такой же талантливый режиссер, который захотел бы сделать кино про армянина и азербайджанца, оно получилось бы еще смешнее. При всем антагонизме, между нами гораздо больше одинаковости…". 

Историческая вражда прозрачна, как отравленный воздух. К нему все привыкли. Адаптировались и выработали иммунитет.  В нем можно жить, а у каждого воздуха всегда и везде есть свои особенности, иногда вызывающие мутации. Где-то ненавидят, тайно или явно, всех вокруг и даже внутри. Где-то - только врагов-соседей.  Иммунитет – это конгда уже можно не задавать вопросов. В Южной Осетии, скажем, предположить вслух,  что цхинвальцы всегда ментально были ближе к грузинам, чем к северным братьям, может быть, более рискованно, чем подметить армяно-азербайджанское сходство. Хотя в 90-е эта тема обсуждалась спокойно, пусть и с некоторым упором на то, что всем лучшим в своей истории, включая футболиста Владимира Гуцаева, Грузия обязана осетинам. Тбилиси по-прежнему оставался ближе Владикавказа не только в географическом смысле. А проходившая здесь дорога, связывавшая весь Южный Кавказ со всей Россией, и рынки, на этой дороге раскинувшиеся, всех вполне офшорным образом примиряли. И когда в 2005-м году едва не началась война, по обе стороны границы сокрушались о том, как легко, оказывается, разрушить то, что терпеливо обустраивает объективная и спокойная природа вещей. Тимур Цховребов, уважаемый югоосетинский полевой командир,  после войны взявшийся за совместный бизнес с Нугзаром Гогоришвили, авторитетным командиром у грузин, как-то сразу стал вызывать у соотечественников подозрения.  То, о чем в Ереване Crazy Patriot только мечтает, молодые люди с битами в руках с Тимуром, невзирая на его боевую славу проделали.  В августе 2008-го Тимур снова взялся за оружие, собрав тех, кто уцелел в 92-м. И опять, едва все закончилось, принялся за старое. Тимур вполне отдает себе отчет в том, что надумай он организовать в Цхинвали фестиваль грузинского кино, некоторые, возможно, поймут, но нового нападения с битами не избежать. "Но я бы все равно взялся…"  В 92-м Тимур брал Нугзара на мушку, и даже помнит, где это было. "Он как-то недавно показал мне столб на границе, под которым лишь каким-то чудом меня не застрелил…" - вспоминает сегодня Нугзар. У меня падает с души груз – наконец, я могу признаться, что эту историю знаю давно – от самого Тимура, который рассказал мне ее еще в 2005-м. "Нугзару уже можно знать про этот столб?" - спрашивал я у Тимура тогда. "Нет, - покачал головой Тимур, - Рано…"

При этом оба  прекрасно понимают, что есть вопросы, по которым им не договориться. Они, впрочем, и не пытаются. Формула будущего мироустройства вообще не интересует тех, кто миротворчество считает делом личным. "Конечно, у нас совершенно разные взгляды на ситуацию с Южной Осетией" – мягко напоминает Нугзар. Но ему вполне достаточно того, что его тбилисские соседи, узнав, что к нему приехал друг-осетин, сначала несколько удивлялись, потом садились за стол, а потом и вовсе уводили Тимура к себе. 

Это и есть эффект усредненного общественного мнения. Каждый, кто его составляет, за исключением особенно убежденных, пострадавших или просто не вполне здоровых людей, не сочтет предательством совместное распитие с тем, кто пришел оттуда. Но когда придет время отвечать на вопрос о судьбах родины, окажется, что это очень важно – считать вражду исконной и обязательно исторической. Она, как выясняется, совершенно необременительна в быту, и уж точно более комфортна, чем мысль о том, что кино, снятое по ту сторону линии фронта, к этой линии прямого отношения иметь не обязано. Хоть на той стороне тоже свои представления о комфорте и национальной чести, и один из азербайджанских режиссеров, чей фильм планировался к участию в фестивале, на всякий случай тоже припомнил армянам историю. И потому отнюдь только Армении касается формулировка армянского политолога Александра Искандаряна, считающий инициативы, подобные начинаниям Ваняна, маргинальными: "В армянском обществе существует консенсус по отношению к примирению с Азербайджаном – это консенсус непримирения"

А время, вопреки общепринятому заблуждению, никого и ни от чего не лечит. Скорее наоборот. Как полагает Искандарян, за последние два-три года общественная уверенность, что с Азербайджаном говорить не о чем, только окрепла. Такова природа статус-кво: страсти улеглись, ненависть утихла, враг где-то даже может быть по-соседски интересен – какое у них кино и за кого вышла замуж одноклассница из Баку, который пришлось когда-то покинуть, и который до сих пор снится? И к статус-кво привыкают – спокойно, и кем могут выглядеть люди, предлагающие что-то менять?

Время консервирует. У тех, кто считается победителем, консервируется комплекс победы, у тех, кто, как считается, проиграл – комплекс поражения. И, как полагает азербайджанский политолог и публицист Тогрул Джуварлы, еще неизвестно, что опаснее: "Тоска проигравших уходит в подсознание, а оно нерегулируемо. И милитаристские лозунги, которые у нас звучат, могут быть восприняты куда более радикально, чем рассчитывает власть".

Те, кто не хочет видеть линии фронта, по-прежнему готовы быть для соотечественников одновременно миротворцами, чудаками и предателями. Или отмывателями западных грантов. Они порой вызывающе наивны, порой играют на грани эстетического фола, планируя поставить "Ромео и Джульетту" в грузинском селе Текали, рядом с которым которого смыкаются Армения и Азербайджан. У них не очень много возможностей импровизировать для всех. Тогрул Джуварлы, кажется, нащупал формулу: "В конце концов, чужой народ должен стать ближе своей власти". Формула почти абсолютна. Она и про примирение – в том числе и примирения двух половинок воюющего сознания. И про то, почему оно невозможно.