Актуальная реальность, как и политика, всегда двоится: в них никогда нет ясности, обе требуют от людей соответствия сиюминутным задачам текущего момента. Задачи эти, как правило, ничего общего не имеют с общечеловеческой моралью, с вечным стремлением человека к истине. Тот, кто хочет отвечать задачам актуального момента, всегда преследует какие-то сверхцели: например, оправдать прогресс, защитить сторонника передовой партии или продвинутого общественного процесса. В истории России была целая идейно ориентированная группа людей, отстаивающая единственно верный путь развития страны, а затем и всего человечества. Это была радикальная интеллигенция и ее попутчики. Один из представителей последних на роковом изломе истории воскликнул с думской трибуны: «Что это, глупость или измена?» Павел Милюков, лидер партии конституционных демократов, в ноябре 1916 года обвинил императрицу Александру и премьер-министра Штюрмера в государственной измене. Классический случай, когда клевета оправдывалась политической целесообразностью. Последующие события (Февральская революция) выявили всю бездарность Милюкова как политика, за методы которого многими жизнями расплачивались и его однопартийцы, и простые сограждане.

В ситуации с заступничеством Зои Световой за депутата Геннадия Гудкова, полковника ФСБ и бывшего многолетнего сотрудника КГБ, а теперь лидера оппозиции, совершенно понятна мотивировка журналистки. Она выступает, прежде всего, за «светлое будущее». Как известно, видному члену партии «Справедливая Россия», одному из «парадных лиц» оппозиции, грозит в начале работы осенней сессии Госдумы лишение депутатского мандата. За месяц до этого события православный священник Владимир Шибаев, служащий сейчас в маленьком местечке во французской провинции, дал интервью прокремлевскому сайту «Правда.ру», из которого следует, что нынешний думский правдолюбец был тем чекистским следователем, который в 1985 году приходил к нему с обыском.

Конечно, многих задевает, что представитель оппозиции оказался замешанным в преследовании инакомыслящих. Кто не помнит феномен «благонамеренных», блестяще описанный в «Архипелаге ГУЛАГ»? Это члены РСДРП-ВКП(б), для которых вера в социализм-коммунизм была превыше всего, оказавшиеся по воле «отца народов» за решеткой. Даже в условиях заключения все факты, противоречащие их идеологическим фантазиям, подлежали дезавуированию.

Странно читать статью в The New Times, игнорирующую тот факт, что в контексте отечественной истории служба в карательных советских «органах» и участие в современной оппозиции как-то не увязываются. Ведь чекистами не перестают быть и после увольнения из «конторы». Все, конечно, бывает в подлунном мире. Валаамова ослица может заговорить. Но только в том случае, если ее коснутся веления Духа. Теоретически бывший чекист может покаяться и уйти в стан преследуемой оппозиции. Но за всю 74-летнюю советскую историю таких примеров наберется один или два.

Александр Подрабинек, человек с серьезным опытом сопротивления советской неволе, четко формулирует, почему следует доверять показаниям о. Владимира о депутате Гудкове. Для Подрабинека участие бывшего сотрудника КГБ в митингах оппозиции дискредитирует протестное движение. Для Световой Шибаев человек сомнительный, он вызывает у нее «смешанные чувства», но для Подрабинека этот православный священник — ценный свидетель, и он старательно подчеркивает те черты в его облике, которые ставят его в ряд борцов за свободу. Для Подрабинека о. Владимир, прежде всего, бывший «соратник» Крахмальниковой, подписавший письмо в ее защиту. И впечатление он произвел в свое время на Александра самое хорошее: не «хвастун», не «фантазер».

Автор этих строк тоже был «соратником» Крахмальниковой: в двух последних номерах сборника «Надежды», составленных ею, напечатаны без подписи два больших моих материала. Если моя анонимная публикация в «Надежде» никого под удар не ставила, то анонимное редакторство Шибаева привело к очень серьезным последствиям. Недаром в своей аргументации Подрабинек обходит эту коллизию, уж очень она неудобна для его позиции. «Гонимый» священник остался анонимом. Отец Владимир отказался объявлять себя редактором «Надежды»: поступок этот, объясняет его позицию Зоя Светова, «мог обернуться для него серьезными неприятностями с КГБ».

Сборники «Надежда» принципиально составлялись Крахмальниковой открыто. После ее ареста, взявшись анонимно продолжать дело религиозной писательницы, о. Владимир столкнулся с результатом своего выбора, с практикой заложничества, постоянно применявшейся советскими властями, и не захотел брать ответственность на себя. Боязнь ответственности — характерная черта советского человека.

Мой опыт общения с о. Владимиром как раз говорит о том, что он был подвержен боязни в степени, выходящей за рамки среднеарифметического страха. И уехал он из страны не от того, что его выдавило КГБ, а потому что он сам рвался в западную спокойную жизнь. Как рвались туда некоторые из тогдашних витий диссидентства, вступая в иные громкие правозащитные группы, чтобы тут же подать заявление в ОВИР на выезд.

1987 год. В феврале я освободился из киевской тюрьмы («заведомо ложные измышления» на советский строй) — результат объявленной Горбачевым на январском пленуме ЦК КПСС политики по преодолению «застоя» и нарушений законности. На все лето сразу же уехал в российскую глубинку собирать материалы о русской истории и новомучениках. Вернулся домой в Киев в самом конце августа. Вечером — междугородний звонок. В трубке незнакомый голос представился: «Священник Владимир Шибаев». — «Чем обязан?» Батюшка замялся, но лишь на миг, и сразу взял быка за рога: «Не могли бы вы приехать в Москву? Очень прошу вас занять мое место в МОПЧ».

Надо сказать, что эта аббревиатура поставила меня в тупик, т.к. в то время я не следил за правозащитными новостями. Оказывается, несколько освободившихся москвичей-политзэков по инициативе Валерия Сендерова организовали Московскую группу Международного общества прав человека, первую правозащитную организацию, открыто созданную после разгрома диссидентского движения на рубеже 1980-х годов. Шибаев туда вошел в качестве консультанта по религиозным вопросам. Только что созданная группа готовилась к своей первой, ноябрьской, пресс-конференции, на которой намеревалась представить целый комплект документов и аналитических докладов по разным аспектам положения с правами человека в СССР. В частности, коллеги по организации очень рассчитывали, что о. Владимир составит цельный обзор о положении с соблюдением прав христиан. Тут-то выяснилось, что батюшка совсем не собирался ни делать доклад, ни защищать верующих от утеснений, ни отслеживать борьбу конкретных общин за свои права. Более того, оказалось, что он «сидит на чемоданах» и готовится вместе с семьей к отъезду за рубеж на постоянное местожительство!

В разговоре со Световой о. Владимир сообщил, что еще в ноябре 1986 года — сразу после своего последнего допроса — направился в ОВИР. Совершенно очевидно: при вступлении в МОПЧ он заранее знал, что не будет там ничем заниматься, ибо процедура оформления документов на отъезд уже давно была им запущена. В свете изложенного его вступление в группу было, мягко говоря, поступком с двойным дном, преследующим сугубо корыстные цели. (Схожим образом действовал, к примеру, физик Сергей Поликанов, вступивший в Московскую Хельсинскую группу в 1978 году и почти сразу получивший разрешение эмигрировать.) Поэтому понятно, с каким возмущением встретили эту новость его новые коллеги. Особенно негодовал Сендеров, расценивая данный поступок как удар в спину. Репутацию о. Владимира могло спасти только одно: найти вместо себя подходящую кандидатуру на место консультанта по религиозным вопросам. От общих знакомых (которые, кстати, уговаривали его когда-то подписать письмо в защиту Крахмальниковой) он знал, что моя семья собирается переезжать в Подмосковье и что я категорически не хотел эмигрировать. По западным радиоголосам он слышал о моем докладе, изъятом КГБ и касавшемся положения Церкви и христиан в СССР.

Вскоре я познакомился с московским священником лично, посетил Сендерова и занял в МОПЧ место о. Владимира. Что же последний собой представлял? Странным образом главные черты его тогдашнего священнического служения не названы ни в его интервью сайту «Правда.ру», ни в статье Световой. Дело в том, что после того как в 1984 году церковные власти под давлением КГБ отправили Шибаева за штат, он тайно перешел в юрисдикцию Русской Зарубежной Церкви. Его непосредственным каноническим руководителем стал подпольный епископ Лазарь (Журбенко; 1931-2005), в целях конспирации переезжавший постоянно с места на место. Человек с весьма необычной биографией и неоднозначной церковно-общественной позицией. Для зарубежного Синода фигура интеллигентного священника (по образованию искусствоведа) с московской паствой имела большое значение. С ним, а не с владыкой-странником, можно было иметь постоянные контакты. Средства РПЦЗ, выделяемые на помощь верующим в СССР, во многом шли о. Владимиру. К нему постоянно приезжали курьеры (в виде туристов) из русского зарубежья, шел поток книг, материальной поддержки. Эмигрантский Синод очень рассчитывал, что посредством тайного московского священника им удастся консолидировать имевшиеся в СССР православные группки, не признававшие каноничности Московской патриархии.

Паства о. Владимира состояла из молодой столичной советской интеллигенции (большей частью женщин), которую отталкивала мертвенная атмосфера официальных храмов, представителей старых церковников, переживших сталинские антирелигиозные гонения, выходцев из катакомбных общин с эклектичным церковным и культурным багажом. С одной молодой семьей, окормлявшейся им, я был немного знаком. Глава ее, Олег Н., имел автомашину «Жигули», что по тем временам было большой редкостью среди православных мирян, и часто возил своего пастыря. Одно время владелец авто и его жена помогали и моему московскому другу в работе по собиранию материалов по новейшей церковной истории, в разъездах по провинции. Когда Олег вдруг понял, что эти поездки опасны и могут привести к неприятностям со стороны КГБ, он заявил: «Если придут из органов, я все расскажу и всех сдам». Это была позиция, причем настолько твердая, что скорректировать ее не удалось ни просветительскими разговорами, ни взываниями к совести. Одновременно он продолжал тесно общаться с Шибаевым и исповедовал монархизм. На стене в кабинете у о. Владимира висел парадный дореволюционный портрет Николая II, что в сочетании с обилием литературы, напечатанной старой орфографией, разговорами о древних церковных уставах, антикварной мебелью и наличием атрибутов западной цивилизации (факс, ксерокс), западных вещей производило впечатление пряного декаданса в стиле «а ля рюс».

В период нашего краткого знакомства о. Владимир уже не очень осторожничал и служил «тайные» литургии в своей большой квартире в центре Москвы. Дверь в квартире была железная (по тем временам тоже редкость), и когда к ним приходил внезапно участковый, то его просто не пускали, и тот робко пытался выведать о планах хозяина: собирается ли уезжать восвояси или передумал. В 1987 году на дворе стояли уже во многом свободные времена. Шибаеву постоянно звонили и Александр Гинзбург из Парижа, и епископы из нью-йоркского Синода, и представители эмигрантских организаций — да откуда только не звонили. Его отъезд был отнюдь не вынужденным. Даже КГБ не настаивало (это, кстати, видно и из воспоминаний о. Владимира, приводимых в The New Times).

О том, что двигало тогда о. Владимиром, автору этих строк лично рассказывал в 1989 году глава РПЦЗ митрополит Виталий (Устинов; 1910-2006):

«Был у нас батюшка в Москве, мы очень надеялись, что он будет просвещать советских людей. Уж как мы его поддерживали, чем только не помогали. Но его потрясли в КГБ, обыскали, и он на следующий день нам звонит в панике: меня посадят, семья погибнет, помогите! Стал звонить каждый день, плачет, не могу, говорит, здесь больше находиться. Пришлось дать ему приход в Европе. А он, не успев выехать за границу, вдруг самочинно объявился на приеме у Папы Римского, привез ему какую-то католическую реликвию. (Ее передали о. Владимиру литовские католики. — Прим. П.П.) Кто его туда направлял? Он и служить не хотел, хотел быть большим деятелем. Но мы ему указали на должное место священника!»

Добровольное бегство о. Владимира из страны стало большим ударом для его паствы, перед которой он как пастырь имел серьезные обязательства. Его паства не признавала юрисдикцию Московской патриархии, всячески поддерживалась им в этом отношении, и тут вдруг, по словам одной его бывшей духовной дочери, «он просто уехал, у нас не стало священника. Вот и все. Обращаться по духовным вопросам стало не к кому. Священник нынешний нас просто "подобрал". А большая часть очень скоро стала ходить в храмы Московской патриархии. Все прежнее оставили, нового не приобрели. Даже люди из ближнего круга о. Владимира до сих пор живут одними воспоминаниями».

25 лет от него не было ни слуху, ни духу. И вдруг он появляется на сайте «Правда.ру» в качестве страдальца за веру, вспоминает недобрым словом злого чекиста Геннадия Гудкова, и больше ни слова о прошлом. Конечно, ему, как и Гудкову, не в чем каяться!

Когда в 1987 году началась политика горбачевской Перестройки, вдруг выяснилось, что у горстки независимой российской общественности, противостоявшей советской диктатуре, собственно, нет мировоззрения. Позиции определялись очень примитивно. Для одних Горбачев был тайным демократом, которого надо всемерно поддерживать. Сторонником такой точки зрения, например, был о. Глеб Якунин и… генерал КГБ Олег Калугин, приветствуемый всеми демократическими силами. Для других Горбачев был главой преступной организации, которого нужно отправить на свалку истории. Эту точку зрения поддерживал Александр Подрабинек. Вместе с тем история шла каким-то третьим путем, и наше полумертвое общество по-прежнему стоит у старого разбитого корыта. В котором главные реакции на происходящее — ситуативные, вызванные сиюминутными, часто фантастическими задачами. Вместе с тем у нынешнего российского общества, как и в «старой» России, есть только один выход: уйти от ситуативных реакций, от страстных споров и пристрастных искажений реальности в соответствии со своей точкой зрения. Мы можем, как и сто лет назад, искать крупицы правды, многогранно пытаясь ее проявить и раскрыть. Потому что только в ней сила. Собственно, эта задача и заставила меня поделиться воспоминаниями в связи с полемикой о личности Геннадия Гудкова.