Заморозка
18 июля Владимир Путин встречался в Георгиевском зале Кремля с группой генералов по случаю их назначения на вышестоящие должности и присвоения им новых званий.
Обычно в таких случаях президент формулирует для каждой из спецслужб задачи на ближайший год, и в этом году новый-старый президент не отступил от традиции. От ФСБ Путин потребовал «своевременно реагировать на попытки дестабилизации социально-политической ситуации в стране». Многие посчитали эти слова скрытой критикой той роли, которую выбрала для себя спецслужба во время протестов, упорно держась в тени Следственного комитета на протяжении всех протестных месяцев. «Новое дворянство», так заботливо опекаемое Владимиром Путиным все годы его президентства, оказалось малопригодным инструментом для разрешения первого за путинские годы серьезного политического кризиса. В начале сентября в офицерской среде стали даже циркулировать слухи, что в узком кругу Путин высказался об эффективности ФСБ в еще более жестких выражениях.
К середине сентября ФСБ придумала, как отреагировать на недовольство президента. И ответила в той же манере, которая так удачно служила спецслужбе на протяжении последних двенадцати лет – то есть потребовав новых полномочий.
Принятый в пятницу в первом чтении законопроект, меняющий определение государственной измены, готовился исключительно для нужд ФСБ: его и представлял в Госдуме статс-секретарь спецслужбы Юрий Горбунов. Законопроект, по сути, несет в себе два главных новшества: он значительно расширяет число людей, которые могут оказаться под подозрением у ФСБ, и позволяет спецслужбе следить за ними сколь угодно долго.
ФСБ получит новых подозреваемых не только благодаря расширенному определению госизмены (ставшее уже знаменитым «оказание консультационной и иной помощи… иностранной организации»), но и появлению новой статьи 283, которая позволит наказывать не только тех, кто рассказал секрет, но и тех, кто его услышал. Это также означает, что в отношении заподозренных в этих преступлениях граждан могут проводиться т.н. контрразведывательные мероприятия (то есть негласные обыски, слежка и прослушка), а сроки их проведения по столь серьезным поводам, как измена (а это особо тяжкое преступление), практически не ограничены, в отличие от довольно жестких норм для расследования обычных преступлений.
Характерно, что, готовя законопроект, «новые дворяне» так и не смогли придумать ничего, что не было уже использовано их коммунистическими предшественниками по защите режима. Понятие «государственная измена» – не юридическое, а идеологическое, и попало в российский Уголовный кодекс из советских кодексов. В УК 1922 года соответствующий раздел назывался «О контрреволюционных преступлениях», под которыми понималось «всякое действие, направленное на свержение завоеванной пролетарской власти рабоче-крестьянских советов и существующего на основании Конституции рабоче-крестьянского правительства, а также действия в направлении помощи той части международной буржуазии, которая не признает приходящей на смену капитализму коммунистической системы». В свою очередь, в кодексе 1960 года впервые появилось такое преступление как «измена Родине» (статья 64). Стоит ли говорить, что в законодательстве ни одной из демократических стран понятия «измена» нет – поскольку это скорее оценка преступления, а не его определение.
Между тем, еще до окончательного одобрения законопроекта можно точно сказать, какой результат уже получен: ФСБ, не слишком эффективная организация в борьбе с терроризмом, вполне успешно помогает Кремлю замораживать атмосферу.
Единогласная поддержка законопроекта депутатами Госдумы – это сигнал, что российскому научному сообществу больше не нужен международный обмен идеями, а государственная машина не нуждается во внешней экспертизе – то есть в обсуждении своих действий экспертами и журналистами. А этим последним прямо указано, что при новом, практически герметичном устройстве госаппарата они избыточны, если не вредны.
