Мы начали обсуждать интервью Юрия Серышева, начальника УФСБ по Ингушетии. В беседе с корреспондентом агентства «Интерфакс-Юг» в прошлую пятницу, 12 октября, он враз «закрыл» в республике два десятка неправительственных организаций — якобы за связь с иностранными разведками.

Найти эти загадочные организации в Ингушетии нам не удалось. То есть их, может быть, там и закрыли, но не сейчас, не те и не за то. Зачем было начальнику так вот «есть чижика» — загадка. Что это — попытка «побежать впереди прогресса», коли уж объявили прогресс, а весь этот сюжет — лишь ожившие страницы из Салтыкова-Щедрина и Сухово-Кобылина? А может, публичное заявление Серышева — «сигнал»? Для кого? Для других местных начальников?..

Пока сам Юрий Валентинович не рассеял наше недоумение, остережемся «искать логику там, куда сами ее не клали».

И вообще, давайте немного сменим интонацию.

Рассмотрим это интервью как источник, как подарок судьбы, как «бутылку в море».

Чекисты мало говорят и, наверное, переворачивают бумаги на своём письменном столе. Но почему-то у меня нет никаких оснований думать, будто Серышев излагает нечто иное в своей служебной переписке — начальству и подчинённым, уже под «грифом». И поэтому стоит воспринимать его откровения вполне серьёзно.

В самом деле, что означает подобное видение ситуации в «регионе со сложной оперативно-агентурной обстановкой»?

*****

Последние годы именно ФСБ вновь отвечает за контртеррор на всём Северном Кавказе. Эта задача осложняется в преддверии Олимпиады-2014: руководители террористического подполья не могут не понимать, насколько этот сюжет чувствителен для российского руководства. Стоящая перед ФСБ задача, таким образом, трансформируется: вместо «вечности», которую можно скоротать за рутинными текущими отчётами и перспективным планированием, появляются вполне жёсткие и определённые временные рамки.

Случись провал — не оправдаться ни сплошным закрытием неправительственных организаций, ни разгоном всей и всяческой оппозиции.

«Дерзостью», о которой говорил на «контртеррористическом» заседании 16 октября Владимир Путин, тоже не отделаешься, если оценка будет по конечному результату.

Наконец, после заявления Бидзины Иванишвили о новом отношении Грузии к Сочи-2014 (в тот же день, 16 октября) становится сложнее пенять на «внешний фактор».

А если говорить о северокавказских источниках возможных угроз, то Ингушетия оказывается весьма важным, если не ключевым участком.

Да, есть Дагестан (о нём мы сегодня не говорим), но сразу за ним — Ингушетия.

Почему не Чечня? Ведь, если судить по общим потерям силовиков (а не по числу сообщений о них в СМИ), здесь подполье более многочисленно и активно, чем в Ингушетии.

7 октября 2007 года Доку Умаров, «преемник преемника« Аслана Масхадова, закрыл сепаратистский проект под названием Чеченская республика Ичкерия, и провозгласил «имарат Кавказ» — проект исламистский, отрицавший как «придуманные кяфирами», «неверными» границы, законы и этносы. Умаров при этом ничего нового не изобретал, поскольку конфликт на Кавказе давно уже вышел за пределы Чечни.

В той же Ингушетии боевики были уже по крайне мере с 2004-го заметно активнее. Не случайно именно там, на окраине села Экажево, погиб 10 июля 2006-го Шамиль Басаев — мастер-Самоделкин, готовивший свой очередной «подарок».

Распространение конфликта стало прямым следствием «дерзости» представителей федеральных силовых структур (кстати, о словах: «дерзость» — свойство, которое в милицейских документах обычно характеризует отнюдь не борцов с преступностью, а их противников). Той самой «дерзости», которую не пресекал тогдашний глава Ингушетии Мурат Зязиков. В 2008 году потери силовиков здесь были в два с лишним раза больше, чем в Чечне.

Однако именно в Ингушетии возникло стихийное ненасильственное (насколько это вообще возможно на Кавказе) протестное движение против произвола силовиков — движение, которое и привело 30 октября 2008 года к снятию чекиста Зязикова и последовавшему на следующий день назначению спецназовца Юнус-Бека.

Его «новый курс», который можно было бы назвать «контртеррор с человеческим лицом», привёл в итоге к сокращению мобилизационной базы подполья и, как следствие — к уменьшению его численности и активности. Действительно, можно ли вычерпать воду из лодки, не заделав пробоину, через которую вода поступает?

Однако для Умарова ингушский сектор подполья оставался и, вероятно, остаётся важнейшей частью его «имарата».

Летом 2010 года в «имарате» произошёл раскол (по-арабски «фитна»): четверо влиятельных чеченских полевых командиров заявили, что намерены строить своё независимое исламское государство. Год спустя «фитна» была преодолена, раскольники вновь присягнули Умарову и «имарату». Непонятно только, насколько это воссоединение прочно, ведь чеченское подполье по-прежнему действует в основном на территории самой Чечни, против местных силовиков и властных структур. Можно вспомнить только самые громкие их атаки: многочисленные самоподрывы смертников в 2009-м, нападения на село Центорой, вотчину Кадырова, 29 августа и на парламентский центр в Грозном 19 октября того же 2010-го, смертника на улице Богдана Хмельницкого в том же Грозном под Рамадан 30 августа 2011-го и снова смертников в 2012-м...

Отметим, кстати, что гибель (или, по чеченской версии, уничтожение в ходе спецоперации) 29 июля сего 2012 года в ингушском селе Галашки организаторов нападения на Центорой вряд ли означает, что они здесь базировались или проводили длительное время. Пока что убедительнее звучит ингушская версия о том, что они явились в Галашки забирать невесту для одного из них.

В этой горно-лесистой местности на стыке Ингушетии и Чечни традиционно базируется и действует как раз Доку Умаров. Именно здесь в 28 марта 2011 года были убиты «ближние люди» Умарова. Именно через ингушский «сектор» террористического подполья был организован теракт 24 января 2011 года в Домодедово (тот же Умаров брал на себя ответственность и за взрывы 29 марта 2010 года в московском метро, но вряд ли он мог вести оперативное руководство подготовкой и осуществлением того теракта).

Принципиальная установка Умарова на проведение терактов в центральной России была им в несколько завуалированной форме подтверждена прошедшей зимой.

Есть ещё Кабардино-Балкария, где подполье (как и в Дагестане) признаёт верховенство Умарова. Но это далеко, да и лидеры этого самого подполья сменяются там чуть ли не чаще, чем раз в год. Они при этом ожесточаются, но вряд ли приобретают навыки организации «дерзких» и масштабных терактов.

По словам Юрия Серышева в изложении «Интерфакс-Юг», «одиозные главари бандитов ликвидированы, оставшиеся боевики стараются просто выжить».

Да, ближайшее окружение Умарова в Ингушетии понесло существенные потери. Но можно ли с уверенностью утверждать, что после того как 2 марта 2010 года был убит Саид Бурятский (Александр Тихомиров), а 9 июля того же года был захвачен «амир Магас» (Али Тазиев), «имарат» в принципе утратил возможность действовать через Ингушетию?

Если такой гарантии нет, то на ближайшее время Ингушетия для решения задачи предотвращения терактов — участок важнейший.

*****

Что же говорит нам об этом начальник республиканского УФСБ?

Юрий Серышев сказал, что «в существовании бандитов заинтересованы многие лица, стремящиеся к власти. Дестабилизация обстановки в республике им на руку — чем хуже в Ингушетии, тем им лучше. Они играют на эмоциях родственников уничтоженных боевиков, пытаются воздействовать на общественное мнение, объявляя бандитов невиновными мирными жителями. Конечная цель — прийти к власти, установить контроль над финансовыми потоками, в первую очередь над бюджетом. Поэтому они готовы поддерживать любых головорезов и отморозков, ведь бандиты «льют воду на их мельницу».

В этой простой конструкции сразу несколько утверждений.

Да, оппозиция в Ингушетии стремится к власти, но это естественная функция любой оппозиции.

Да, оппозиция критикует Юнус-Бека Евкурова, в том числе и за беспредел «силовиков», который тот не в силах остановить.

Да, для террористического подполья действительно «чем хуже — тем лучше», и оно использует любые ошибки и преступления властных структур для вербовки сторонников.

Но, во-первых, Серышев зря связывает воедино оппозицию и вооружённое подполье: это разные сущности (а третья, существенно отличающаяся от первых двух — неправительственные организации).

А, во-вторых, про убийства мирных жителей силовиками в ходе спецопераций говорили не только оппозиционеры, но и Евкуров, глава республики.

То есть в высказываниях Серышева объединены и выстроены в единую логическую цепочку несводимые друг к другу акторы и процессы.

По его словам, «трудно навести порядок там, где определенная часть общества кровно заинтересована в беспорядке».

Похоже, этот беспорядок существует, прежде всего, в головах. И, наверное, не стоит браться за то, что слишком трудно. Или стоит приглядеться к опыту тех, кто эти трудности умеет преодолевать.

*****

Вернемся к Евкурову, его политике и достигнутым в Ингушетии результатам.

Вот уже тринадцать лет власти борются на Северном Кавказе с терроризмом, преимущественно методами «грубой силы». Эти методы скорее неэффектны, нежели эффективны. Ведь массированное неизбирательное и незаконное насилие скорее воспроизводит мобилизационную базу подполья, чем подавляет терроризм.

Однако в последние годы на региональном уровне появился опыт использования soft power («методов мягкой силы»).

В Дагестане при Магомедсаламе Магомедове с 2010 года начался внутриконфессиональный диалог между суфийской и салафитской общинами, заработала «комиссия по адаптации боевиков».

В Ингушетии же полковник спецназа Юнус-Бек Евкуров с самого начала, с осени 2008 года, попытался сделать так, чтобы контртеррор воспринимался жителями если не как «общее дело», то, по крайней мере, как меньшая угроза, чем терроризм.

С самого начала был налажен диалог с гражданским обществом. Нет, массовое ненасильственное движение, приведшее к отставке Зязикова, не стало «партией Евкурова». Некоторые оппозиционеры были аккумулированы властью. С остальными независимыми организациями начался диалог, а через них — разговор с обществом в целом. Насколько это было важно, стало ясно уже скоро, после покушения 22 июня 2009 года на Евкурова. Президент был выведен из строя на несколько месяцев, однако ничто в республике не обрушилось, власть никто не раскачивал и не свергал.

Впоследствии Евкуров, вернувшись в строй осенью 2009-го, старался остановить произвол федеральных силовиков — и это ему удавалось где-то до конца 2011 года.

Убить противника — не выход. «Смерть — это только начало» в круговороте мести. Понимая это, Евкуров разговаривал и с осажденными в ходе спецопераций, и с родственниками боевиков. Была создана «комиссия по адаптации боевиков», которая вывела «из леса» десятки человек, не совершивших тяжких преступлений.

А еще были легализованы умеренные салафитские общины. Оно, конечно, гораздо легче брать на оперативный учёт прихожан «неправильных» мечетей, а потом «работать» с ними и отчитываться этой работой. А то, что в результате эти молодые «молящиеся мусульмане» (как их иногда называют на Кавказе), поняв, что от них после первого похищения и допроса не отстанут, уходят «в лес» — так этого в отчётах не будет. Шесть таких мечетей были легализованы, несмотря на неудовольствие республиканского Духовного управления.

Что в результате?

В 2011 году по сравнению с 2009-м уровень активности вооружённого подполья снизился в Ингушетии более чем в семь с половиной раз (если считать по числу убитых и раненых силовиков). За последние девять месяцев 2011 года ни один житель Ингушетии не ушел «в лес».

То есть подполье, его идеологи и руководители оказались лишены мобилизационной базы, пополнения, «пехоты».

Между прочим, прошедшим летом использование таких методов на основании дагестанского опыта одобрил на заседании Национального антитеррористического комитета в Махачкале директор ФСБ Александр Бортников (хотя результаты в Дагестане более скромные).

Теперь, наверное, всем понятно, почему террористы пытались убить Евкурова ещё летом 2009-го, в самом начале. Его тактика «мягкой силы» в итоге оказалась более опасна для подполья, чем жесткие спецоперации.

Собственно, об этом говорил и Юрий Серышев в своём интервью агентству «Интерфакс-Юг»: «В настоящее время ресурсы бандгрупп, скрывающихся в горно-лесистой местности, в значительной степени истощены, а их возможности, в том числе по рекрутированию новых членов, ограничены». Юрий Валентинович просто забыл сказать, кто этого добился.

*****

Работа спецслужб, по идее, прежде всего аналитическая. И оценивать ее стоит по качеству аналитических материалов.

И если прав классик: «Что говорит, и говорит, что пишет!», если воспринимать интервью Юрия Серышева как «приоткрытую дверь» в его рабочий кабинет, то у всех нас есть повод для беспокойства.

Фотография РИА Новости