Кажется, не случайно пересеклись эти два события: 11 декабря в Москве премировали «новых интеллигентов», и в тот же день произошло бурное собрание интеллигентов «старых» в Государственном институте искусствознания, на котором присутствовали два высокопоставленных чиновника, министр культуры Владимир Мединский и советник президента РФ по культуре Владимир Толстой. На первый взгляд все это не связано с митинговой активностью уходящего года. Но по существу помогает уяснить характер проходящих в стране процессов.

О премии «Новая интеллигенция», организованной газетой «Московские новости» и поддержанной Комитетом гражданских инициатив Алексея Кудрина, бывшего министра финансов и соратника Владимира Путина, достаточно информации в печати. Отмечу лишь некоторые детали. В «манифесте» премии сказано: памятные статуэтки будут вручены тем, «кто не боится быть ответственным за свои дела и чьи намерения по отношению к обществу и стране благородны». Какое отношение эти качества имеют собственно к интеллигенции? Ведь фактически речь идет о гражданственности, которая еще не приватизирована каким-либо социальным слоем.

Каждая номинация имела своего куратора, среди которых Евгений Гонтмахер, заместитель министра Алексей Волин, министр Михаил Абызов, актриса, член КС оппозиции Татьяна Лазарева. Кураторы выходили на сцену и в кратком слове увязывали дела выдвинутых на премию людей с известным лозунгом Болотной «Мы здесь власть». Победители в ответ иногда выражались стильно. Николай Переслегин, молодой чиновник «с человеческим лицом», советник департамента по культурному наследию правительства Москвы, принимая статуэтку, подчеркивал: «Как настоящий новый интеллигент я должен сейчас застесняться, покраснеть и куда-то убежать. Куда-то на кухню». Иван Митин, победитель в номинации «Бизнес для жизни», признался: «Как новый интеллигент я голосовал за себя». А вот и номинатор Волин самобытно шутит: «Интеллигенция не может обойтись без куратора никак!»

Бывший петербургский завуч Татьяна Иванова, победившая в номинации «Поступок года», разоблачив попытку фальсификаций на выборах в Госдуму на одном из избирательных участков, говорит искренние слова о перенесенных неприятностях. Но читая в ее интервью газете признание, что теперь она, обжегшись на молоке, дует и на воду, понимаешь, что, неожиданно столкнувшись с государством, бывшая учительница почувствовала серьезную личную угрозу. Сколько было в нашей новейшей истории таких людей, начиная от «оттепели» и кончая перестройкой, кто, однажды нравственно распрямившись, расплатился неприятностями за свою наивность, а затем навсегда ушел в личную жизнь. Почему же она (человек не первой молодости), как и другие избранники, принадлежит к «новой интеллигенции»?

«Московские новости» привлекли к обоснованию этого термина телеведущего канала «Культура» Александра Архангельского. Он прямо увязал мифический «креативный класс», вышедший на Болотную площадь, с очередным явлением «нового» человека. Эта «новая социальная группа», сверяющая все с моралью, не потерпит диктатуры и имеет неформальных лидеров: «от Улицкой до Акунина». «Новая интеллигенция» деятельна в отличие от «старой», умеет совмещать зарабатывание денег с общественным служением. Деньги для нее не единственная цель. Она одновременно моральна и практична, умеет обустраивать вокруг «природную среду»: вначале для себя, потом для своих детей. Затем «в эту среду вовлекаются друзья друзей, разные незнакомые люди». «Мы должны объединяться». Кто эти «мы»? Конечно, новые интеллигенты — деловые, умело устраивающиеся люди с моралью. В конце концов, протестная активность в стране произошла от соединения новой интеллигенции с «гламуром» и «гражданскими амбициями», повлиявшими на молодежь.

Как пример нового интеллигента Архангельский приводит бывшего главреда журнала Esquire Филиппа Бахтина, одновременно и «народника» и буржуа. Бахтин успешно организовывал детские летние лагеря для детей знакомых и сделал это своим бизнесом. Странно, что телеведущий забыл о Рублевке и ее обитателях, сумевших построить свой маленький удобный земной рай под боком у загнивающей остальной страны, — некоторые из них причастны к культуре и бизнесу одновременно. Или, к примеру, о телеведущем Михаиле Леонтьеве с его коротким опытом по владению рестораном «Опричник», или телеведущем Соловьеве с его скромным бизнесом. Относятся ли они к новой интеллигенции? Помогает ли занятию предпринимательством их основная профессия высокооплачиваемых работников телеэкрана, привечаемых кремлевскими чиновниками?

Как ни странно, но, как всякая нарочито подчеркиваемая новизна, термин «новая интеллигенция» эпатажен. Эпатаж лишь высвечивает его полную несостоятельность и нигилистическое содержание. С таким же высокомерием варваров в начале 1920-х годов пролетарские, рабфаковские молодые «волки», будущие советские специалисты, подчеркивали несостоятельность представителей «старой» культуры, которых нужно сбросить с корабля современности.

Российская интеллигенция в течение всего XIX века была одной из главных движущих сил развития страны. Со второй половины столетия она резко увеличилась количественно, а ее вес в общественной жизни постоянно нарастал. Земства, возникшие в результате реформ Александра II, стали притягательным полем деятельности для культурных сословий и особенно для интеллигенции. Недаром на основе работы земств возникла (1905) крупнейшая партия России, конституционных демократов, которая во многом была партией интеллигенции. Интеллигенция не состояла из Маниловых. Она не была бездельной и не страдала, как представляет Архангельский, неумением организовываться для действия (популярность партии кадетов яркий тому пример). Не была интеллигенция и беспомощной в умении зарабатывать. Достаточно вспомнить поэта Николая Некрасова, одного из кумиров передовой интеллигенции, ставшего уже в середине 1850-х гг. процветающим предпринимателем. Или такого альтруиста, каким был киевский профессор нравственного богословия Василий Экземплярский, в 1916-1917 гг. на свои средства выпускавшего журнал «Христианская мысль». Проект был вполне успешным, и если бы не катастрофа мировой войны и революции, мог долго просуществовать.

Тезис о том, что «старая» интеллигенция не умела совмещать общественное служение и зарабатывание денег, не более чем китч. Учителя, многие из которых принадлежали к интеллигенции, как правило, имели хотя бы одну прислугу и относились к среднему классу. Конечно, всегда были и не приспособленные к материальному миру люди (хотя и бедняки из интеллигенции обладали качественным образованием, и их дети, перенимая знания и умения, устраивались в жизни). Но не это характеризует дореволюционный слой интеллектуалов.

Критикуя коренную интеллигенцию, Архангельский как бы отсылает к классической критике этого слоя в сборнике «Вехи» (1909). Однако все авторы знаменитого сборника или состояли в партии «Народной свободы», или так или иначе с ней сотрудничали. Для них проблемы интеллигенции были собственными проблемами. Александр Солженицын, в 1970-е гг. бичуя советскую интеллигенцию, обличал и дореволюционную. Но он прежде всего имел в виду радикальных интеллектуалов, идеологов типа Милюкова, для которых партийная программа и выгода важнее судеб страны. Но русская интеллигенция отнюдь не вся радикальна, а в партии кадетов имелись различные течения. В 1918 г. кадетское объединение промышленников и финансистов на Украине, «Протофис», члены которого вошли в правительство гетмана Скоропадского, быстро смогло оздоровить экономическое положение молодой державы. Правые кадеты участвовали в гражданском управлении в администрациях Деникина и Врангеля.

Именно оттого, что интеллигенция резко отрицательно отнеслась к большевистскому перевороту и деятельно противилась устанавливавшемуся режиму беззакония, Ленин и его последователи делали все, для того чтобы ее уничтожить.

Стратегические планы большевиков предполагали замену «старой» «буржуазной» интеллигенции новой, пролетарской. Кроме расстрелов как метода выработки коммунистического человека из материала капиталистической эпохи к уничтожению интеллигенции и всего культурного слоя прежней России применялись методы пропагандистского террора (памятный образ интеллигента-очкарика из тогдашнего кино), травли, запрета на профессию и т.п. В конце концов, к началу 1930-х гг. из рабфаковцев появились советские специалисты, которые под руководством старых большевиков (часть которых происходила из радикальной «старой» интеллигенции), превратились в советскую интеллигенцию. Именно советский суррогат интеллигенции отличала полная неспособность к общественному действию.

Однако старая интеллигенция, даже сломленная, и в условиях окружающего тотального агрессивного невежества смогла заронить в последующие поколения зерна подлинной культуры. Более того, часть советской интеллигенции через приобщение к творчеству вышла к истокам, питавшим их предшественников, и медленно эволюционировала в интеллигенцию классическую. После хрущевской «оттепели» в советском искусствоведении, например, стала прослеживаться линия, отстаивающая церковную культуру, замаскированно раскрывавшая ее богатство и глубину.

…На сцене, на которой награждали победителей новой премии, выяснилась вся несостоятельность попытки «Московских новостей» выделить из интеллигенции «новую» ее часть. Главное же послание менеджеров премии до убогости просто: «Отцы нации понимают особенности неспокойного племени интеллигенции. В нашем свободном отечестве ей все умеренно разрешается».

Всегда, когда в СССР начиналась большевистская модернизация, «старое» обрекалось на обструкцию, на сбрасывание с корабля современности. В случае с искусствоведами, которых показательно выставили нерадивыми работниками, обществу хотели продемонстрировать косную среду, которую в России просвещенное начальство всегда решительно реформировало. Этими дармоедами и пережитками прошлого, в частности, оказались сотрудники Института искусствознания — на 70% пожилые люди. За несколько последних десятилетий слой гуманитариев и специалистов, занимающихся фундаментальной наукой, в России и уменьшился, и постарел. Еще в СССР сложилась устойчивая традиция верхов пренебрежительно относиться к тем, кто не связан с производством бомб.

Судя по ряду громких имен с международной известностью, работающих в институте, часть этого коллектива проделала путь от советской интеллигенции до преемственной, перенявшей традиции и идеалы интеллигенции прежней. Среда же их профессионального обитания осталась во многом прежней, ущербной, как до распада СССР.

Гуманитарная научная интеллигенция в России начала XX столетия работала или при университетских и вузовских кафедрах, или при поддержке частного предпринимательства. Но в любом случае ей была обеспечена свобода научного развития и поиска. Придя к власти, большевики разогнали партии, подавили свободу печати, собраний, совести и в 1919 году принялись за перетряску высшей школы, академической и богословской науки, интеллигенции. Делалось это нарочито вызывающе, унизительно и абсурдно.

Когда в 1919 году красные комиссары заявили о необходимости закрыть Киевскую духовную академию, ее представители указывали на то, что академия — старейший рассадник просвещения, существующий несколько столетий. Комиссары иронично отвечали: «Что же, всем когда-нибудь придется умирать!». Тогда же упразднили историко-филологический факультет университета. Через несколько лет исчез и сам университет, слившийся с рядом других высших учебных заведений и превратившийся в ВИНО (Высший институт народного образования). Нынешние планы слить все научно-исследовательские институты при Министерстве культуры в некое гуманитарное «Осколково» генетически восходят к первым опытам большевистского насилия над «старой» интеллигенцией.

23 апреля 1932 г. Политбюро издало постановление «О перестройке литературно-художественных организаций», ознаменовавшее собой воцарение полного партийно-административного контроля над творческими организациями. Тем самым руководство РКП(б) выражало недоверие умонастроениям интеллигенции, уже прошедшей не через одно сито идеологического отсева.

Информация о неудовлетворительной оценке, выставленной министерскими экспертами работе Института искусствознания и пр., отражает желание государственной бюрократии ужесточить контроль над подведомственной интеллигенцией. Прозвучавшая на собрании институтской общественности красноречивая ссылка министра Мединского на практику руководства партии и правительства разлива 1943 года тем более показывает, откуда берет начало новая реформа. Его предшественники из 1919 года, разгоняя, к примеру, Киевский университет, на вопрос профессоров, почему им не платят жалованье, отвечали в том же издевательском стиле: «У вас еще есть, чем торговать на базаре…»

Сейчас, после 20 лет существования демократической России, «реформируя» устоявшиеся, со сложившимися традициями научные гуманитарные коллективы, высокопоставленные аппаратчики проявили себя в советско-сталинской стилистике. Неожиданное назначение на высокий пост Мединского, с его специфическими научными достижениями и сомнительным творческим багажом, уже было демонстративным вызовом культурному сообществу. Пафос его книг о русской истории — это пафос ненависти к Западу и провозглашения туманных «суверенных ценностей». Наше начальство любит показной патриотизм и, возможно, ждет, что под руководством нового министра гуманитарная интеллигенция станет более управляемой и восторженной. Тем более что другие менеджеры — от СМИ — уже изобрели «новую» интеллигенцию: деловую, гламурную, моральную, выходящую на митинги для праведных протестов против местной бюрократии, читающую Акунина. Перестроившаяся бывшая советская номенклатура, обратившая власть в собственность, а собственностью укрепившая власть, теперь желает навести порядок среди интеллигенции. Выдвинули «смотрящих», провозгласили лозунги. Согласится ли российское общество с этим бесконечно длящимся, перетекающим в новые формы пароксизмом идеологического лицемерия?!

Фото ИТАР-ТАСС/ Василий Смирнов