Судья:

… Товарищ прокурор, продолжайте допрос свидетеля.

Прокурор:

Свидетель, я попросил бы Вас не сосредоточиваться сейчас на Вашей деятельности в правительстве. Она известна, и это уводит нас в сторону. Я прошу Вас отвечать только на мои вопросы. Когда надо будет отвечать подробнее, я специально скажу.

Свидетель:

Хорошо. Конечно, хорошо.

Прокурор:

Вы рассказывали в конце утреннего заседания о своеобразном предсказании, которое сделал подсудимый. Оно сбылось, как Вы думаете?

Свидетель:

Не во всем, конечно.

Прокурор:

Вот здесь, пожалуйста, подробнее. Я попрошу присяжных обратить внимание на эти показания свидетеля.

Свидетель:

Давайте я попробую. Сначала, что сбылось. Я попробую, по порядку. Так.

Сначала про Путина. Он же очень быстро исчез, как потом выявилось – в Италию. Тут же начало сбываться первое пророчество: такая пошла волна разоблачений, что даже появилась такая светская мода, гламурная, слегка его жалеть, Путина. Вроде фронда такая безобидная. Но люди попроще начали сначала роптать, потом возмущаться, потом были манифестации, мощные. А к тому же вдогонку этой волне пошли другие разоблачения. А самое модное – стали подсчитывать, сколько же на круг украдено. Масштаб потерь и невысокая точность оценок очень быстро привели к тому, что все стали считать в числе средних годовых бюджетов страны, консолидированных, конечно. Т.е. взяли и посчитали средний бюджет за 13 лет, и все высчитывали относительно этой величины. Оценки колебались, конечно. Но все сошлись в одном: число похищенных годовых бюджетов превышает число лет путинского правления.

Затем внахлест пошли публикации более серьезного толка. Это обсуждение косвенных потерь: от деградации экономической среды, от деградации права, от коррупции в здравоохранении и образовании и тому подобное. Тут вот какая штука. Такие оценки очень сложно делать. Тут всякие гипотетические допущения нужны. Короче, очень непросто. Но в любом случае денежный эквивалент тут начал оцениваться в сотни бюджетов. И довольно понятно: чем больше приводилось число, тем охотнее в него верили. А всем хотелось понравиться и прославиться. Короче, шум был страшный. Граждане, вся страна, по сути, кричала: «Давай назад наши деньги!».

Вот тогда мы снова увиделись с подсудимым.

Прокурор:

Как это произошло, почему, где?

Свидетель:

Тогда шеф объявил, что начаты расследования, что направлены запросы во многие страны, что будут разыскивать тех, кто украл и удрал, и возвращать незаконно нажитые активы, капиталы. В это время уже шли процессы над некоторыми, кто рискнул остаться и не попал под «амнистию с индульгенцией», принятую по инициативе шефа через две недели после того, как он был официально утвержден премьером. Была пресс-конференция шефа, небольшая, специально под тему. Его, конечно, спросили, распространяется ли все это на бывшего президента, а он и отвечает, мол, раз Путин в дела судов не вмешивался, то и он тем более не может.

Вот после этого подсудимый и позвонил мне. Мы встретились, у него, я к нему подъехал вечерком. Он с сестрой жил, старшей, скромненько. Она его обихаживала. Он выглядел бодрым и довольным. Сказал: «Вот, по моему прогнозу все идет – и волна, и сдают его» (это он про Путина). Я сказал: «Ну, не все ведь сбывается». Он согласился и сказал, что даже рад этому.

Прокурор:

Что Вы имеете в виду? О чем шла речь?

Свидетель:

Ну, ведь не сбылось: ни мести какой-то, ни ненависти к шефу. Ничего этого не случилось. Кампания катилась, шеф лидировал. Он явно выходил во второй тур и имел высокие шансы победить. Кстати, никакого фанатизма не было, любви какой-то, скандирований, вроде «Миша! Миша!». И ненависти тоже. И подсудимому это нравилось. Он говорил: «Взрослеют…»

Ну, в общем, это все известно. Более того, вы помните, как все кандидаты собрали круглый стол, как и настаивала оппозиция. И шеф там скромненько так, на равных со всеми, сидел. И поддержал общее решение.

Прокурор:

Напомните присяжным суть этого меморандума. Это поможет присяжным понять происшедшее потом и мотив преступления.

Свидетель:

Да, хорошо, конечно. Значит так. Договорились, а там было большинство кандидатов – шесть из восьми, а двое, что не участвовали, были и так без шансов, что, кто бы из шестерых не победил, он будет реализовывать общую программу, очертили общие контуры этой программы, приняли. И еще, что первым делом вернут прежний президентский срок – четыре года, и сразу проведут досрочные парламентские выборы.

Ну так вот. Подсудимый был доволен, говорил: не зря я ему напророчествовал. Мертон (я посмотрел потом – это социолог американский, Роберт Мертон) правильно писал про прогнозы, которые отрицают себя по жизни. Ну то есть, если ты что-то спрогнозировал и обнародовал, то это препятствует реализации прогноза. А бывает и наоборот – способствует.

Ну, еще там у нас всякий треп был, о разных общих знакомых, о событиях разных – ведь прямо прорва разного интересного происходила. Но это так, отношения не имеет к делу. А вот дальше… Я попрощался с ним, вышел из комнаты, а там сестра – тихонько дверь прикрыла и глазами показывает: мол, мне надо зайти на кухню. Зашел. Она и там дверь закрыла и тихо говорит: «Он умирает». Я так и сел. Ну, тут все зачитывали, врач выступал, вы все знаете. Она говорит: «Месяца три-четыре, максимум». Я аж задохнулся. Потом хотел к нему зайти. Потом осекся: ну что я мог сказать; я не знал, что надо говорить. Она поняла, в каком я состоянии и говорит: «Ну Вы идите, идите». Я и ушел.

Прокурор:

Что было дальше? В общих чертах, пожалуйста. Напомните.

Свидетель:

Ну да, это, в общем, общеизвестно. Буквально через две недели был первый тур, потом еще через две недели – второй. Все случилось, как и предсказывали социологи. Шеф победил во втором туре, не разгромно, но достойно. Вот. А потом все пошло как-то не так, как планировалось.

Прокурор:

Что Вы имеете в виду?

Свидетель:

Понимаете, ведь дальше я за ним наблюдал со стороны. Он после выборов говорит, незадолго до инаугурации: «Хочу начать новую жизнь, с новыми людьми. Спасибо тебе, старичок. Но давай дальше сам». Ну, дал хороший пост в правительстве… Но это все не важно. О другом речь. Инаугурация, потом еще месяц – сформировано правительство. Активность – законопроекты всякие, поездки пошли международные, встречи. Это на фоне выхода многих людей из тюрем, особенно предпринимателей много. И процессы судебные идут – над прежними, кто совсем тогда оборзел. Событий много, позитивненько все так. Народ в целом доволен. А про меморандум все тихо. Дума на месте; и про возврат четырехлетнего срока – ни гу-гу.

А шеф, тут важно напомнить, очень технично все сделал. Он всех своих конкурентов на выборах из прежней разной оппозиции очень неплохо вовлек: кого в правительство, кого в свою администрацию, кого еще куда. И заговорщики его там были. Все вперемешку. Причем все они вместе с ним были вовлечены в осуществление той программы, что они вместе наметили на выборах, я про тот меморандум, в разработку и реализацию. Он к ним экспертов хороших пристегнул. Разные рабочие группы создавались, как бы независимые. И он им очень прилично платил, причем из своих денег. Он ведь что сделал? Он сразу после выборов часть своих бизнесов передал в доверительное управление – и внутри страны, и за рубежом. А часть продал. И на очень весомую часть денег создал фонд, эндаумент. Из которого оплачивались разные проекты, в первую очередь – всякие разработки. И как-то не особенно роптали: не до того было, надо же дело делать. И все вещи толковые, о которых мечтали – и по судам, и по правоохранительной системе, и по коррупции. Словом, это был феерический старт. А про думские выборы и про старый президентский срок – все тихо. Да! Еще: Дума старая работала, как тихий штамповочный цех. Никакой там своей собственной дури, никакой там публичной активности, сидели тише воды и ниже травы, тряслись, как трясогузки, и послушно голосовали. Про них даже забывать стали.

Конечно, некоторые роптали – журналисты, эксперты, даже некоторые политики. Однако тут же им в ответ другие журналисты, эксперты и политики, всякие организации начали и «трудовые коллективы», «Уралвагонзавод» – первый, начали в ответ: «Есть вещи более важные! Нечего мельчить!». И вдобавок все перебивалось постоянным фоном новых сообщений об очередных славных делах президента и его команды.

Потом его послание, и там тоже молчок про выборы и срок. И после послания он звонит, говорит: «Заезжай, потолкуем. И его прихвати». Это он про подсудимого. За нами – машина, мы едем, а он молчит, в себя погруженный. Я молчу деликатно. Понятно же, про что он думает. Но я, видимо, не угадал.

Прокурор:

Из чего вы это заключили?

Свидетель:

Ну, из разговора, точнее из их диалога, и из результата. Я, собственно, к концу подхожу, наверное.

Прокурор:

Конечно, мы подходим к самому главному. Пожалуйста, продолжайте.

Свидетель:

Ну, началось, как в прошлый раз. Шеф довольный, спрашивает его: «Ну как Вам все это, что мы делаем?». А он отвечает, как в прошлый раз, в смысле – плохо. Слово тоже самое. Шеф: «Почему?». А тот говорит, что все сбывается. «Это как же?» – спрашивает шеф. И дальше началось.

Подсудимый: Ну что же. Во-первых, Вы повторяете путь Путина. Вы монополизируете политику, не в смысле – политическую конкуренцию, это – впереди. Пока политику в смысле «полиси». Конечно, Ваша политика мне нравится несравнимо больше, чем политика Путина. Но не в этом дело. Дело не в содержании, а в монополизации, в методе. Негодный метод неизбежно рано или поздно испортит любую политику, сколь угодно хорошую по содержанию. Вы, как и Путин в начале своего первого президентства, работаете под лозунгом «Я знаю, что надо делать; главное, чтобы мне не мешали». Уверен, что у Вас больше оснований для Вашего «знаю», чем у Путина, но это не меняет окончательного диагноза.

Во-вторых, это все означает, что через некоторое время Вы придете к зажиму политической конкуренции, оппонентов, прессы и так далее. Все пойдет по той же колее, только в другой аранжировке. Вы и суды начнете снова зажимать. Сейчас их независимость Вам выгодна, поскольку они гнобят Ваших предшественников, которых все не любят. Но когда в силу зажима сферы политики, в смысле политической конкуренции, в силу монополии, Ваша команда скурвится, Вы будете вынуждены ее защищать, и тогда Вы скрутите и суды, и полицию. Все войдет в прежнюю колею, только с другой аранжировкой.

Шеф: Стоп-стоп-стоп! Вы что думаете, я Вас не читал? Мне делали дайджесты. Вот, Вы писали, к примеру, что политиков и предпринимателей нельзя судить по их мотивам, а только по делам. Вам ведь нравится, что я делаю?

Подсудимый: Да, я говорил. Но Вас плохо обслуживали. Вам дали только те выдержки из меня, которые Вам могли понравиться. А я еще много о чем писал. Про непреднамеренные последствия. Это не я придумал, а Гидденс, англичанин. И про то, что демократия – это вид техники безопасности. Но я полагаю, что поздновато начинать ликвидацию Вашей безграмотности. Не уверен, что смогу Вас переубедить.

Шеф: Верно. Наслышан я про эти ваши философии. Это импотенция. Неспособность грамотно спланировать, дефицит толкового жесткого менеджмента. Поверьте мне, миллиардеру и президенту. Но все равно спасибо. Я Вас услышал. Желаю всего наилучшего.

Свидетель:

Тут он кивнул мне, дескать, надо проводить. Вот. Я встаю. Мы оба делаем пару шагов к двери. Тут он останавливается, произносит: «Да, кстати…», разворачивается, и вдруг выстрел, не очень громкий. Один выстрел. И тут я вижу у него в руках пистолет, или револьвер, я в этом не понимаю. Он его просто роняет и садится в кресло на мое место, зажал руки между коленями, все сейчас перед глазами. И сидит, невозмутимо. Уже охрана ворвалась… Они сначала подумали на меня, ведь я стою, и пистолет валяется. Но потом… В общем, это уже известно, тут рассказывали, и запись с камеры вы все видели. Извините, мне тяжеловато это вспоминать.

Прокурор:

Конечно, ничего. Не стоит. Давайте дальше продвинемся. Вы ведь виделись с ним после еще раз? Так? Расскажите.

Свидетель:

Ну, это было в больнице. Он уже совсем плох был, но в полном сознании. Я удивился, что он не в тюремной больнице. В отдельной палате, телевизор, цветы, столик рядом с кроватью с газетами, планшет какой-то роскошный. Правда, охрана. Это было через две недели после начала «Российской весны» и дней за десять до его смерти. Он не удивился, что я пришел. Лицо у него было какое-то странное. Не то чтобы мрачное, как это сказать, скорее… отрешенно-потерянное, почти без мимики. Хотя он всегда был сдержанным человеком. Он на меня посмотрел и сказал: «Если бы я…»

Прокурор:

Спасибо, достаточно!

Свидетель:

Да. И тут у него началось, вбежали врачи, меня вытолкали. И больше я его не видел.

Прокурор:

Спасибо, свидетель. Ваша честь, я закончил допрос свидетеля.

Редакция с сожалением сообщает, что нам не удалось связаться с нашим известным политологом. Но вместо этого мы публикуем фрагмент выступления государственного обвинителя на этом уникальном судебном процессе:

Господа присяжные заседатели!

Вы, наверняка, знаете, что Народный Сход в ближайшие дни отменит антихристианский, антиправославный закон, принятый воровской путинской властью, согласно которому предлагалось судить людей, ушедших из жизни. Но наш вождь, генерал-куратор, мудро решил последний раз применить этот закон именно в этом процессе, в котором вам посчастливилось участвовать.

Этот процесс с убедительностью доказал, что человек, которого эти восемь дней мы, согласно процессуальным нормам, называли подсудимым, был первым великим героем «Российской весны». Его исторический выстрел поразил в самое сердце разветвленный сионистский заговор против нашей матушки России. Мы все гордимся тем, что были его современниками. Я призываю Вас вынести оправдательный приговор. Я не сомневаюсь в вашем патриотизме, в вашем решении.

Окончание следует

Фото ИТАР-ТАСС/ Сергей Бобылев