Скоро минет шесть десятилетий, как тень Сталина не дает покоя России. Намерения верхов вернуть городу на Волге имя палача, уничтожившего миллионы наших сограждан вместе с основами великой культуры, кажутся, как никогда, серьезными. И что же демократическая оппозиция, демократические СМИ, интеллигенция, общественность? Да, появились протесты. Но они тонут в море выступлений активистов переименования. Но это означает, что общество не только смирилось с безумным идеологическим прожектерством, разгулявшимся на родине, но и поддерживает его. Ибо, по известной максиме, если ты не против, то за.

Прогрессивная общественность больше волнуется по поводу героического нацбола и инженера Долматова. В конце концов, если в нашем полуживом обществе иные псевдопатриоты и псевдоверующие приравнивают Усатого к спасителю отечества, рисуют его иконы или иконы тех, кто его якобы прославлял, то почему бы и самоубийцу не сделать мучеником за свободу, за отечество и даже за веру? Как же, ведь он с собой на чужбину захватил не что-нибудь, а родной пионерский галстук! То, что пионер — юный помощник КПСС, уничтожавшей Церковь, — этот факт остается за скобками логики.

Судьба Долматова вызывает чувство горечи и недоумения. Горечи — оттого что человек во цвете лет и сил ушел из жизни. Недоумения — оттого что все, что известно из СМИ о его жизненном пути и особенно последнем, условно «беженском» отрезке судьбы, говорит о силах энтропии, которым он себя отдал. Старейший член экстремистской партии, он после ее официального запрета перешел в очередной проект нацболовского вождя Лимонова и, в отличие от своего патрона, вышел с оппозицией на Болотную площадь 6 мая 2012 года. В России на него не было заведено «дело», но он посчитал себя преследуемым и окружным путем выехал в Голландию. До самого побега он продолжал работать ведущим конструктором оборонного предприятия и не был даже уволен.

Все, что известно о нем вообще и о его поведении в краткий эмигрантский период в частности, говорит об очевидном раздвоении личности. Совсем не психиатрического характера, а онтологического. Он начал с того, что сбежал от несвободы на Запад, а кончил тем, что призвал верить только в силу России: «Не слушайте всяких деятелей. Россия сильна, как ни одна другая страна. Жизнь в России лучше, чем где б то ни было».

Его так называемое предсмертное письмо по существу чуть ли не полностью посвящено обличению этих «других деятелей», загадочных врагов державы. «Я… предал безопасность Родины». Может быть, он сам этот «враг»? А может быть, чуть не стал врагом? Поди знай — энтропия не требует доводов и фактов, она обнажает не только глубину опустошенности личности, но и отсутствие любых ценностных ее основ. Нельзя же считать таковыми умильно передаваемую историю о том, как двухлетний малыш Долматов вставал при звуках советского гимна. К внутренним ценностям не может относиться и факт самоидентификации себя, взрослого мужчины, с пионером, в духе Павлика Морозова: юных стукачей, доносивших на своих родителей и верующих бабушек, маленьких идеологов, с детства усвоивших выгоду выступать представителем коллектива.

Все в его образе неустойчиво, троится, заваливается в абсурд. Человек сбежал от путинского режима, однако задним числом дела и слова его последних месяцев направлены именно на прославление этой политической системы, которая слилась для него в понятие «родина». В покаянной записке он признает свои пороки. Пороки недавние, за «последние годы»: наркомания, разврат, лень, самовлюблённость, прелюбодеяние. Из этого перечня легко вывести знакомую мораль: вот кто выходит на митинги оппозиции! Как известно, сегодня парень любит джаз, а завтра родину продаст. Внезапное раскаяние и обращение к религии, казалось, в этой истории пролагают путь к восхождению личности. Однако в описании протоиерея Григория, настоятеля храма Александра Невского в Роттердаме, процесс предстает мучительным. Иногда Александр выглядел «спокойнее», а иногда «мягко говоря, не очень». И все же священник считал, что, несмотря на борения, у пришедшего к нему беженца религиозная жизнь «получается», т.е. налаживается. И вдруг — смертельный обрыв. Значит, сами оценки батюшки были поспешны и неправильны. Весьма странно отпевание самоубийцы, проведенное в Амстердаме по благословению архиепископа Брюссельского.

По церковной практике (во всяком случае, в послевоенную эпоху), давать разрешение на отпевание в таких случаях можно, только если имеется справка о наличии у покойного психического расстройства. Т.к. процедура получения «бумаги» бывает долгой, а епархиальное начальство, как правило, требует соблюдения всех формальностей, то часто родственники достают нужные документы уже после погребения и отпевание в таком случае происходит заочно. Скорее всего, психиатрической справки в отношении Долматова не было: о таковой в СМИ не упоминается. А при этом благословение дано и отпевание произошло. Что за причина столь быстрого церковного реагирования на запредельное событие, относительно которого каноны выносят однозначный вердикт?

Достоевский, изучавший в романе «Бесы» психологию левого радикализма, поразительно точно ухватил духовную шаткость его последователей. Недаром один из членов «наших», Иван Шатов, отринув нигилизм, вдруг ударяется в религию и начинает проповедовать о русском народе-богоносце, тут же вынужденно признавая, что веры в себе не чувствует, лишь желает ее найти. Его приятель, инженер Кириллов, сменивший неистовую веру на радикальный атеизм, во имя идеи кончает самоубийством. Шатов убит «нашими», Кириллов, застрелившись, задним числом принимает на себя это преступление ради развития революционного процесса. Индивидуальности обоих распадаются в бесовской множественности провозглашаемых ими крайних идеологических манифестов.

При всей разности эпох и лиц, как похожи эти образы, нарисованные писателем, на мечущегося Долматова. Он регулярно выходит на митинги против «антинародного режима», на которых его неоднократно задерживают, он бодается с властью. Но когда «представители российских спецслужб» в 2011 году предлагают ему «играть роль предателя» и «за государственный счет поехать в Европу» на задание, он, отказавшись, все же был «польщен». А в одном из последних разговоров с матерью Александр вдруг стал сомневаться, правильно ли то, что он критикует Путина: «А может, он хороший?» Людмила Долматова считает, что ее сын, оказавшись в Голландии, стал ощущать себя предателем президента Путина.

Подобные метания характерны для радикального сознания, чье идейное развитие ориентируется на вождя, на выразителя партийной или державной воли. Вождем для Александра был Лимонов. В своих напыщенных «проповедях» Лимонов гордо утверждает: «Саша Долматов стал тринадцатым нацболом, погибшим насильственной смертью». Кровь погибших для этого лево-правого радикала, весьма смахивающего на Троцкого, предмет хвастовства, удобный довод. Сторонник тоталитарной империи,  национал-большевик, он играет на идейном поле старого левого евразийства, многие деятели которого прославились своими связями с ОГПУ. Его сотрудничество с частью либеральной оппозиции и его последовательное участие в «Стратегии-31», протестные выходы на Триумфальную площадь заставили оппозиционную интеллигенцию хором прославлять его стойкость и принципиальность. Даже такой глубокий и последовательный его критик, как Александр Подрабинек, делает экивоки в сторону мужества, проявляемого вождем «Другой России». Что уж говорить о дамах из «Мемориала», для которых он является примером человека дела. Понятно, что общество устало от путинского авторитаризма, но это никак не оправдывает подобных умозаключений. Более того, о самом Лимонове никто ничего не знает, кроме тех самосвидетельств, которые он рассыпал на страницах своих книг, интервью и т.д. Можно ли говорить о мужестве печально известного Азефа, руководившего Боевой организацией эсеров и участвовавшего в подготовке террористических актов? Тайную жизнь этого раздвоенного человека никто из его сторонников не знал, не анализировал. Среди  социалистической интеллигенции он слыл героем. Нужен был Бурцев, человек уникальный, яркий представитель нравственных традиций русской культурной элиты, чтобы сорвать с лжеца маску. Наличие Бурцева говорит о силе общества. В нашем же обществе, больном сталинизмом и невежеством, такого проницательного исследователя не находится.

В нынешней России существует множество опустошенных, не нашедших себя людей, людей из низов, хотящих обрести истину, но в своих поисках привычно полагающихся на вождей. Среди них работает Лимонов. Не случайно в его московском «бункере» оказался однажды и подросток Андрей Сухорада, ставший потом «приморским партизаном». У Лимонова есть свои «кадровики», якобы уличившие мальчишку с Дальнего Востока и его сестру в дурных делах. У Лимонова есть своя охрана. Была у него и своя газета, распространять которую на московских вокзалах никогда не мешала милиция. У него есть своеобразная реклама в улично-дворовом мирке, благодаря которой к нему тянутся представители неблагополучной среды. А постоянная реклама эпатажного образа Лимонова в российских окологосударственных СМИ вызвала к нему прилив симпатий «державнической» интеллигенции.

Но не лежит ли на нем ответственность за судьбы тех 13-ти, что якобы погибли за «дело» и во «имя» национал-большевизма?! Втягивая людей в борьбу за цели, которые им по сути непонятны, он сталкивает их в болото энтропии.

Сам он вчера еще вещал со страниц «Лимонки», а сегодня ведет колонку в околокремлевских «Известиях». Сегодня на него радостно ссылается правительственная «Российская газета». В конце концов два полюса сталинизма, официального, скрывающегося за культом патриотизма, и андеграундного, громко подыгрывающего затаенным желаниям верховных политиков, сходятся в Лимонове. Почему бы ему и не дать место под путинским солнцем? Тем паче что лучи постсовесткого официоза его всегда освещали, даже в так называемые годы преследований. Когда основателя НБП судили за хранение оружия, ему на голубом экране пели хвалу Дмитрий Быков со товарищи. Тюремный сиделец, он писал в камере романы и издавал их. Такое не снилось даже Чернышевскому. Но разве подобное бывало с узниками Лубянки? Ни с одним! Только Лимонову это удалось.

Лимонов — человек публичный. Тринадцать человек, якобы погибших за его идею, это беспощадный приговор ему самому. Он старается сеять в обществе плевелы распада и беспамятства, используя для этого все средства. И именно поэтому необходимо поделиться с читателем собственными крохами знаний о Лимонове.

В середине 1970-х в Киеве, где я тогда жил, были у меня два приятеля, два брата-художника родом из Кривого Рога. Для них Лимонов был человеком, выбившимся в люди из урбанистического захолустья. Они его не знали лично, но чтили за удачу. В разговоре с одним из своих сокурсников по московскому институту я упомянул о братьях-провинциалах, трогательно относящихся к поэту-авангардисту с судьбой перекати-поле. Приятель мой внимательно следил за кругами столичной литературной богемы.

«Напрасно они на него равняются, — сказал он. — Савенко — хитрый портной. Он дружил с золотой молодежью, сынками партийных чиновников, и обшивал их. Они постоянно гуляли по кабакам на улице Горького, на проспекте Калинина, устраивая там дебоши с девочками. Когда компанию задерживала милиция, то всех, кончено, быстро отпускали без всяких последствий. Но, что характерно, освобождали всегда и Эдика, человека без роду и племени. Он объяснял это покровительством своих друзей».

Когда уже в новейшие времена прочел у Лимонова, что дочь Андропова Ирина была ходатаем за него перед папой и что сам председатель КГБ якобы называл его «убеждённым антисоветчиком» (и это при том что никаких антисоветских деяний за ним не имелось!), то вспомнилось это давнее свидетельство. И — совпадение с Долматовым: сотрудники КГБ склоняли Лимонова к переходу в «секретные сотрудники». И очевидная клюква — никому не известного портного-поэта за отказ от сотрудничества «принудили» к эмиграции.

Зачем же сейчас тянутся к нему растерянные потомки советского мира, ищущие прежних убогих, но внятных ценностей? Зачем липнет интеллигенция, хотящая выполнять идеологические задания, как когда-то служили ее отцы исчезнувшей КПСС? Это те, кто не желает делать выводы из собственной тяжелой истории. Кто не хочет всматриваться в реальность, как она есть. Кто делает ставку на управляемую историю и на свою в ней ведущую роль. И это не удивительно. Реальность для Лимонова-художника подлежит шифровке, сокрытию, в его книгах описывается только то, что требует его собственный партийный миф, ни слова больше. Окружающее для Лимонова-пропагандиста состоит не из фактов, подлежащих изучению, а из фантазий, подстроенных под заданную идею. Потому его «проповеди» так смахивают и на «Мою борьбу» бесноватого фюрера, и на идеологемы «кремлевских мечтателей», рисовавших жизнь в мертвом свете коммунистических долженствований. Это тот психический и интеллектуальный комплекс, который заставляет нынешних граждан России вновь и вновь в вожделении тянуть руку к гибельным плодам сталинизма. Национал-большевизм велит возносить знамя смерти, строить на тлении и ненависти. Атмосфера лимоновского мира очень удобна для кукловодов большой политики. Из тех, кто слетается к нему для «борьбы», рыцарям плаща и кинжала удобно лепить нужные для их замыслов фигуры. И если инстинкт здорового самосохранения требует от российского общества полного избавления от метастазов тоталитаризма, то это означает и избавление от дури лимоновских «проповедей». Может, тогда прервется цепочка ненужных жертв, сопровождающая этого «вождя».

Фото ИТАР-ТАСС/ Сергей Бобылев