Запад и ностальгия
С легкой руки Бориса Березовского — из-за его последнего контрабандного интервью корреспонденту «Форбс» — в российской блогосфере стали опять модными две темы: разочарование западника в Западе, когда он на этом Западе поселяется всерьез и надолго, и ностальгия. Характерно, что в этом интервью Березовский вполне совпадает с советским образом хрестоматийно глупого и неблагодарного эмигранта, который непрерывно льет слезы о с дуру покинутой им прекрасной и неповторимой России, мечтая о возвращении как о единственном счастье, и ругает мерзкий Запад, который его околдовал, запутал, завлек и погубил — все по его недомыслию.
Это все, конечно, фигня. Фигня вполне пропагандистская, похожая на официальный заказ. Среди огромного числа эмигрантов в Америке я практически не встречал людей, мечтающих вернуться в Россию, говорящих о России не только восторженно, а вообще положительно. Мерзкая Рашка, говорит себе и другим эмигрант, так как только таким образом может утвердиться в правильности своего непростого и часто неверного решения: уехать из страны, в которой родился. А ностальгия если и возникает, то лишь как вариант той самой клинической депрессии (в которую якобы впал Березовский, проиграв в Высоком суде Лондона Абрамовичу), когда человеку становится так плохо, что он перестает жить на котурнах и спускается с картонных (котурных?) небес на грешную землю. В том, что западная земля — вполне даже грешная (если использовать этот не вполне мне свойственный и точный эпитет), любой неглупый человек быстро убеждается на собственном опыте.
О том, что Запад — далеко не та сверкающая елочная игрушка, что светит нам из ярких детских снов, я уже писал в серии очерков на «ЕЖе» об Америке. Чтобы не повторяться, добавлю, что тут дело еще в так называемом языке описания, в том, насколько допустим высокий стиль, иначе называемый пафосом. В чем, в чем? — переспросит недоверчивый российский читатель, считающий, что речь должна идти о свободе слова, демократических институтах, судах, независимых СМИ и прочих атрибутах так называемого Запада, которые на этом самом Западе есть, а в России разительно отсутствуют. Вот, мол, и все отличия. Ничего подобного.
Речь как раз не о существе дела, которое куда более туманно, чем кажется и хочется западнику на Западе, а о языке описания. То есть все вышеуказанные институты на Западе, конечно, есть, причем их присутствие, особенно поначалу, кажется русскому западнику на Западе ошеломляющим, особенно по сравнению с Россией, где эти институты иллюзорны, манипулятивны, то есть присутствуют только роскошными фасадами, за которыми пустота и обман.
Но в том-то и дело, что с течением времени и обретением опыта, если, конечно, и первое, и второе подкрепляется рефлексией, без каковой вообще невозможно ничего осознать, хваленые западные институты тоже обнаруживают пусть не такую, как в России, но все же зависимость и от кошелька, и от положения в обществе, которая, по меньшей мере, разочаровывает. Да, опять же, если сравнивать с Россией, то все эти институты здесь вроде бы работают. Но если сравнивать с «идеальным Западом», который живет в мозгу русского человека с рождения, типа шишки мудрости, то оказывается, что и институты — говно, и работают они совсем не так, как хочется. Не каждому, как Березовскому, пришлось в этом убедиться на собственном опыте, но здесь точно так же большая карьера делается почти исключительно по протекции: отпрыски богатых и влиятельных людей, из которых и состоит элита, совершают восхождение по лестнице успеха не благодаря собственным блестящим талантам, а во многом благодаря семейным связям. Ну, и так далее.
Однако вернусь к уже заявленной теме: одним из главных разочарований для русского западника на Западе является так называемый язык описания. То, что принято в виде хороших манер на Западе, в России практически запрещенный прием. У нас считается неприличным говорить высоким штилем; хвалить в глаза собеседника, друга или самого себя — невозможно, даже члены «партии жуликов и воров», объясняясь в любви к Путину, Первому, Единственному и Ненаглядному, не осмеливаются подняться на тот уровень пафосной репрезентации, который в той же Америке не просто обыденность, а единственно легальный вариант вежливости и обходительности. По сравнению с рутинным американским общением стиль русской насмешливости и цинизма — грубость и хамство, чем они очень часто и являются. Однако не всегда: наш страх пафоса, наше неприятие высокого стиля, комплиментарного преувеличения, характерные, в том числе, для вполне образованных и интеллигентных людей, и есть главное отличие русского человека от человека, скажем, американского. Различие в языке, в лингвистических конструкциях, в устойчивых выражениях, и есть та самая процедура, которая есть суть вещей на Западе и которая тотально отсутствует в России. Плюс соблюдение дистанции, также являющееся одним из обязательных правил хорошего тона.
Это ли доконало Березовского или просто характер его нервной системы оказался несовместимым с западным регламентом, тушащим страсти как всплески недопустимой и грубой реальности, от которой человек во имя приличий должен отказаться, — но Березовский, как ни странно, оказался слишком нежным и искренним для западного мира. Он брызгал слюной, говорил торопливо, навязывал свое мнение, не очень умел быть лицемерно-обходительным (то есть умел, но на русский, а не на западный лад) — и естественно, ничего на Западе не добился. Он жил в Лондоне, но исключительно российскими интересами, щедро тратил то, что накопил (пусть и не совсем праведными трудами) в России; он не состоялся на Западе, в результате потерпев там сокрушительное поражение. Как, в общем, и большинство россиян, переселяющихся из смердящей и ненавистной России, для которой, кажется, ни закон не писан, ни обходительные отношения в рамках общежития не предусмотрены, — в мир шикарной западной сказки, которая погубила не одну тысячу способных и умных русских людей.
На Запад надо ехать гастрономам, сибаритам, прекраснодушным и самовлюбленным болванам, которые никогда не докопаются до глубин общества и собственной натуры и, значит, не разочаруются ни в себе, ни в окружающем мире. Которые никогда не воскликнут: а еще у меня есть претензия, что я не ковер, не гортензия! То есть не перейдут границы разрешенного и приличного, а сумеют плыть по волне общественного мнения, считая его единственной реальностью. Что, конечно, не так.
