В защиту стратегического подхода к России

В течение последних нескольких месяцев президент Freedom House Дэвид Кремер и ведущий сотрудник Московского Центра Карнеги Лилия Шевцова написали серию статей, жестко критикующих как политику администрации Обамы по отношению к России, так и неправительственных экспертов, отстаивающих «стратегический» подход к этой стране в противоположность «нормативному», сторонниками которого являются авторы. Недавно на сайте The American Interest вышло их последнее послание.

Критика сводится к следующему: всякий раз, когда отношения между США и Россией ухудшаются, «стратеги» умоляют американскую администрацию избегать тем, которые раздражают Кремль, и стремиться к сотрудничеству в «крупных» вопросах. Они призывают Соединенные Штаты изменить политику, но к России аналогичные требования не предъявляют, подразумевая, что в ухудшении отношений виноват Вашингтон. «Стратеги» признают авторитарный, коррупционный режим в России и ослабляют поддержку русскими более открытого, демократического строя. Взамен Кремер и Шевцова призывают к «нормативному» подходу, строящемуся на принципах и ценностях. Подход этот избегает попустительства в отношении авторитарных российских лидеров и как будто содействует российскому обществу в его стремлении к более демократическому устройству.

Этот критический обзор представляет собой карикатуру на настоящий стратегический подход. Авторы не осознали строгости и сложности этого подхода, равно как и жесткой и последовательной приверженности «стратегов» интересам Америки.

Каков в действительности подход «стратегов» к формированию политики в отношении России?

Для начала «стратег» четко формулирует долгосрочные государственные интересы Америки, благодаря чему осознает, в каких пределах он может формировать политику. Он задается вопросом, насколько важна роль России в удовлетворении каждого из наших интересов (необходима, важна или незначительна), — с точки зрения либо вклада, который Россия может внести, либо препятствий, которые она может создать. «Стратег» пытается понять, как Россия определяет свои собственные интересы и приоритеты и почему. С учетом степени важности России и ее интересов он затем продумывает, что могли бы сделать Соединенные Штаты для предоставления России оснований для того, чтобы она стала помогать Америке в достижении ее целей или минимизации угроз их достижению. Очевидно, что наибольшие его усилия направлены на обеспечение сотрудничества с Россией в тех областях, где от этого зависит наше благосостояние. Более всего он задумывается о том, что мы можем сделать, чтобы помочь России достичь ее главных целей, при условии, что это не подвергнет риску осуществление наших стратегических задач. В тех случаях, когда добиться сотрудничества с Россией оказывается невозможно, он ищет эффективных способов обхода препятствий.

В отличие от того, на что намекают Кремер и Шевцова, конечная цель «стратегов» — не сотрудничество во имя сотрудничества, но создание такого баланса между сотрудничеством, соревнованием и равнодушием, который в наибольшей мере облегчал бы осуществление американских интересов. Не существует никакой изначальной причины для того, чтобы баланс смещался в сторону сотрудничества. Вполне вероятно, что иногда интересам Америки более всего будут соответствовать отношения в области конкуренции. Безусловно, так было во время «холодной войны», когда Советский Союз был нашим главным стратегическим противником. Такое может произойти и в нынешний период всеобщей турбулентности, хотя это и представляется не слишком вероятным. Природа вызовов, с которыми мы сталкиваемся во все более глобализирующемся и многополярном мире, — сохранение стратегической стабильности, препятствование распространению оружия массового уничтожения, борьба с международным терроризмом, регулирование (или разрешение) региональных конфликтов, в особенности на Ближнем Востоке и в Азии, обеспечение энергетической безопасности, противостояние пиратству в открытом море, сдерживание пандемических заболеваний и так далее — наводит на мысль о том, что сотрудничество с Россией, если учесть ее местоположение, ядерный арсенал, природные ресурсы и человеческий капитал, может принести больше пользы, чем конкуренция. Эти два фактора — задачи, стоящие перед нами, и потенциал России — являются также причиной того, почему мы не можем игнорировать Россию, хотя степень вовлеченности в целом и в конкретных вопросах может меняться в зависимости от обстоятельств.

Баланс, который мы устанавливаем в отношениях с Россией, будет сформирован из сложного набора компромиссов, а также побуждений и сдерживаний в рамках тех задач, к решению которых мы привлекаем Россию. Либо когда мы сами этого хотим, либо когда из-за событий в мире или благодаря самой России эти вопросы оказываются на повестке дня. Как бы ни хотел Вашингтон решать каждую проблему по отдельности, «в отрыве от остальных» — а в американской администрации зачастую считают, что они именно так и действуют, — в действительности все проблемы взаимосвязаны, в особенности с точки зрения российского руководства. «Взаимосвязь» — неотъемлемый элемент американо-российских отношений. Она не должна быть открытой, и, конечно, она не подразумевает грубую компенсацию по принципу quid pro quo (например, Америка жертвует Грузией в ответ на поддержку Россией своей позиции США в иранском вопросе). Скорее это основание для создания атмосферы и формирования ожиданий, которые могли бы убедить Россию действовать таким способом, чтобы продвигать интересы Америки.

Многие в Вашингтоне интуитивно отрицательно реагируют на идею компромисса, утверждая, что это неоправданный отказ от принципов или попустительство дурным личностям. Они одобряют сотрудничество только тогда, когда наши интересы совпадают (в этом случае, по-видимому, компромиссы не требуются), и тщательный разбор вопросов, в которых мы расходимся. (Администрация Буша использовала для обозначения такой политики более воинственный оборот — «сотрудничать, когда мы можем, оттеснять, когда мы должны».) Однако «стратег» должен относиться к разговорам об общих интересах как основе сотрудничества со скептицизмом. Ибо анализ так называемых общих интересов показывает существование серьезных различий в понимании проблем и национальных интересов, что создает препятствия для успешного сотрудничества.

Возьмем иранскую проблему. Оба государства — и Соединенные Штаты, и Россия — хотят воспрепятствовать Ирану в разработке ядерного оружия. Однако то, что для Соединенных Штатов является первоочередным приоритетом, в России оценивается значительно ниже. Более того — у каждой из сторон свой Иран. Соединенные Штаты видят тот Иран, который дестабилизирует обстановку на Ближнем Востоке, поддерживает международный терроризм и жестоко подавляет собственное население, в то время как Россия видит в Иране государство, которое уважает российские интересы в Центральной Азии и на Кавказе, а также предоставляет рынок для российского ядерного оборудования, использующегося в мирных целях, и обычных вооружений. В итоге Соединенные Штаты пытаются прибегнуть к санкциям, которые должны нанести ущерб врагу, а Россия стремится избегать конфронтационных отношений с важным и дружественным соседом. Как показывает каждый раунд дебатов о санкциях в ООН, Соединенные Штаты вынуждены идти на значительные компромиссы или уступки для того, чтобы добиться сотрудничества со стороны России в том вопросе, где у обеих стран якобы имеется общий интерес.

Иран здесь вряд ли является исключением. Аналогичные проблемы возникают в связи с любым якобы общим интересом, будь то стабильность в Афганистане, энергетическая безопасность, нераспространение ядерного оружия, борьба с терроризмом или что-либо еще. Таким образом, поиск правильного баланса в области компромиссов, побуждений и сдерживаний является неотъемлемым элементом в обеспечении сотрудничества даже в тех областях, где интересы двух стран, как предполагается, совпадают.

Наконец, «стратег» понимает, что политика требует постоянного контроля. Он не боится корректировок, подчас радикальных, если реальные события обнаруживают изъяны в допущениях, либо если оценки или обстоятельства меняются. Он понимает, что в нынешнюю эпоху глобальной турбулентности будет происходить больше непредсказуемых событий и непредусмотренных последствий. Единственное, что у «стратега» остается неизменным, это приверженность стратегическим интересам Америки.

В то же время американские ценности ему не безразличны. Он не только понимает, что у американской внешней политики должно быть нормативное измерение. Он приветствует его. Продвижение наших демократических ценностей лежит в самом основании нашей национальной идентичности, оно в числе наших стратегических интересов. Единственный вопрос — об этом спорят со времен основания нашей республики — в том, как наилучшим образом распространять эти ценности. В основе этики «стратега» — чувство ответственности за принимаемые решения и их последствия, а не декларации и благородный гнев. По этой причине, когда дело доходит до оказания поддержки демократическим реформам в других странах, он демонстрирует сдержанность. До сих пор актуальны сказанные шестьдесят лет назад слова Джорджа Кеннана: «Пути, которыми народы достигают достойного и просвещенного государственного строя, представляют собою глубочайшие и интимнейшие процессы национальной жизни. Иностранцам эти пути часто непонятны, и иностранное вмешательство в эти процессы не может принести ничего, кроме вреда». Все это особенно справедливо в отношении России — эта страна слишком велика и сложна, чтобы иностранцы могли успешно ее реформировать. Ошибочные и неудачные усилия Америки по продвижению демократии в России в 1990-х годах могут служить памятником мудрости Кеннана.

Как бы мы ни хотели видеть неуклонный прогресс на пути к демократии в России, «стратег» понимает, что демократическое развитие страны — долгий и извилистый путь, поскольку русские сами создают институты и процессы в соответствии с собственными обстоятельствами и изгоняют своих специфических бесов, рождавшихся на протяжении долгой и беспокойной истории. Вместо того чтобы пытаться оказывать давление на правительство с целью его демократизации, «стратег» стремится показать русским наши пути и ценности при помощи программ обмена, контактов в области бизнеса и других инициатив в рамках отношений между народами, пребывая в уверенности, что русские смогут выбрать лучшее и применить его к своим условиям, — раз уж наше общество выглядит как успешное и справляющееся с различными задачами, демонстрируя мудрость и волю. Из этого следует, что один из важнейших шагов, который мы могли бы сделать сейчас для продвижения демократии в России, это привести в порядок свой собственный дом.

Кроме того, «стратег» остерегается оптимистической риторики и благородного гнева, позитивное влияние которых на Россию (если оно вообще имело место) было невелико, по крайней мере, на протяжении жизни последнего поколения. Он неодобрительно смотрит на меры, принимаемые для поддержки маргинальных сил в России, представители которых заявляют о себе как о демократах, но почему-то не вызывают особого энтузиазма у российского демоса, а во главе их стоят фигуры, у которых был шанс стать лидерами в 1990-х и начале 2000-х, но они — касьяновы, немцовы и каспаровы — его упустили. «Стратег» в большей степени озабочен сохранением пространства для растущего числа тех русских, в особенности среди молодежи, которые хотят более открытого, плюралистического общества и более подотчетного населению правительства, но, понятным образом, не хотят, чтобы их считали американскими агентами, либо чтобы их связывали с маргинальным силами и потерпевшими поражение лидерам. Если мы хотим поддерживать этих людей, мы должны дать понять, что воздерживаемся от активного вмешательства во внутренние дела России и отказываемся от публичной критики, за исключением случаев вопиющего нарушения прав человека.

Учитывая эти соображения, «стратег» не будет поддерживать «Акт Магнитского», сколь бы он ни соглашался с тем, что российское правительство должно провести честное и беспристрастное расследование гибели Магнитского в тюрьме и привлечь ответственных к суду. В ажиотаже в преддверии принятия этого акта его сторонники и Конгресс не уделили должного внимания возможным незапланированным последствиям. Во-первых, хотя руководство США вполне вправе отказывать в визах российским чиновникам, идея заморозить их счета всего лишь по подозрению в виновности, как представляется, противоречит нашему собственному принципу всегда проводить надлежащие правовые процедуры и является для русских ложным сигналом о верховенстве закона. Во-вторых, русские попытаются использовать этот акт для получения преимуществ перед своими коммерческими конкурентами (у любого крупного бизнеса в России есть свои люди в правительстве), а руководство США будет вынуждено выносить решение в связи с конкуренцией на основе далеко не полной информации. Наконец, реакция Кремля на этот акт лишь сузит пространство для демократических реформ в России — по сути, так уже произошло. Можно возразить, что мы не несем ответственности за такую реакцию и что она лишь подчеркивает предрасположенность путинской России к авторитаризму. Но такая реакция, в целом, была полностью предсказуема (а то и в частностях), и, конечно, те, кто принимал «Акт Магнитского», несут определенную моральную ответственность за предсказуемую реакцию, которая за этим последовала. Если говорить кратко, то совершенно неочевидно, что «закон Магнитского» обеспечил продвижение дела демократии в России, несмотря на заявления и надежды его сторонников.

Отношения между двумя странами резко ухудшились после принятия «закона Магнитского», но вряд ли в нем была причина общего спада, который начался как минимум с сентября 2011 года, когда Путин объявил о решении вернуться в Кремль. И что же может предложить «стратег» сегодня?

Фундаментальная проблема заключается в том, что у американо-российских отношений нет новой повестки дня. Последней акцией в рамках «перезагрузки» стало завершение переговоров о присоединении России к Всемирной торговой организации в конце 2011 года. С тех пор актуальны острые разногласия по поводу урегулирования волнений на Ближнем Востоке, в особенности в Сирии, проблема ПРО. Возникает ощущение, что сотрудничество между странами в области санкций в отношении Ирана подошло к концу, и растет раздражение по поводу того, что происходит во внутренней политике России. Тот факт, что страны, возможно, будут продолжать менее заметное сотрудничество по ряду второстепенных вопросов, незначительным образом изменяет картину общего состояния отношений между ними.

Ни у одной из сторон нет четкой идеи о том, как двигаться вперед, хотя обе явным образом не хотят, чтобы нынешнее ухудшение отношений привело к откровенной конфронтации. Россия в особенности осознает, что по-прежнему нуждается в американском инвестировании, технологиях и ноу-хау в построении довольно конкурентоспособной экономики для поддержания надежд на статус великой державы. В лучшем случае можно надеяться, с одной стороны, на снижение антиамериканской риторики, исходящей из Москвы, и, с другой, на некоторое сдерживание попыток устроить России порку, которые время от времени предпринимает Конгресс. Это позволило бы обеспечить более спокойную дискуссию по тем вопросам, где позиции у двух стран по-прежнему противоположны. Даже в этом случае конкурентные аспекты в отношениях некоторое время будут преобладать, возможно, в течение второго президентского срока Обамы. Основания для обширного сотрудничества по заметным вопросам в этом контексте вряд ли очевидны.

Пока сотрудничество загнано в рамки, это не трагедия. Но Москве и Вашингтону следует использовать нынешний момент сдвига в отношениях, чтобы посмотреть, могут ли они выработать общее стратегическое основание для отношений. Нынешнее время, когда происходит водоворот в мировой политике, может стать подходящим для того, чтобы обе страны переоценили проблемы, стоящие на пути продвижения их национальных интересов.

Технологией для этого мог бы послужить стратегический диалог на высшем уровне, который позволил бы определить, есть ли у Америки и России надежные основания для долговременного сотрудничества. На начальном этапе диалог может сосредоточиться на трех широких вопросах: а) движущие механизмы и тренды, которые будут формировать внешнюю среду в течение ближайших 10-15 лет, и правдоподобные сценарии развития глобальных событий; б) значение этих трендов и сценариев для национальных интересов обеих стран; в) основанное на первых двух пунктах исследование пересечений в области стратегических задач, с которыми сталкивается каждая из двух стран. Если пересечения значительны, то следующим шагом станет попытка определить, могут ли Россия и Соединенные Штаты объединить свои интересы так, чтобы каждая страна приблизилась к решению собственных стратегических задач. Конечным результатом станет создание стратегического основания, которое поможет руководству стран принимать решения по конкретным поводам и укажет, какую политику следует развивать и запускать сейчас для достижения стратегического сотрудничества.

Разумеется, возможно, что стратегический диалог выявит непреодолимые различия во взглядах, в понимании грядущих задач и в области национальных интересов. Он может показать, что конкуренция, а не сотрудничество неминуемо станет определяющим элементом в американо-российских отношениях. Ни один «стратег» не станет это отрицать. Но мы должны по крайней мере добросовестным образом предпринять усилия для того, чтобы определить, есть ли основание для стратегического сотрудничества, прежде чем смириться с тем, что отношения будут иметь характер соперничества. Такой результат не станет трагедией, если только неудача помогает продвинуть американские интересы.

Оригинальный текст

Фото ИТАР-ТАСС/ Владимир Смирнов