Обращаться ли в суд за «возбуждение ненависти»?
Принципиальные споры, когда у каждой стороны есть «своя правда», просто не решаются, они требуют обращения к общим и отвлеченным материям.
Борис Вишневский подал иск на Ульяну Скойбеду за ее высказывание про «абажуры из предков либералов» в «Комсомольской правде», объясняя свое действие таким образом: «Посадить — не хочу. Но хочу, чтобы был создан прецедент. Чтобы последовал приговор, наказание и судимость. И чтобы в дальнейшем все, кто попробует публично высказать подобное — независимо от причин, которые его на это толкнули, — знали, что последствия будут такими же. И не говорил потом, что его не предупреждали».
Александр Скобов выступил против такого рода исков, поскольку в самих словах журналистки не было разжигания ненависти вкупе с призывами к насилию, тогда как призывать государство наказывать за мысли и «оскорбление чувств» недопустимо: «Вы хотите сказать, г-жа Скойбеда оправдывает изготовление из людей абажуров? Но она всего лишь "иногда жалеет", что не из всех либералов сделали абажуры. Признается в таком грехе. То есть вроде как признает, что это грех. То есть признает, что делать абажуры из людей не следует. Мы все, конечно, знаем, что она врет. Что на самом деле она не "иногда жалеет" в запальчивости, а только об этих абажурах и мечтает. Так будем судить за то, что человек не сказал, но подумал? У соответствующих органов нашей страны богатый опыт выявления того, что человек на самом деле подразумевал или на что только намекал […] Мир так устроен, что одних оскорбляет глумливенькое напоминание про абажуры, а других — приравнивание СМЕРШа к СС. Г‑жа Скойбеда посчитала себя оскорбленной и ответила оскорблением на оскорбление. Между прочим, как частное лицо. Гораздо страшнее то, что немалое количество наших граждан готово добиваться сатисфакции за свои оскорбленные чувства не в частном порядке, а обращаясь к репрессивной машине государства».
В ответ на критику Вишневский указывает и на более общее основание своего обращения в суд: «…закон, наказывающий за фашизм, за антисемитизм, за разжигание национальной вражды и человеконенавистничество — это не инструмент борьбы с идеологическими противниками, а механизм защиты от эпидемии. А угроза наказания за нарушение этого закона — способ защиты людей от смертельного политического заражения». В качестве подкрепляющего прецедента Вишневский приводит смертный приговор, вынесенный на Нюрнбергском процессе редактору фашистской пропагандистской газеты Юлиусу Штрейхеру.
Павел Шехтман обостряет дискуссию, уподобляя исковое заявление Вишневского «доносу» и утверждая, что «доносить фашистскому режиму на фашистов — это, прежде всего, запредельная глупость». В ответ на довод Вишневского о необходимости проявлять нетерпимость к любым проявлениям фашизма, Шехтман приводит такой аргумент: «Вот только не следует путать моральную «нетерпимость» как атмосферу в обществе с государственными репрессиями. Общество не готово проявлять такую нетерпимость и само настроено скорее профашистски? Это большая проблема, но тут уже ничего не поделаешь, по крайней мере, наскоком. Демократия, как известно, — это власть народа, а не власть демократов. Если же вы претендуете навязывать народу моральные нормы (alias «духовные скрепы») с помощью государственной репрессивной машины — можете не беспокоиться, вас к этому никогда не подпустят. Этим всегда будут заниматься те, кого выберет сама машина, т.е. депутат Милонов и Ко».
Заметим, что в моральном плане все участники спора единодушны относительно высказываний Скойбеды, ее общей идеологической позиции и самого уровня личности. Острие спора — оправданность обращения к современному российскому государству с требованием наказания за это высказывание по закону. Таким образом, данная коллизия выводит нас, с одной стороны, в проблематику политической целесообразности, с другой — в пространство философии права.
Поговорим о целесообразности. Вишневский утверждает, что вовсе не хочет «посадить» Скойбеду, но справедливым решением суда считал бы запрет на профессию: лишить ее права заниматься журналистикой. Скорее всего такого решения не будет: неоднократно отмечалось, что эта дама вполне «в тренде» нарастающих тенденций в политике нынешнего режима — ксенофобии, антилиберальной направленности и репрессивности. Таким образом, защитить страну от «фашистского вируса» не удастся.
Маловероятно, но допустим, что исковая акция имеет успех: журналистке за ее гнусное и оскорбительное высказывание, квалифицированное как профашистское, запрещено заниматься журналистикой (причем по закону — максимум на 3 года). Будет ли этот прецедент оздоровительным для страны в плане освобождения от фашистских настроений? Крайне сомнительно. Вот идеологи движения «Наши» называли себя «антифашистами», борющимися с «либерал-фашизмом», читай, с «несогласными» — участниками протестов против авторитаризма, фальсификаций и политических репрессий. Запрет на профессию для Скойбеды стал бы прецедентом, оправдывающим дальнейшие запреты, но уже для оппозиционных журналистов. Ведь их слова постоянно объявляются «оскорбительными», «разжигающими рознь», а теперь еще будут клеймиться как «фашистские».
То есть в плане политической целесообразности получаем провал. Ладно. Настоящих защитников прав и свобод, настоящих антифашистов вероятными поражениями не запугать. «Делай, что должно — и будь что будет». Рассмотрим более сложный вопрос о самих принципах. Ни много ни мало, а здесь оказываются релевантными как минимум четыре правовые платформы, на которые можно опираться:
1) действующий в России закон, к которому и апеллирует Вишневский в своем иске (ч. 1 ст. 282 Уголовного кодекса РФ);
2) сходные по содержанию и направленности законы в демократических странах — «современные европейские нормы», на которые ссылался Борис Акунин;
3) профессиональные уставы и кодексы, писаные и неписаные правила журналистского сообщества, на основании которых журналисты могут объявлять бойкот нарушителю, подвергнуть его остракизму, как относительно Скойбеды уже предложил глава Союза журналистов Москвы Павел Гусев;
4) абстрактные нормативные принципы, имеющие не «позитивный» (выраженный в конкретных законах конкретной страны), а «естественный» (безусловный, «чистый») правовой статус. Таковых здесь два: «свобода слова» (каждый имеет право публично высказывать свою позицию) и «ограничение свободы слова» (запрещены публичные высказывания, представляющие общественную опасность).
Фактически противники обсуждаемого судебного иска упирают на принцип «свободы слова», тогда как Акунин, Вишневский и Гусев, апеллируя к тем или иным «позитивным» нормам, имеют в виду именно принцип «ограничения свободы слова». Кто же прав?
Здесь обнаруживаются два новых вопроса: представляют ли высказывание Скойбеды про «абажуры из предков либералов», ее призыв «вспомнить опыт СМЕРША» в отношении либералов общественную опасность? И при положительном ответе — кто, на основании каких позитивных норм и какую санкцию должен применить в качестве наказания за их нарушение?
Само высказывание, несмотря на свой гнусный характер, не является призывом к погромам, убийствам или созданию концлагерей и газовых камер, хотя включает призыв к спецслужбам «вспомнить опыт СМЕРША», известного поисками предателей и шпионов, расстрелами. Если оно и добавляет ненависти к либералам, то не более чем ругань армии кургинянов, прохановых, шевченок, леонтьевых и железняков. Прямо скажем, ответы Скойбеде и ее единомышленникам в публицистике последних дней и особенно в Сети не в меньшей мере попадают под рубрику «язык вражды» (hate speech).
Вишневский указывает, что статья Скойбеды опасна не сама по себе, а как прецедент профашистской и человеконенавистнической пропаганды. Если автор и газета останутся без соразмерного наказания (а принуждение к извинению и «строгий выговор» таковыми явно не являются), «это будет означать, что фашизм в нашей стране отныне ненаказуем».
Для проверки тезиса проведем мысленный эксперимент: допустим, что соразмерного наказания не будет, поэтому в дальнейшем публицисты «в полемическом угаре» будут смело с той или иной мерой глумливости рассуждать, как надо было бы расправиться с предками оппонентов и с ними самими (в мировой истории многое можно вспомнить про погромы, резню, пытки, изощренные казни, геноцид и проч.), будут призывать спецслужбы к массовым посадкам и расстрелам. Представляет такая картина «свободы слова» прямую общественную опасность? Мой ответ: да. Если нужно объяснять, то не нужно объяснять.
Переходим ко второму вопросу: кто и как должен наказать Скойбеду за ее проступок? В Германии, Франции, Великобритании были бы использованы «современные европейские нормы», тут прав Борис Акунин. Но живем мы в России, поэтому остаются только такие опции, как Уголовный кодекс РФ и профессиональные кодексы журналистов.
Неправомерность того, чтобы доверить в данном случае наложение санкций нынешнему российскому государству, известному скандальной сервильностью своих «хамсудов», многократно обсуждалась противниками иска. Нужно добавить только, что корень этой неправомерности состоит в размытости понятия «общественная опасность». Акунин и Вишневский совершенно справедливо видят эту опасность в безнаказанности проявлений «фашистской чумы». Однако для нынешней российской власти и судов гораздо естественнее и привычнее трактовать «общественную опасность» как любое посягательство на «стабильность», т.е. общественно опасными считаются любые публичные высказывания и мирные протесты против путинского режима и его злоупотреблений.
Если учесть, что главной действительной опасностью от безнаказанности Скойбеды является «свобода» публицистов использовать «язык вражды» (например, изобретение виртуальных казней, призывы к репрессиям) в отношении оппонентов, низведенных в ранг «врагов», то наиболее подходящей «позитивной» правовой платформой оказываются именно этические правила журналистики, выраженные, например, в кодексах московского или общероссийского профессиональных сообществ. Такие правила не обязательно должны быть формальными и писаными. Каждый журналист и каждый главный редактор СМИ может и должен исповедовать строгие неписаные правила журналистской этики, любому изводу которых статьи и речи Скойбеды скандально противоречат.
Какой практический вывод следует из моего долгого рассуждения?
Борису Вишневскому следует отозвать свое исковое заявление. Одновременно ему и всем задетым статьями и речами Ульяны Скойбеды нужно сосредоточиться на требовании увольнения ее из «Комсомольской правды», на дискредитации и бойкоте этой газеты в случае отказа, на подготовке официальных резолюций журналистских сообществ по данному казусу, на обеспечении полного остракизма и нерукопожатности всех журналистов, использующих язык вражды, явные и неявные призывы к насилию, в том числе глумливые и «виртуальные».
Очищать наш общественный дискурс от поиска «врагов», от злобы и ненависти необходимо. Но полагаться в этом следует не на погрязший во лжи и репрессиях режим, а на сообщество: самих журналистов, на читающую публику и образованный класс.
