И опять о внешней политике… Часть 2
Имеют ли либералы право говорить о внешней политике?
Дмитрий Тренин предлагает нам обсудить еще один аспект той же проблемы. Он говорит, что «внешняя политика России, как и любой другой страны — в принципе надпартийная»; а любая политическая или идеологическая фракция «представляет лишь часть общества и не имеет права говорить с внешними игроками от имени страны в целом». И действительно, если либералы будут выступать от имени государства и говорить одно, а консерваторы — другое, возникает вопрос: а в чем интересы этого государства?
Давайте посмотрим, как вопрос «партийности» политики решается в западном обществе. Здесь разные партии могут представлять свои программы внешней политики на международной сцене, скажем, в Парламентской ассамблее Совета Европы. Европейские либералы и консерваторы могут объединяться в международные альянсы и выражать разные точки зрения на европейскую интеграцию. Скажем, ALDE — фракция европейских либералов в европейском парламенте высказывает мнения, часто не совпадающие с официальной позицией государств, которых либералы представляют в этом парламенте. Внешняя политика американских демократов во главе с Обамой отличается от внешней политики республиканцев во времена Буша-младшего. Словом, партийные отличия в западной внешней политике есть. Но в западном обществе существует консенсус по принципам организации общества и отношения к миру. А потому партийные и идеологические различия являются спором о способах осуществления этого консенсуса вовне.
Д.Т., разумеется, прав в том, что в России нет консенсуса по базовым принципам жизнедеятельности общества, прежде всего, потому что у нас нет политической, гражданской нации. Но почему либералы должны поддерживать внешнюю политику правящей группы, которая в качестве национально-государственных интересов представляет собственные интересы и которая приватизировала сферу внешней политики? Конституция РФ не препятствует тому, чтобы либералы выражали свои взгляды на мир и роль России в этом мире и участвовали в международных мероприятиях — не от имени государства, а от имени своей референтной базы. Более того, политическая нация может сформироваться только в процессе борьбы разных позиций, в том числе и по международным аспектам существования государства — иначе нам из царистского режима никогда не выйти.
Вмешательство во внутренние дела
Коллеги, которые говорят о наступлении эпохи «деидеологизации», тем самым дают понять, что они не видят оснований для нормативного воздействия на Россию. Попытки либералов использовать Запад в качестве рычага влияния на российский режим «либо бесполезны либо вредны», утверждают они. «Нормативный подход» не столько помогает, сколько препятствует демократизации России», — полагает Н. Розов.
Причем, сторонники «деидеологизации» зачастую трактуют понятие «влияние» как синоним «вмешательства». А последнее автоматически либо при помощи намеков ассоциируется с силовым нажимом, целью которого является смена режима. Естественно, что такой смысловой ряд вызывает отторжение любых попыток внешнего влияния.
Но кто у нас сегодня требует от Запада вмешательства и помощи в строительстве демократии в России? Демократия — «это прежде всего вопрос для русских, который должны решать русские», не устают напоминать нам западные (см. Томас Грэм), а вместе с ними и отечественные прагматики. Никто и не спорит! Никто у нас и не ждет, что западные менторы будут нас учить, как строить демократические институты.
Трудно избежать впечатления, что те, кто постоянно твердит очевидное — «Россия сама должна решать свои проблемы!» — тем самым пытаются совершить подмену смысла: призывы к Западу вести себя в соответствии со своими принципами они трактуют как призыв к интервенционизму. Не исключено, что этот способ аргументации в ситуации недостатка доводов при желании может прилично выглядеть.
Но разве является вмешательством во внутренние дела России напоминание Кремлю о том, что в России есть Конституция, гарантирующая гражданам права и свободы, и что Россия является членом Совета Европы и ОБСЕ, который обязался уважать приоритет международного права и согласился, что нарушения прав человека не являются внутренним делом России? Это же прямая обязанность упомянутых международных организаций, созданных Западом именно для такого контроля! А если российские коллеги полагают, что требования следовать международным обязательствам вредны для России, то России в таком случае нужно отказаться от приоритета международного права и выйти из международных организацией, которые обязаны контролировать осуществление стандартов в государствах-членах, а также из сферы действия Европейского суда по правам человека, который теперь имеет право проводить мониторинг российского законодательства в правоприменительной практике.
Неужели коллеги действительно верят, что отказ Запада от нормативного подхода к России обезопасит нас от репрессивного наката власти? Или будет гарантировать дружественность в отношениях Кремля с Западом? Напомню коллегам, что усиление репрессий в России началось тогда, когда западные правительства пытались игнорировать ограничения гражданских и политических свобод в России и не портить отношения с Путиным. А ухудшение отношений между Москвой и Вашингтоном произошло тогда, когда Вашингтон делал (и все еще делает!) все, чтобы не раздражать Кремль. Неужели коллеги-прагматики верят, что приятельские отношения Путина с Обамой либо Путина с Меркель, не отягощенные разговором о нарушениях прав в России, заставят Кремль остановить «взбесившийся» принтер репрессивного законодательства и политические процессы?
Отказываясь следовать стандартам в своей внешней политике, соглашаясь с их кремлевской имитацией, Запад подрывает собственные нормативные устои. А это оставляет Россию вообще безо всякой альтернативы самодержавию. Так что обращение к ценностям отчаянно нужно как Западу, так и нам. А если Запад не может следовать собственным принципам, то мы вправе ожидать от представителей западной элиты, по крайней мере, одного — не легитимировать российское самодержавие и не пытаться осуществлять свои личные интересы за счет предоставления Кремлю услуг коммерческого, консультативного и юридического характера.
И еще. Кремль утверждает, что финансирование правозащитной деятельности является иностранным вмешательством. Но как в таком случае оценивать финансовую поддержку из-за рубежа, которую получают государственные и проправительственные организации? А ведь именно по этим каналам идет основная западная помощь России, и о ее существовании власть предпочитает умалчивать. Сама власть таким способом придает понятию «вмешательство» нормативный смысл: все, что не содействует укреплению власти, является «вмешательством». Коллеги, используя это понятие, должны осознавать его реальное наполнение.
Является ли «закон Магнитского» вмешательством в российские дела? Алексей Арбатов отвечает утвердительно. Это, говорит он, попытка США «навязать нам свои правила и вмешиваться в наши внутренние дела». Но ведь речь идет об отказе для ряда российских граждан в американских визах и возможности иметь банковские счета в США — неужели американцы не имеют суверенитета над своей территорией?!
И вообще непонятно, что это за такие «группы людей в России и, наверное, в США, которые считают, что чем хуже сейчас отношения между США и Россией, тем лучше для развития российской демократии, потому что Запад будет оказывать давление на Россию и заставит ее соблюдать демократические нормы и процедуры» (Алексей Арбатов). Я, честно говоря, таких «групп» не знаю. О ком идет речь?
Если говорить о тех, кто призывает Запад требовать от Кремля соблюдения демократических норм, то вряд ли они это делают для того, чтобы намеренно ухудшить отношения с Западом. Да, такие требования, артикулируемые западными кругами, могут раздражать Кремль. Но зададим вопрос: разве для нас отношения Кремля с Белым домом важнее соблюдения российской властью Конституции и важнее того, как в России обеспечиваются права ее граждан? И для чего нужны хорошие отношения Кремля с Западом, если они не содействуют подъему российского общества и не помогают гарантировать права его граждан? Между тем, раздражение Кремля в отношении Запада в связи с принципиальной позицией последнего может скорее улучшить отношение к Западу думающей части российского общества, которая сегодня наблюдает за западным истеблишментом с откровенным разочарованием.
Наконец, насколько либералы могут себя отождествлять с Западом? Если речь идет о ценностях — несомненно. Но если речь идет о конкретных национальных интересах, то интересы любого западного государства могут и не совпадать, и противоречить интересам России. Но в чем конкретно может выражаться это несовпадение? Для того чтобы это выяснить, нужна либеральная, а не царистская концепция внешней политики.
