Иранский выбор
Выборы президента Ирана привели к прекращению восьмилетнего доминирования консервативных сил в политической жизни страны. Победу одержал Хасан Рухани, имеющий репутацию умеренного реформатора и сторонника «потепления» в отношениях с Западом. Не менее примечательно, что сторонник жесткого антизападного курса Саид Джалили занял лишь третье место, несмотря на информацию о его близости к могущественному рахбару (духовному лидеру) аятолле Хаменеи. И несмотря на поддержку, оказанную Джалили окружением уходящего президента Ахмадинежада.
Таким образом, президентские выборы в Иране оказались куда более интересными и менее предсказуемыми, чем в России. Степень плюрализма иранской элиты существенно выше, чем российской. Однако и иранская политика имеет принципиальные отличия – в ней нет ни прозападных либералов, ни левых партий. Все они были исключены из политической жизни в 1979-1981 годах, вскоре после свержения шахского режима, в котором они принимали участие, наряду с исламистами. А еще раньше из политики исключили всех сторонников бывшего шаха – до сих пор бывшие члены (даже рядовые) монархической партии «Растахиз» не допускаются к выборам. Таких люстраций не знала ни одна страна Центральной Европы.
Политическая борьба в Иране идет между различными фракциями исламистов, представители которых прошли через революцию, борьбу с внешним (саддамовским Ираком) и внутренним (леворадикальными террористами, истребившими в 1981 году немалую часть правящей элиты) врагами. Причем среди нынешних реформаторов немало людей, в прошлом занимавших крайне радикальные позиции. Запоминающимся персонажем оскароносного фильма «Операция Арго» является фанатичная молодая исламистка, бывшая «пресс-секретарем» захватчиков американского посольства. Ее прототип – Масуме Эбтекар, бывшая вице-президент Ирана при президенте-реформаторе Хатами, которого прозвали «аятоллой Горбачевым». В период президентства Махмуда Ахмадинежада она находилась в оппозиции.
Необычных для классической демократии «правил игры» в иранской политике не меньше, чем в российской – как формальных, так и неформальных. Например, президент фактически является всенародно избираемым премьер-министром, а верховная власть принадлежит духовно-политическому лидеру, аятолле Хаменеи. При этом президент официально может занимать свой пост не более двух сроков подряд – по четыре года, причем он получает официальную поддержку Хаменеи при вторичной баллотировке, что неформально делает его безусловным фаворитом. В 2009 году реформаторская оппозиция, не дожидаясь заведомо плачевных итогов второго срока Ахмадинежада, выдвинула против него реального кандидата – и натолкнулась на всю мощь государственной машины, от фальсификаций итогов голосования до разгона демонстраций и массовых арестов.
Прошло четыре года, и Хаменеи официально не поддержал ни одного из кандидатов, неформально разрешив свободную конкуренцию и честный подсчет голосов, как это уже было в 1997-м (когда победил Хатами) и 2005-м, времени триумфа Ахмадинежада. Но попутно организовал исключение из числа кандидатов тех политиков, которые обладали слишком большими ресурсами и амбициями – бывшего президента Рафсанджани и ближайшего соратника Ахмадинежада Рахима-Машаи. Любой из оставшихся претендентов в той или иной степени устраивал Хаменеи – либо из-за идеологической близости (например, Джалили), либо в связи с недостаточной влиятельностью (избранный президент Рухани). Поэтому если отношения Ирана с Западом и получат новый импульс, то этот вопрос будет находиться в компетенции Хаменеи не в меньшей (а, возможно, и в большей) степени, чем Рухани. Тем более что сейчас есть две точки напряжения – атомный проект и Сирия. И если по первому вопросу возможны компромиссные решения с целью смягчения санкций (с учетом дипломатического опыта того же Рухани в его бытность главным переговорщиком с Западом в 2003-2005 годах), то по второму ситуация выглядит еще более сложной. Усиление вмешательства иранского вмешательства в сирийский конфликт может привести к компрометации президента-реформатора в глазах Запада, а «мягкость» в этом вопросе – к дискредитации в глазах собственных силовиков и политических консерваторов.
В то же время нынешние иранские выборы, разумеется, нельзя считать рутинными. Население страны в своем большинстве проголосовало за более высокую степень свободы и открытости, за компромисс с Западом (о необходимости выстраивать диалог с ним говорил не только Рухани, но и – хотя и менее активно – занявший второе место мэр Тегерана Галибаф). Фактически речь идет о недоверии экстремистской политике Ахмадинежада, приведшей Иран к внешнеполитическому и экономическому тупику. Иранское общество не готово к жесткой антизападной мобилизации, в рамках которой необходимо как минимум на долгие годы затянуть пояса, а как максимум – ввязаться в вооруженный конфликт. При всех различиях напрашиваются некоторые параллели с Сербией, население которой индифферентно отнеслось к громким призывам местных радикалов выступить в защиту Косово, а бывший националист Николич договаривается с косоварами даже более активно, чем его либеральный предшественник Тадич (так как хочет продолжить европейскую интеграцию своей страны).
Проблема неактуальности мобилизации важна и для России – разумеется, со своей спецификой. Ее общество, несмотря на распространенность антизападных и традиционалистских настроений, также не готово к мобилизационным сценариям, без которых невозможно реализовывать программы типа «новой индустриализации». И, кроме того, подмена реальной повестки, концентрация внимания населения на борьбе с кощунницами и сексуальными меньшинствами вместо решения реальных социально-экономических проблем, создания благоприятных условий для бизнеса, может иметь только временный эффект. Как и популистская риторика Ахмадинежада, которая еще не так давно привлекала широкие слои иранского общества.
Автор – первый вице-президент Центра политических технологий
Фотографии ЕРА / ИТАР-ТАСС
