Про московские выборы. Часть четвертая
О нынешней ситуации
В предыдущей статье я назвал путинский политический режим плебисцитарной диктатурой. Этого определения маловато, чтобы разобраться с ситуацией и ее динамикой, но вполне достаточно, чтобы ответить на один из важных вопросов: когда и при каких условиях наши попытки изменить режим с помощью участия в выборах станут бессмысленными и бесполезными? Ответ очевиден: когда диктатура перестанет быть плебисцитарной. Точнее, когда контроль над насилием захватит та часть правящей группировки, которой будет наплевать на приличия, побуждающие имитировать легитимность посредством имитации выборов, и когда они перейдут к простому, как пень, и древнему, как привычка убивать, средству обеспечения легитимности — неприкрытому насилию.
Конечно, сейчас власть также прибегает к насилию. Но пока оно используется для того, чтобы сохранить плебисцитарный характер диктатуры. Чтобы не порывать с Западом, куда продается минимум 60 процентов сырья; чтобы сохранять возможность учить детей в Англии и отдыхать в Альпах и на Средиземном море; чтобы не превращать страну в изолированный от всего мира кусок плохо обустроенной суши. Пока это насилие сравнительно локально; и точно так же, как получение права на власть режим прикрывает имитацией выборов, насилие он прикрывает имитацией правовых процедур. В отличие от набивки чучел подобные имитационные представления обладают одним дефектом с точки зрения постановщиков: наличие статистов в лице граждан. Постановки более или менее удаются, пока граждане готовы соглашаться с ролью статистов. Не участвующие в спектакле и не выходящие на сцену (например, не участвующие в выборах) приравниваются к статистам. Когда граждане взбрыкивают и перестают мириться с ролью статистов, постановка рушится, имитация проваливается. Именно это стало происходить два года назад.
Но еще раньше начались другие неприятности, портящие привычные и приятные игры в имитацию. Сначала началось мелкоочаговое недовольство Путиным в разных фрагментах его окружения и по разным основаниям. Теперь оно стало переходить в практическую плоскость, следы чего появляются на поверхности и проявляются в разнообразных формах активности различных группировок. Нетрудно реконструировать возможные группы, считающие возможным изменить политический режим, с тем чтобы дальше он функционировал без Путина.
Прежде всего, это силовики и их гражданская свита, недовольные слабостью Путина, считающие необходимым обеспечить свою безопасность любыми средствами без нелепых попыток прикрываться квазилегитимными процедурами. Они считают, что эффективнее вывозить в лесок непокорных журналистов, пытать активистов протеста, и все это — цветочки, поскольку сейчас при Путине до ягодок не доберешься. Именно эта часть путинского окружения хотела бы покончить с плебисцитарной диктатурой и протестом, чтобы обеспечить себе продолжение безопасной эксплуатации рент. Они не упускают возможностей, чтобы сделать тот или иной шаг к своей мечте. Неслучайно руководство гигантской провокацией власти 6 мая прошлого года на Болотной площади осуществляли, согласно многим свидетельствам, представители ФСБ.
Естественно возникает вопрос: что делает более вероятным их приход к власти? Ответ не прост, но, как мне думается, есть важное условие роста такой вероятности. Это состояние протеста, точнее, его динамика. Протест, просто обозначающий себя, как сейчас, поддерживает и наращивает страх внутри правящей группировки и, тем самым, наращивает вероятность реакции в виде смены режима и перехода к открытой репрессивной диктатуре. Противостоять этому может только рост протеста по масштабу, географии, разнообразию форм. Такой протест заставляет считаться с собой и уменьшает шансы обсуждаемого сценария. Это значит, что каждый из нас, упуская возможность внести свой вклад в наращивание легитимного протеста, повышает шансы репрессивной диктатуры.
Помимо силовиков во власти существует несколько группировок. Они противостоят первой, ибо считают для себя опасным переход власти в руки силовиков. При этом они конкурируют друг с другом за первенство в решении задачи перехода к постпутинскому режиму. Мне представляется, что их не более четырех. Они отличаются подходами к решению задачи. Одни намереваются сохранить плебисцитарный характер диктатуры, заменив Путина новым лицом, которое должно будет выполнять ту же функцию. При этом они рассчитывают использовать старые методы, слегка их совершенствуя. Другие делают ставку на оппозиционные настроения и нарастание массового недовольства, ищут и находят людей, которые могли бы символизировать и объединять протестные настроения и помогают им прийти во власть. Они делают ставку на постепенный демонтаж плебисцитарной диктатуры под собственным контролем с постепенным переходом к нормальным государственным институтам.
Всех их объединяет главное — они борются за власть, то есть оперируют в сфере политики. Чтобы определить наше отношение к ним, к их действиям и словам, очень важно понять главное различие между политическими целями и гражданскими целями. Гражданские цели — это достижение и наращивание публичных (общественных) благ. Они всегда общие: справедливое правосудие, к примеру, справедливо только тогда, когда оно справедливо для всех. Поэтому оно — публичное благо. Политики преследуют неделимые цели. Пост президента, губернатора или мэра — только один. Не бывает двух мэров или двух президентов. В парламенте невозможно два большинства, каждое из которых может формировать свое правительство.
Это различие кардинальное, природное, если угодно. Конечно, в норме политики декларируют публичные цели в своих программах и даже пытаются реализовывать их. В частности, именно демократическое устройство побуждает политиков заниматься публичными задачами. К этому подталкивает политическая конкуренция, обеспечиваемая честными выборами и давлением гражданского общества. Но проблема сохраняется, ибо политики вынуждены заботиться о достижении и своих политических целей, и наших гражданских. Вся трудность в том — как это сочетать. Ведь бывает так, что они конфликтуют.
К прискорбию, наши политики еще слабо владеют сложным политическим искусством поиска компромисса между достижением целей двух типов, что, естественно, сопряжено с умением искать компромисс друг с другом. Ну, например, когда политик говорит, что надо дружно идти на выборы, в которых он участвует в качестве кандидата, и не идти на выборы, если его лишат возможности в них участвовать, то я вижу в этом неуклюжее манипулирование достижением или недостижением наших публичных целей ради реализации политических целей этого конкретного политика или ради ослабления достижения этих целей его счастливыми конкурентами.
Так как же нам относиться к этой сложной ситуации? Здесь возможна аналогия с рыночной конкуренцией. С точностью до нюансов, иногда весьма существенных, в рыночной конкурентной экономике работает идея Адама Смита, что конкуренция побуждает производителей товаров и услуг работать на публичные потребительские интересы для достижения своих личных корыстных целей. Подобным образом работает и политическая конкуренция. Но в экономике легче: мы постоянно воздействуем на производителей своими покупками или отказом от них. В политике голосование («день распродажи» в американской терминологии) происходит существенно реже. Поэтому контроль за поиском политиками компромисса между их личными политическими целями и нашими публичными целями возможен только при постоянном активном давлении гражданского общества.
Короче говоря, мы никогда не заставим политиков заниматься только нашими публичными задачами и забыть об их политических целях. Мы можем делать только одно: постоянной активностью заставлять их заниматься нашими задачами. Это крайне трудно в такой политической системе, как наша. Это много легче делать, когда существуют свободные выборы и политическая конкуренция. Будем помнить об этом, читая заключительную статью моего цикла.
Окончание следует
