Измерить Бога в «тоннокилометрах»
Происходящее сегодня в России в области науки и образования удручает и непрофессионализмом, и демонстративной бездумностью чиновников, и много чем еще, о чем не хотелось бы и думать. В этом букете история с внедрением конфессиональных дисциплин и религиозных представлений в светскую систему образования и науки может считаться показательной. Помогает идеальная прозрачность этого проекта, не имеющего никакого отношения не то что к улучшению ситуации в этой системе, но и к формальной ее косметике. Сейчас споры сосредоточились вокруг намерения Министерства образования исключить из перечня специальностей высшего образования теологию.
В том, что идея внедрения церковной дисциплины в светскую вузовскую программу имеет политические причины, обыватель сегодня сомневается меньше, чем год-два тому назад. Впрочем, оказывая традиционную поддержку власти, церковная институция по логике такого сотрудничества была вправе рассчитывать на соответствующие услуги со стороны партнера. Поэтому, не довольствуясь собственной системой духовных школ, религиозная корпорация не оставляет реальной в нынешней неразберихе надежды инкорпорировать ее в систему, работающую в рамках бюджетного финансирования.
Собственное конфессиональное образование, которое церковь намерена подсадить на «бюджетную иглу», при этом должно отвечать соответствующим требованиям. Поэтому, хотя идея родилась гораздо раньше, в 2009 году РПЦ предприняла энергичные попытки вывести богословское образование в церковных учебных заведениях на пристойный уровень. Это выразилось во введении четырехгодичного бакалавриата во всех семинариях с подготовкой в некоторых из них магистров. Из духовных академий сделали подобие аспирантур, выпускающих кандидатов богословия. Тогда же была создана общецерковная аспирантура и докторантура имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия, где, по мысли патриарха Кирилла, будут «защищать как докторские, так и кандидатские диссертации по определенным направлениям, которых нет в наших академиях». Ну а смысл всего этого мероприятия патриарх расшифровал лично: «Наша система будет приспособлена к Болонской; но что самое главное, переходя на Болонскую систему, мы с вами не разрушим свою традиционную систему, потому что курс бакалавра — это курс нашей традиционной семинарии».
«Своя традиционная система» — звучит неплохо. Но как выглядит положение с этим в действительности?
Как известно, до XVIII века все образование в России было исключительно церковным, светское образование возникло лишь во исполнение указа Петра I. Создавая Академию наук и художеств, Петр отказался от проекта Лейбница (1710) с тремя факультетами (богословским, медицинским и юридическим), а затем и предложенного Синодом «альтернативного» варианта (1721), включающего богословие наряду с другими науками, но под попечением Синода. Таким образом, в отличие от европейских университетов, где научные курсы появлялись на базе ранее существующих религиозных школ, образование в России изначально было светским. Богословия не было ни в Академии наук и художеств (1724-1725), ни в Московском университете (1755), а преподавали в них иностранные ученые и профессора. То есть богословие в России с самого начала не имело никакого отношения к системе научного знания. Другое дело, что позже, в процессе использования церковного департамента в роли идеологической структуры, государство использовало клерикальный контроль над научными заведениями под предлогом заботы о благонадежности.
Интересно, что, начиная с момента возникновения института церковного образования в 1808–1814 годах, традиционным для России является лишь одно направление теологии, а именно, так называемое пастырское богословие. Развитие богословской мысли, имевшее место в других христианских церквях, происходило в процессе сменяющихся взлетов и стагнаций, где последний мощный импульс мировое христианство ощутило в начале ХХ века. Приблизительно в этот период наблюдается и взлет религиозной мысли в России — но именно религиозной мысли, а не богословия, которое так и осталось здесь в большей степени «профессиональным церковным образованием».
По состоянию теологического образования в стране на конец 2012 года, согласно докладу патриарха Кирилла, православная теология преподавалась в 34 городах страны, где лицензии на подготовку теологов имели 37 государственных и 10 негосударственных образовательных учреждений. Конфессиональные программы в бакалавриате, магистратуре, дополнительном послевузовском образовании, профессиональной переподготовке и дополнительной квалификации помогают в выпуске теологов, которые, по официальной церковной версии, занимаются научными исследованиями, преподают в вузах и школах, работают в СМИ, учреждениях культуры, выступают в роли экспертов по религиозной проблематике.
Как и в светской жизни, казенность отчетов и деклараций в церковной сфере редко располагает аудиторию к тому, чтобы вникать в их смысл. А жаль, потому что хотелось бы понимать, какова реальная потребность церкви в теологах, которых помимо светских вузов выпускают еще и духовные школы.
Согласно официальным данным, в РПЦ в настоящее время действуют 5 духовных академий, 33 духовных семинарии, 44 духовных училища, 2 православных университета и 1 богословский институт, 14 подготовительных пастырских курсов, 3 епархиальных женских духовных училища, 7 школ катехизаторов, 3 школы псаломщиц. Есть 11 регентских и 4 иконописные школы и отделения, в одной лишь Москве 123 церковноприходских воскресных школ. При этом общее число всех учащихся, включая заочников, ненамного превышает 6000 человек.
По числу выпускников среди церковных вузов пальму первенства держит Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет (ПСТГУ), выпуск которого в 2013 году составил 304 человека. Для конфессионального учебного заведения это абсолютный рекорд даже с учетом того, что доля собственно теологов среди выпускников незначительна. В Московской духовной академии на 2009 год на всех курсах обучалось 152 человека, а заочниками числились 836 студентов. О чем это говорит применительно к разговору о теологии (богословии), поможет уразуметь, например, соотношение поступающих в следующую «по авторитетности» после МДА Санкт-Петербургскую духовную академию. Так, в 2012 году на богословское (теологическое) отделение СПбДА было зачислено 9 человек, а на заочное церковно-практическое отделение — 39 уже работающих в церковных структурах священнослужителей.
Конечно, девять, умноженных на количество духовных академий и выпущенных в год богословов, для религиозной организации весьма немало. Но здесь нельзя не учитывать таких факторов, как качество обучения (которое в православной структуре, обособленной от мировой христианской традиции, выглядит на фоне общего уровня теологического образования специфично); проблема трудоустройства теологов, которым предстоит работать исключительно в религиозных структурах; перспективы православного богословия в процессе развития христианской теологии, где протестантские и католические специалисты миновали нынешний уровень Русского православия несколько столетий тому назад.
Понятно, что в такой ситуации ставка религиозной структуры на «светскую теологию» как на один из сущностных приоритетов расширения своего влияния заведомо не могла делаться без учета использования элементов шельмовства. Поэтому и мифология, которая формируется сегодня церковью в отношении отечественного богословия, проста, как идея «единой версии истории», готовящейся к введению светскими властями.
Так, например, согласно выступлению митрополита Илариона (Алфеева) в апреле 2013, хотя «богословие как научная дисциплина и светская наука в России никогда не были единым целым, они в различные исторические периоды испытывали взаимное тяготение». Ну а то, что такое тяготение обнаруживала лишь церковь, стремясь укреплять свою значимость для тех или иных властей, легко камуфлируется продолжением фразы: «Единственным исключением является советская эпоха, когда богословское образование было насильно загнано в гетто, а богословская наука была практически уничтожена».
Но была ли она в России — своя «богословская наука»? Да и допустимо ли именовать теологию «наукой», если главные и «специфические для теологии вопросы — вопрос о существовании Бога и вопрос об истинности Откровения —научными и даже философскими методами не исследуются»? (В связи с этими вопросами в контексте христианской истории в памяти обывателя чаще всего всплывают имена Владимира Соловьева, Николая Бердяева, Сергия Булгакова, Павла Флоренского, Николая Лосского и других религиозных философов эпохи расцвета русской религиозной мысли XIX-XX вв., но путаницы здесь возникать не должно. Религиозная философия и богословие (теология) — явления принципиально разной природы, хотя и ярчайших представителей религиозно-философской мысли нынешняя официальная религиозная структура не очень-то жалует.)
Возникает в связи с этим и еще один интересный вопрос: есть ли у кампании по внедрению конфессиональной дисциплины в ряд научных какой-либо другой резон, кроме явно неуместного выбора объекта для собственного популизма и желания поплотнее «присесть на бюджет»?
По существу, современной теологии нет никакой нужды именоваться наукой. У этой сферы вполне определенного мировосприятия — восприятия смыслов сквозь призму божественного откровения — есть своя сверхзадача. Она заключается не в объяснении явлений мира, переводя их, таким образом, из области непостижимого в область профанного (и далее в ряд полезных человечеству технологий), а совершенно в ином. Согласно основам христианского богословия, Бог абсолютен, заведомо непостижим и наука, даже фантастическая в своем совершенстве наука будущего, здесь просто непригодна. Цель теологии — приближение человека к Богу. Причем не посредством щепетильной научной вещедробительности, где, согласно принципу верификации, признается лишь то, что можно «увидеть, потрогать и сто раз повторить», а через такие ненаучные инструменты, как человеческое сердце, вера, религиозный опыт.
То же самое, впрочем, касается и науки. Возникнув когда-то из скептицизма самих теологов, наука не изучает Бога — она изучает мир. Да-да, тот самый, со всеми его вещами и явлениями, которые, с позиции теологов, сотворены Богом, а с позиции атеистов — результат неимоверного совпадения случайностей. Парадоксально, но наука способна в силу своего принципиального отличия от теологии изучать даже такое явление тварного (или «самовозникшего») мира, как теология. Тогда как теология — и тоже в силу своей специфики, когда объектом ее исследований выступает непостижимый Бог, изучать науку никоим образом не может. Хотя богословскую позицию в отношении науки с полным правом имеет и периодически высказывает. Впрочем, иногда это может выглядеть даже каламбуром, как в душеполезных поучениях XVII века, где определяется, что «Богомерзостен пред Богом всякий, кто учит геометрию, а се грехи душевные — любить астрономию и эллинские книги». Но иной раз, особенно в кризисные для религии периоды, как происходит это сегодня, нелицеприятные отзывы о науке со стороны религиозных функционеров становятся пусть и не менее нелепыми, но жесткими.
И ладно бы, если это были только отзывы. Но корпоративная истерия может оборачиваться более печальными явлениями, когда из соображений мнимого самосохранения в нашу жизнь прорывается болезненный максимализм, смахивающий на знакомую уже эпоху «научной» борьбы с религией.
Если взглянуть на спекулятивную ситуацию с теологией с позиции максимального объективизма, то вынос ознакомления с ней — а точнее, со всевозможными ее направлениями в разных религиях, включая христианство — в сферу религиоведения, будет вполне логичен. Само собой, лишь при соблюдении того условия, что речь идет о научном изучении этого способа восприятия и постулирования мира.
Вероятно, недаром, опасаясь чего-то подобного, ректор конфессионального ПСТГУ, в своем последнем интервью в запале проговаривается, опровергая все декларации РПЦ об отсутствии у нее намерения создавать альтернативу науке. «Исчезнет религиозная точка зрения в образовании и не остается никакой альтернативы агностицизму и атеизму», — заявил протоиерей Владимир Воробьев. Справедливо замечая при этом, что попадание теологии в религиоведческий контекст «лишает ее конфессионального характера, что отрицательно скажется на ее содержании и на ее роли в современной системе образования». На этом основании священник призывает всех, кто «неравнодушен к судьбе богословия в России, внести предложение о выделении теологии в самостоятельную укрупненную группу на уровне бакалавриата, магистратуры и аспирантуры в соответствующих перечнях», направляя свои требования Ливанову.
Понятно, что на столь нервной стадии, когда возможность внедрить конфессиональную дисциплину в ряд наук, несмотря на массу потраченных усилий, может сорваться, уже нет времени вспоминать ни о более высоком, с позиции религии, статусе богословия по сравнению с наукой, ни об основах веры, согласно которым, анализировать Создателя, измеряя его в «тоннокилометрах», было бы заведомо кощунственно. Хотя в вопросе о соотношении светского и религиозного в высшем образовании спорить особенно не о чем: в науке «альтернативами» одним ее направлениям могут быть другие, тоже научные. Но никакой ниши для любой из известных сегодня теологий, занятых вопросами не от мира сего, в науке заведомо нет…
На изображении: «Занятия в семинарии». Картина А.А. Хоменко
