А из жизни мне уходить…
Леонид Кесельман, Егор Гайдар, Николай Аржанников
В минувшую субботу я возвращалась из немецкого города Аахена. Моими попутчицами на каком-то отрезке пути оказались четыре землячки-петербурженки. Неглупые, скромные, лет сорока пяти на вид, школьные учителя по профессии. Восхищались доброжелательностью немцев, отсутствием контролеров в поездах, билетом от Кельна до Дюссельдорфа за 39 евро на четверых, чем-то еще, не помню уже чем. А потом заговорили про Россию, вернее, про тех, от кого их «ну, тошнит уже». Итак, в порядке очередности: от гастарбайтеров, от Путина, от Навального, от Прохорова, от Ксении Собчак, от Венедиктова, от олигархов, от Лариной — короче, чума не то что на оба ваши дома, а вообще на все вообще дома — что хижины, что дворцы, без разницы. Но больше всех не по сердцу моим собеседницам были те, кто «сделал тогда Перестройку».
— Я бы их всех поубивала до одного, — заявила одна из собеседниц.
— За что? — ужаснулась я.
— За то что устроили все то, что мы сейчас имеем, — многозначительно сказала она, не без оснований подозревая меня в симпатиях к этой категории врагов народа.
Я же тем поездом возвращалась с похорон именно одного из них — социолога Леонида Кесельмана, который в 2008 году в интервью радиостанции «Свобода» как раз, сам того не подозревая, говорил о моих яростных попутчицах.
— Дело в том, что мы, в принципе, люди со следами советской ментальности… Все эти способы миропонимания, эта агрессия, прущая из нас, и не в адрес наших противников, что более-менее естественно, а в адрес своих товарищей… Поэтому мы — люди прошлого.
Ну, что делать?.. Это не наше достоинство, это наше несчастье… И когда я говорю о том, что моя родина вот такая советская, то я говорю, что она больна этим советским прошлым. И я хочу, чтобы она вылечилась, и чтобы в этой стране, из которой мне скоро уходить, то есть не из нее, а из жизни мне уходить... 
Леонид Кесельман с Ольгой Старовойтовой
Из жизни он ушел на чужбине, в Германии, последние годы у Кесельмана были серьезные проблемы с сердцем. Если наша революция конца 80-х — начала 90-х и «пожрала» его, одного из своих детей, то очень втихаря, подло подсыпая последние два десятка лет в его стакан с горячим чаем не видимый глазу полоний разочарований. И он страдал, потому как просто физически не мог относиться к происходящему хоть сколько-нибудь отстраненно и безразлично. Но вопреки своему природному здравомыслию, цифрам им же придуманных и внедренных в практику социологии уличных опросов, очевидным фактам и безрадостным тенденциям, он с упорством неисправимого оптимиста верил, что скоро все изменится. Пусть даже и после него, но все равно это будет когда-то скоро.
Мне показалось, что похороны Кесельмана в некотором смысле были печальнее обычных, даже самых горестных, похорон. Потому что те несколько в принципе очень хороших людей, кто пришел с ним проститься на кладбище в Аахене, не знали и не могли в силу непродолжительности их знакомства с покойным знать, кого они хоронят. А именно, что хоронят они того самого, по Высоцкому, «настоящего буйного» — вожака, каких и правда мало, пассионария, по классификации Льва Гумилева, который не всегда был прав, не всегда миролюбив, но всегда искренен и горяч. Он шел по дороге как-то весело и неизменно увлекал за собой множество самых разных и самых неожиданных людей.
Новорожденная ленинградская демократическая среда открыла для себя бесшабашного смельчака Кесельмана в мае 1989 года, когда в Фергане вспыхнули межэтнические волнения между турками- месхетинцами и узбеками — первая сыпь, предвестник той тяжкой болезни национальных распрей, которая потом поразит весь организм постсоветского пространства. От только что избранного координационного совета ленинградского Народного фронта в среднюю Азию был командирован Николай Аржанников, бывший капитан милиции, за месяц до этого устроивший на Дворцовой митинг милиционеров в поддержку демократических перемен. Аржанникову как бы сам Бог велел ехать туда, где стреляли, но вот научному работнику, человеку книжно-кабинетному, это вроде совсем было не по профилю. Однако Кесельман сказал: поеду и все! Там было опасно, люди, особенно чужие, непонятные, запросто могли получить нож в спину, но этот интеллигент и ученый вел себя в Фергане и в Коканде достойно и мужественно. И так всю жизнь.
Буквально месяц назад, готовя какой-то материал, я позвонила Кесельману и спросила, в чем, по его мнению, секрет доверия немцев ко всем социологическим опросам, проводимым его немецкими коллегами. Он сказал, что секрет этого феномена прост: дороже репутации не существует в этой области, как и вообще в человеческой жизни, ничего. Социологические услуги — тот же рынок, и если фирма позволяет себе, условно говоря, знак BMW ставить на «запорожцы» (по чьей-то августейшей просьбе либо за большие деньги), то репутация погибнет навечно. Поэтому в Германии ни одна социологическая служба не может выполнять чей-то заказ, подгоняя данные своих исследований под желание заказчика.
Так, «на западный манер», работал и он сам. Друзья вспоминают, как накануне первых свободных выборов на основании разработанной им самим методики он вывел на улицы, как геолог «в поле», примерно полторы сотни волонтеров-интервьюеров из числа молодых и не очень научных работников. Результаты этого исследования он не обнародовал, они были запечатаны в конверт, и под телекамерами этот конверт с прогнозом исхода выборов был передан на хранение ответственным лицам. Прогноз говорил о том, что выиграет демократический кандидат. Когда выборы состоялись и конверт был вскрыт, то оказалось, что прогноз был точен до единиц процентов.
Бессребреник по судьбе, к деньгам, как и к нынешней власти, он относился брезгливо и отстраненно, это материя его мало интересовала. Получив за проданную в Санкт- Петербурге квартиру в принципе небольшую, но невиданную для его бюджета сумму, он тут же по просьбе знакомого одолжил ему ее на покупку автомобиля. «Прошли годы», долг тот человек и не думал отдавать, и Кесельман спросил совета, как получить обратно свои деньги, у человека, более осведомленного в таких делах. Тот рассказал тридцать три способа взимания долга. Но ни один Лене не подошел.
— Да, черт с ним, ну, как можно, он же моего сына учил на гитаре играть, мы же с ним вместе в баню ходили…
Все верно, «не собирай себе богатства на земле, где ржа ест, а воры воруют». Не собирал, это факт! А тот человек с его автомобилем, услышав о кончине Леонида Евсеевича, возможно, вздохнул с большим облегчением. Однако ржа, как ела так и будет дальше есть, не только тот автомобиль, но и ту странную субстанцию, что зовется душой и которую уберечь от ржавения удается очень не каждому.
…Мы постоянно собирались навестить Кесельмана в Аахене... Но все откладывали на завтра то, что должны были сделать сегодня. А завтра взяли и случились похороны, и подтянутые служители аахенского кладбища в неправдоподобно белоснежных рубашках как-то смущенно и даже почти бесшумно забрасывали могилу нашего Лени, к сожалению, на все сто процентов по своему геологическому происхождению немецкой землей…
Фотографии из архива автора
