Опыт удачи

У социолога Андрея Игнатьева, постоянно сотрудничающего с "Ежедневным журналом", в издательстве «Три квадрата» вышла книга «Хроноскоп, или Топография социального признания». Автор анализирует в ней состояние постсовременного общества с его «моделями успеха», массовым переходом от «отцовской» семьи к «материнской» и сопутствующими этому переходу особенностями.

Именно «новое время» создает предпосылки для превращения «эмансипации» в проблему, перспектива решения которой определяет политическую, экономическую и социальную «текстуру» повседневного действия. Например, в 70-е годы стандартной в СССР, особенно в кругах экономической и политической элиты, становится такая семейная коллизия, не раз отраженная в литературе и кино: жена подстрекает мужа к взяточничеству или воровству, затем муж отправляется «топтать зону», а жена и детишки наслаждаются жизнью.

Эпоха постсовременности самым существенным образом сказывается и на наших актуальных концепциях свободы и стратегиях её достижения. Секулярное сознание предполагает, что всегда существует такое «положение вещей», когда человек вправе сказать: «я свободен, я достиг этого состояния». Кроме того, принято считать, что всегда существует рациональное решение этой проблемы, некий по-человечески понятный способ достижения свободы, стратегия исполнения желаний, которая может быть сформулирована заранее и затем институционализирована как универсальный социальный порядок, гарантирующий сохранение этой свободы.

Религиозная концепция свободы принципиально отличается от секулярных прежде всего тем, что рассматривает исполнение желаний как «опыт удачи», т.е. внешнее, феноменальное проявление благодати. Иными словами, с религиозной точки зрения свобода осуществляется именно и только в конкретном, партикулярном акте исполнения желаний, каков бы ни был их специфический предмет. С этой точки зрения  «сделать свободными» значит наделить способностью эффективного повседневного действия, т.е. инициировать процесс, в социологии определяемый как формирование идентичности (личного «я» или соборного «мы»), а вовсе не обеспечить какое-нибудь стационарное «положение вещей», в границах которого желание свободы исполнено «полностью и окончательно».

Я бы предложил рассматривать мои пояснения, пишет в предисловии автор, прежде всего как сугубо предварительные «размышления вслух», как «попытку картографировать для себя (и продемонстрировать любому, кому это интересно) обширную, однако едва исследованную территорию, в границах которой можно обнаружить много всякого занимательного, воодушевляющего и полезного».