Имело место, как сказали бы модные политические философы, столкновение двух цивилизаций. Что нес Гавел? Конечно, идею политической культуры, идею человеческого достоинства, идею социальных форм и процедур, без которых существование идей и людей, какими бы они ни были хорошими, невозможно, потому что и идеям, и людям нужно воспроизводиться, держать уровень, становится не хуже, а лучше, только тогда их общая жизнь не затихает и не превращается в болото, в котором, ну, как в старом анекдоте: это твоя родина, сынок… Со стороны российской, понятно, был опыт, накопленный в основном в правозащитном движении, горький опыт разочарований 90-х годов, но, тем не менее, в целом результаты встречи не пессимистичны. Стороны все-таки слышали друг друга, сторонам есть что друг другу сказать.

Одна сторона — это Гавел и европейская политическая культура страны, которая, конечно, имела, как писала Цветаева, «двести лет неволи», но потом все-таки имела 20 лет свободы, я имею в виду 18—38-й годы, а потом опыт исторического противостояния, причем не ограничивавшегося интеллигенцией, сначала в 68-м году и в 89-м году — и на этот опыт можно указать пальцем, сказав: вот позитивный результат. Другой разговор, чего он стоил в историческом, политическом, культурном, человеческом и еще каком-то смысле, это уже материал для обсуждения. Но на этот результат мы можем указать пальцем — вот страна, которая на демократическом пути, это страна европейская, эта страна не обсуждает проблемы особого пути, своей богоизбранности, своей какой-то потрясающей духовности, своих уходящих в допетровское прошлое институтов, которые нужно возродить и тогда якобы все пойдет путем, — это совершенно другой, отличный от нашего опыт. Такого позитива Россия пока предъявить не может, но это не значит, что о нем невозможен разговор — он, может быть, только здесь и начинается. Во всяком случае, я бы хотел думать, что он здесь начинается. И, возможно, когда жареный петух разочарования клюнет в одно чувствительное место политических лидеров, какие-то продвинутые группы российского населения, то с этого момента и начнется какой-то разговор, какое-то движение, какая-та деятельность по собиранию того, что осталось, будет сделана попытка выйти на новый уровень существования, возникнет интерес к другим, более молодым, по-другому думающим, по-другому смотрящим группам, может быть, в конце концов из этого что-то получится. Мысль Гавела о том, что немедленных результатов ждать нельзя, очень правильная. Вообще он в этом смысле взрослый, зрелый, думающий человек. И нам пора подростковые надежды и иллюзии оставить, взять, если это возможно для России и ее продвинутых групп, вот этот новый взрослый тон разговора, взрослые формы совместной жизни — то, по чему был нанесен главный удар тоталитаризма, это, конечно, формы человеческой солидарности, а стало быть, и формы человеческого достоинства, потому что оказалось, что их нечем защищать. Все формы солидарности были порушены. И это вошло в глубь каждого человека, это ощущается не только в нашем социальном существовании, это внутри наших представлений о том, что такое другой человек, как с ним жить, как с ним взаимодействовать и так далее. Вот это настоящая историко-политическая травма, с ней надо, как говорится, «работать». Дай бог, чтобы эта работа началась…