С отцом Виталием мы познакомились около 35 лет назад, в первой половине 70-х годов, когда его назначили настоятелем патриаршего Елоховского собора, а я был прихожанином этого собора. Мы с ним быстро подружились, и он стал для меня и одним из учителей, и человеком, который просто очень много сделал для меня лично и для нашего института, поскольку всегда поддерживал то, что делается и в нашем институте, и в Преображенском содружестве малых братств. Более того, он дал имя нашему движению, он сказал, что это общинно-братская экклезиология (учение о церкви, которое в основу ставит общинно-братские отношения — ред.). Есть обычная приходская экклезиология, где люди иногда даже не знают друг друга или их отношения формальны, а отец Виталий противопоставил этому общинно-братскую экклезиологию. Он нашел слово, явление давно уже существовало, а он, со свойственным ему дерзновением и одновременно богословской точностью, нашел название нашему движению. Для нас это было очень важно, потому что стало той точкой опоры, той печкой, от которой мы теперь танцуем, для того чтобы просто лучше понять других людей — людей других конфессий, других эпох, людей внутри нашей церкви.
Отец Виталий всегда делился своим опытом, он был живым носителем предания. Мне он говорил еще в советские времена: «Вот придет время, откроются архивы, и мы узнаем, кто Церкви и Богу служил, а кто ее предавал». И хотя в последние годы он находился в весьма пессимистическом настроении, потому что архивы, увы, не открылись, или открылись очень в малой мере, но, тем не менее, что-то удалось.
Отец Виталий всегда мечтал о возрождении церкви, он очень много делал для этого: подавал записки в Синод, патриарху, митрополиту Никодиму Ротову, с которым тесно сотрудничал, поскольку работал в ОВЦС. Он единственный человек, или, во всяком случае, один из немногих, кто еще в советские времена создавал целые проекты церковного возрождения — в середине 70-х, представьте! К его словам не очень-то прислушивались, хотя до поры до времени именно он был тем, кто помогал готовить доклады для высших чинов церкви — фактически это были богословские разработки. Отец Виталий был одним из лучших богословов Русской церкви ХХ века, хотя мы почти не знаем его работ. За редким исключением они не опубликованы. И если бы мы даже сейчас решили издать собрание его сочинений, то очень мало что могли бы найти — все или в архивах, или за чужими именами.
Отец Виталий часто рисковал. Он, например, дал мне рекомендацию в духовную семинарию (в советские времена не приветствовалось поступление в духовные школы людей с высшим образованием, а о. Георгий к тому моменту был дипломированным экономистом — ред.), он старался вызволить меня из неприятностей, когда в 1983 году КГБ изгнал меня из Духовной академии за проповедь среди неверующих. И он добился моего восстановления на приходе. Он был таким мощным камнем веры, настоящим гранитом, с принципиальной позиции его было сдвинуть невозможно. И он всегда гордился тем, что, будучи заместителем председателя ОВЦС — это в советские-то времена! — никогда не написал ни одной бумаги в органы или в Совет по делам религий. Говорил: «Я всегда писал только своему церковному начальнику, куда потом шли эти бумаги — вопрос другой, но это уже не моя ответственность. Я работал только на церковь».
В 1984 году, когда наступила реакция, отца Виталия убрали из Женевы, он стал невыездным, и даже профилактируемым, его вызывали в КГБ, допрашивали по ночам, в частности спрашивали о связях со мной — поэтому, собственно, он мне об этом и рассказывал. Его несколько раз пытались расстрелять: фашисты — за то, что он похож на еврея, хотя он был просто белорусским мужиком, как он о себе говорил. Советские, понятное дело, за другое. Он был удивительной фигурой, безусловно, знаковой.
И его уход — огромная потеря для всей церкви. В то же время это торжество духа: он показал, что можно высоко нести знамя духовного возрождения в любых условиях, при любом начальстве, и светском и церковном.
Священник Георгий Кочетков — профессор, ректор Свято-Филаретовского православно-христианского института
