C одной стороны, действительно серьезный вопрос (преодоление социальной розни и конфликтов), поставленный, безусловно, «серьезным человеком», которого трудно заподозрить в приверженности жанру «нарочно не придумаешь», а с другой — поневоле вспоминается наш великий национальный мыслитель Козьма Прутков, который и «русскую идею» еще когда сформулировал («желание быть испанцем», на крайний случай — обзавестись лачужкою где-нибудь в «шаговой доступности» от средиземноморских пляжей), и даже проект «О введении единомыслия в России» инициировал задолго до наших дней — известно с каким результатом.

Дело в том, что каждый, кто изучал социологию политики или хотя бы является сколько-нибудь вменяемым свидетелем «времени перемен», знает, что национальное единство, включая пресловутый «консенсус», на отсутствие которого так любил сетовать Михаил Горбачев, — явление редкое и нестойкое, оно возникает лишь в чрезвычайных ситуациях и сохраняется недолго. Так, национальное единство на какое-то время возникло в дни «Норд-Оста» и сохранялось потом неделю-две, оно существовало в 1989 году, тогда вся страна сидела днями и ночами у телевизора, смотрела трансляции Съезда народных депутатов, однако и в этом случае, как мы помним, соответствующие эффекты оказались не слишком устойчивы — к осени 1993 года никакого национального единства уже не было и в помине. Коротко говоря, устойчивое национальное единство достигается только «в патологии», т.е. на время эпидемии, интервенции, а также природной или техногенной катастрофы, «в норме» любой народ делится на несколько классов — два, как нас учил Маркс, или три («элита», «масса» и пресловутый «средний класс»), как это принято считать сегодня. У людей, образующих эти классы, разные интересы, желания, надежды и страхи, для их согласования, собственно говоря, и существуют полиция, судьи, парламент и вообще вся та малоприятная публика, которую мы обычно называем «государство». Иными словами, социальные конфликты — вовсе не «психология» и не «идеологические просчеты», как сказал бы какой-нибудь бывший комсомольский или партийный функционер, это объективная реальность (какая ни есть), упразднить которую можно только ценой действительно большого террора.

Я, конечно, уверен — ничего такого о. Всеволод не предполагает устроить, это все PR, или «беллетристика такая», как говаривал Салтыков-Щедрин. Тем не менее, на практике озвученная им стратегия преодоления социальной розни означает разрушение государства и возведение на его месте клерикальной идеократии, очень похожей на «советскую власть», какой ее многие из нас все еще хорошо помнят, только уже во имя другой «единственно правильной» идеологии. Видно, правду говорил один старый еврей, когда утверждал: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. …Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после» (Екк. 1: 9, 11).