Как можно удовлетворить пожелания России? Путем внесения изменений в текст? Исключено. Путем учета пожелания России — видимо, с учетом возможностей: как мы можем себе представить эту ситуацию? Тогда люксембургский судья будет участвовать в заседаниях раз в год, условно говоря, а российский — в минувшем году было порядка 200 дел, связанных с Россией. Я понимаю, что речь идет не обо всех делах, а о наиболее простых — в том смысле, что они наиболее типичны, это так называемые стандартные дела, здесь их называют клоновыми. Там особого, большого, серьезного изучения вопросов по сравнению с другими, более комплексными делами не требуется. Но их и будет побольше: чтобы их быстрее пропустить, их будут рассматривать, как здесь говорят, пачками. Получается, что российский судья должен участвовать во всех? На практике я этого себе не представляю. Они рассчитывают на какие-то договоренности, но с кем? С европейскими официальными лицами? Но все-таки суд — это судебный орган, независимый от исполнительной власти.
Я удовлетворена тем, что мнение российской стороны учитывается, особенно когда это направлено на то, чтобы быстрее ратифицировать протокол, без которого суду трудно функционировать. Вообще международные дела — это, прежде всего, диалог, и нашим властям хорошо бы тоже это понимать. Но как это может функционировать, я пока не понимаю.
В Европейском суде накопилось большое количество однотипных, стандартных дел. Очень много, скажем, жалоб на длительность судебной процедуры. И очень часто не только по уголовным, но и по гражданским делам, включая время, когда решение в интересах заявителя вроде бы и принято, но не исполнено, а до исполнения решения нельзя считать, что судебная процедура закончена. Существует проблема ненадлежащих условий в следственных изоляторах и других учреждений российской пенитенциарной системы, негуманного обращения, иногда мы даже говорим о бесчеловечном обращении — чаще всего речь идет это переполненности камер, об отсутствии вентиляции, доступа к свежему воздуху, к нормальному освещению, к санитарным условиям. Следовательно судом избирается одно дело, которое называется пилотным, и остальные дела рассматриваются «по образу и подобию», и на основе признания дела пилотным государству предлагается самому принять меры по большому количеству подобных дел. И только если государство не принимает достаточных мер, тогда эти решения принимает Европейский суд. Все это и ускоряет, и оптимизирует работу систему, делает ее более эффективной.
Есть одно очень спорное положение в протоколе, которое вводит дополнительные критерии неприемлемости. В свое время, когда этот явно небезукоризненный, явно неидеальный документ обсуждался согласительной комиссией, где российские власти тоже высказывали свои соображения, там, в основном, мы, правозащитные юристы говорили об опасности этих дополнительных критериев — когда, например, Европейский суд может по своему усмотрению (а фактически, на практике, это один судья) признать обращение заявителя, жалобу неприемлемой в связи с тем, что хотя, возможно, и имели место нарушения прав, гарантируемых Конвенцией, но по характеру последствий для заявителя они не причинили существенного вреда. Даже российские власти пытались говорить, что такого рода положения заставляют отказаться от ратификации этого протокола, потому, дескать, что простые люди могут не иметь достаточно гарантированного доступа к Европейскому суду. Это, конечно, очень похвально, мы все верим, что российские власти больше всего заинтересованы в соблюдении прав человека, но ведь все были озабочены этой нормой, тем не менее, они признали, что все-таки по слишком очевидным делам это возможно, иначе отнимает очень много времени у суда. Когда мы говорим об ускорении процедуры, то речь не только об ускорении для простых дел, но тогда, наконец, и сложные дела получают свою часть времени в работе Европейского суда и они тоже будут рассматриваться быстрее. У меня дело «Норд-оста» зарегистрировано в 2003 году — это дело, где речь идет о гибели людей, люди дожидаются решения серьезнейших вопросов. Уже коммуникация по этому делу закончена весьма давно. Есть люди, для которых только решение Европейского суда может что-то изменить в судьбе. Страшно отказать человеку, когда есть формальное нарушение Конвенции, а кому-то это покажется несущественным. Но некий критерий должен быть введен. Это очень гибкий критерий, здесь ничего нельзя прописать — ни рублями, ни объемом ущерба — просто должна постепенно выработаться определенная моральная планка, до которой недотягивают дела, достойные решения в Европейского суда.
Что еще важного из нововведений в этом протоколе и что, может быть, в какой-то степени останавливало российские власти от того, чтобы ратифицировать протокол — это положение о том, что власти государства должны сотрудничать с Европейским судом, если суду требуется что-то устанавливать на месте. Это и раньше можно было делать без протокола, потому что в Совете Европы существует принцип сотрудничества. И при соблюдении этого принципа государство и так содействовало Европейскому суду. Но когда из Грузии в Россию были выданы российские граждане из Чечни и Европейский суд сначала приостановил процесс, а потом все же дал возможность Грузии выдать этих людей и впоследствии, будучи извещенным об определенных проблемах, возникающих с этими людьми, суд желал удостовериться сам о результатах своего решения и доверия, оказанного России, и встретиться с этими российскими заключенными, то Россия не позволила этого сделать. Возникла новая реалия: оказывается, не всякое государство будет сотрудничать с Европейским судом, даже в таких обстоятельствах. И это вызвало необходимость принятия этих процедурных поправок.
И, конечно, ключевой момент — это статья 16 протокола, которая предусматривает эффективность реакции европейских организаций на случай неисполнения решений Европейского суда. Всегда считается, что Россия выполняет все решения, она действительно любые суммы старается выплачивать в сроки. Но есть большая проблема с так называемыми мерами общего характера, которые необходимо принимать, потому что вся машина Европейского суда работает не на отдельных заявителей, а, рассматривая одно дело, суд и вообще европейские институты вправе рассчитывать, что аналогичное дело не будет больше приходить в Европейский суд, потому что Россия будет принимать меры общего характера, предупреждающие последующие аналогичные нарушения. Если государство не демонстрирует, каким образом оно намерено в дальнейшем предотвращать такие нарушения, или продолжает их совершать, это недопустимо, в этих случаях есть определенные действенные меры уже сейчас: Комитет министров, важнейший контрольный орган Совета Европы, отслеживает выполнение каждого решения любым из 47 государств. А в 14 протоколе просто прописано, как же действовать, если государство упорно не исполняет решение или заново обращает на это дело внимание суда. Это делает решения Европейского суда более действенными.
Принцип коллегиальности по самым простым и самым типовым делам не будет соблюдаться, и это тоже было предметом обсуждения российских властей: дескать, как это можно допустить? Но ведь у нас сейчас в России большая часть дел рассматривается судьей единолично: раз уж президент указом назначил кого-то, значит, вроде как доверяем, а здесь ПАСЕ выбирает лучших из лучших — почему же не доверять?
Конечно, есть аргументы против некоторых положений протокола, но есть и контраргументы, которые, по-моему, перевешивают. Даже у меня, первоначально большого и серьезного противника 14 протокола — потом-то власти взяли на вооружение именно наши тезисы, когда не хотели его ратифицировать. В частности, очень большая роль в связи с новым протоколом будет отводиться юридическим консультантам суда — скажем, финский судья изучает русское дело, и ему все в виде доклада представляет русский юрист. А если он недопонял или нечетко перевел? А если он по каким-то причинам не разделяет позицию заявителя — тогда все отдается на откуп этому сотруднику суда? Когда судей было трое, то ответственность распределялась между тремя людьми. А сейчас, может быть, это даже в чем-то и лучше, потому что точно знаешь, кто конкретно принял такое решение, не подлежащее пересмотру.
