Конечно, мы возмущены приговором Соколову. Мы считаем его политическим узником. Мы делали все, чтобы его вытащить оттуда. Судьбой одного заключенного в России занимались Владимир Лукин, Элла Памфилова, члены Общественной палаты Анатолий Кучерена и Генри Резник. То есть, я подчеркиваю, не только правозащитники. Эти люди занимались его судьбой и, насколько я понимаю, не формально: они знали, что с ним произошло и так же, как и мы, понимали, что процесс ангажирован. Занимались и люди за границей — например, председатель подкомитета по правам человека Европейского Парламента специально приезжала в Екатеринбург, чтобы изучить этот вопрос, и в каком-то виде поднимала его в Европарламенте. В ПАСЕ тоже ставился вопрос. Мы с Людмилой Алексеевой писали письмо на имя президента, ему оно было передано в руки, и он сделал некое распоряжение, поручил Сергею Нарышкину этим заниматься. Президент был в курсе этой проблемы. Чего мы добились? Интересно проанализировать этот опыт, а не только возмутиться лишний раз.

Конечно, ему могли дать 20 лет. Правоохранительная система тщательно подготовилась к тому, чтобы его посадить. Было возбуждено три уголовных дела. По мере увеличения нашей защиты они фабриковали все новые и новые обвинения. Свидетельские показания давали только зэки. Прокуратура была частью часового механизма, заведенного дознавателями и следователями, поэтому прокуратуре было трудно, хотя она и могла бы вернуть дело назад. Его передержали в следственном изоляторе, и мы добились того, чтобы было принято судебное решение о том, что его держали там незаконно несколько суток без судебного решения. Тем не менее, прокуратура потребовала семь лет. Судья отклонил эпизод 2003 года. Но все-таки пошел на обвинение, хотя мог бы, опираясь на те документы, которые мы ему представили. Он работал тщательно, брал все ходатайства, то есть ангажированности на суде не проявил. Правда, были моменты, когда адвокаты требовали отвода судьи. Мы указывали, что в ходе судебного процесса свидетели содержались в следственном изоляторе в одной камере, им разрешали пользоваться мобильным телефоном (публично). Мы знали, что на них оказывается давление со стороны правоохранительных органов. То есть у нас были факты, на основе которых судья мог бы вернуть это дело назад следствию. Этого не произошло, судья как часть репрессивной машины пошел на обвинение. Надо признать, что, действуя в определенных рамках, судья давал не самые большие сроки. На этом уровне можно добиваться справедливого судебного решения. Справедливым оно не будет, но где-то что-то уменьшить, благодаря всем ресурсам, можно. Я надеюсь, что во время рассмотрения кассации нам удастся отгрызть один-два года.