Событиям 15 января 2003 года предшествовал подрыв Дома правительства в Грозном, который произвели два смертника в конце декабря 2002 года. Число погибших было огромным. В Чечне наступила паранойя, связанная с тем, что в любом КАМАЗе может оказаться взрывчатка. Кроме того, только что прошли новогодние праздники. Аракчеев и Худяков принадлежали к внутренним войскам, наследующим войскам конвойным. Уровень дисциплины и трезвости к исходу новогодних праздников можно себе представить. Известны случаи, когда неделю не замечали отсутствия связи с Москвой, поскольку водка еще не кончилась. Много стреляют в воздух, вокруг все завалено гильзами. На этом фоне происходит обстрел автомобиля БТРом, в котором сидят люди в масках. Людей из машины выволакивают и убивают, закидывают в машину и поджигают. Еще одного человека ранят и утаскивают с собой в расположение части. После этого начинается следствие. Начнем с того, что в Чечне нет ни чрезвычайного, ни военного положения, а какой-то невнятный режим контртеррористической операции, в рамках которого силовики могут делать все, а контроль над ними внятно не прописан. То, что в данном случае дело получило развитие, это скорее исключение, чем правило. В 2003 году только исчезнувших в Чечне насчитывается порядка 850 человек, убитых куда больше. Кого-то из местных жителей допрашивали в участке, и эти свидетели потом говорили, что на них оказывали давление. Других свидетелей, сослуживцев Худякова и Аракчеева, допрашивали непосредственно в воинской части. Вопрос — где у нас обеспечивается адекватное общение со свидетелем: в милиции, в Оперативно-розыскном бюро №2, где, например, Сергея Лапина, осужденного по «делу Кадета», пытали, или в воинской части, где максимум, что могут сделать с допрашиваемым, это не положить сахару в чай? Герои дня были в масках — а известно, что практически все представители силовых структур, участвовавшие в каких-либо операциях в Чечне, носили маски, а также замазывали номера боевой техники. У них не было жетонов, посредством которым можно было бы их опознать по какому-то журналу. Если были документы, то это были документы оперативного прикрытия, выписанные на другое лицо. В «деле Кадета», по которому Лапин был осужден за служебный подлог, документы были хорошо подчищены. Вопрос — сколь достоверны документы, предоставленные спустя какое-то время из воинской части Аракчеева? Дело поступило в суд присяжных в Ростове. В этот момент шла война, Ростов — центр Северо-Кавказского военного округа, нельзя быть уверенным, что в условиях военного противостояния суд присяжных в Ростове выносил решение в отношении преступления и преступника, а не в отношении своих и чужих.
Речь идет не только о том, справедливо или нет был осужден Аракчеев. Его подельник Худяков на свободе, это обстоятельство необходимо учитывать. Есть тысячи такого рода уголовных дел, приостановленных в связи с невозможностью обнаружения лиц, подлежащих привлечению в качестве обвиняемых. На фоне общей системной безнаказанности у нас есть несколько приговоров. Мы не знаем, справедливо ли сидит майор Алексей Перелевский, единственный осужденный по делу капитана Эдуарда Ульмана — остальные на свободе. Нужно понимать, что преступление, совершенное не только против конкретных жителей Чечни и не против чеченского народа, но против всего общества, осталось без наказания. Важно, чтобы за преступление, за которое осужден Аракчеев, сидел виновный, но не только потому, что, возможно, сидит невиновный, а потому, что тысячи убийц и палачей ходят рядом с нами безнаказанно.
Почему сейчас такое внимание привлечено к делу Аракчеева? Потому что у нас внимание к делам о преступлениях в Чечне вообще эпизодическое, мерцательное, из тысячи дел выбирается какое-нибудь одно, в связи с чем-нибудь еще. Про Аракчеева вспомнили в связи с убийством Буданова. Хорошо бы, чтобы про преступления помнили все время и учитывали контекст.
