Двоечники
Мне уже маячит семьдесят; не завтра, но и не за горами. В этом возрасте, и при некотором жизненном опыте, начинаешь понимать, что искать правых и виноватых в каком-либо конфликте – дело, как правило, бесперспективное. Я, например, искренне уверен, что если бы Ельцин распустил Съезд и Верховный Совет народных депутатов в мае, то осенью никакой трагедии не было бы, как и весной. Значит, он и виноват, что долго тянул. Не уверен, что смогу найти много сторонников. Но дело не в этом. Трагедия произошла. Гражданская война – это всегда трагедия. Я так считаю сейчас, и так считал тогда. Конечно, я был по одну сторону баррикад, считал ее правой и надеялся на ее победу. А теперь я вижу, что моя сторона проиграла, не тогда, а сейчас. Проиграли все. А кто победил в результате Великой французской революции, какая политическая сила? Жиронда? Якобинцы? Директория? Никто. Точнее – никакая из противостоящих сторон. Можно рассуждать и по-другому: если двигаться в прошлое, начиная с некоторого конфликта, то можно попеременно находить обоснования вины любой из сторон.
Знаете, через 20 лет, а давайте считать, что мы все стали мудрее на 20 лет, можно уже думать о другом: что привело к этой трагедии? Что получилось в результате? И каковы выводы для всех нас?
Возможно, я не прав, но мне представляется, что конфликт, подобный произошедшему двадцать лет назад, был почти предопределен. И дело не в последовательности конкретных событий и действиях отдельных фигур, а в среде, которая возбуждала эти фигуры и формировала эти события. Напоминаю: семьдесят лет большевизма приучили нас, что «кто не с нами, тот против нас!». Поиск компромисса – это проявление слабости. Большевики методично формировали в нас конфликтную политическую культуру. То, что я скажу, может показаться бредом, но я готов обосновывать это перед любыми оппонентами: двадцать лет назад Ельцин был одним из самых компромиссных политиков в России. Именно поэтому не распустил Съезд в мае, когда у него во внутреннем кармане пиджака уже лежал первый вариант указа о роспуске. Но для компромисса одной стороны мало. Вместе с тем взгляд на политику как на игру с нулевой суммой был свойственен всем. Давайте помнить также, что я назвал только одну из деформаций мышления из числа свойственных хомо-советикус.
Второе обстоятельство, которое мы должны учитывать и которое отличало Россию от большинства постсоветских стран: в России не было общества и элиты, консолидированных вокруг идеи реформ и отказа от советского прошлого. Мы были расколоты. Причем на несколько кусков, и либеральные реформаторы никогда не были большим куском. Добавьте к этому глубочайший финансово-эконмический кризис, обостряющий противостояние. Приправьте это всеобщим идеологическим возбуждением – всеобщей тризной по почившей советской идеологии, и вы получите атмосферу постоянного остервенелого конфликта.
Да, конфликт был неизбежен. Это подтверждается не только тем, что ему предшествовал августовский путч 1991 года, но и всей цепочкой событий с начала 1992 года. Он мог произойти и в марте 1993 года, но тогда нашли выход в референдуме. Конфликт мог произойти и позже – в ноябре, когда мог состояться очередной съезд депутатов, на котором они вновь планировали подвергнуть Ельцина импичменту. Но последнее маловероятно, поскольку в августе Ельцин получил информацию о том, что в Парламентском центре на Трубной площади (сейчас снесен) нелегально концентрируется оружие. Дальше президент отступать не мог.
Закономерен вопрос: а возможно ли было поражение Ельцина и что было бы тогда? На первую половину вопроса ответить трудно. Ясно, что такой исход не был исключен. А со второй половиной вопроса – все очевидно. Мы имели бы кровь и репрессии по всей стране. Это была бы власть свирепой фашистской хунты, возглавляемой смесью Макашовых и Баркашовых. Я помню, как в конце сентября, начале октября видный правозащитник и видный демократический политик взывали (по отдельности) к Ельцину: «Раздавить фашистскую гадину!». Призыв был оправдан. В Белом доме власть уже перешла к Макашовым и Баркашовым; депутаты, Хасбулатов и Руцкой, ничего уже не решали, а служили ширмой; уже были составлены стартовые, победные расстрельные списки. Ельцин раздавил гадину. И на совести тех, кто взывал, последующие упреки. Именно он, в очередной раз взяв на себя ответственность, спас множество людей по всей стране от гибели или лагерей, а страну от очередного исторического позорища. Он взял на себя ответственность, и он за все, понятное дело, отвечает. У него так всю жизнь и было.
Но проиграли все равно все. Зрелище конфликта в Москве привело многих в России к разочарованию в демократии. Именно тогда началось: граждане начали оставлять страну на поток и разграбление политикам, уходя от политики в свое выживание или в свою жизнь – как кому везло. Именно равнодушие граждан привело к власти Путина и отдало ему и его кооперативу Россию, со всеми потрохами и минералами. Вот тогда и состоялось поражение тех, кто стоял по разные стороны баррикад в 90-х. Как, впрочем, и поражение совершенно непричастных, которые тогда ничего не знали про эти баррикады или даже еще не родились.
Но и это все – не самое страшное. А вот что страшно: никто ничему не научился. Россия – страна уникальной топологии. В какой бы ее сколь угодно малой окрестности она не разделилась на две конфликтующих части, любая из этих частей может снова разделиться на две – по поводу другого конфликта. Страна разделена на ворующих и обворовываемых. Ворующие бесконечно делимы внутри себя. Обворовываемые – то же самое. Страна идет к взрыву, спор вокруг которого может быть только один: это последний? После него ничего не останется? Или это еще не все? Страшны не сами трагедии, а мы – не извлекающие из них уроков.
Фотография ИТАР-ТАСС
