Вторая половина декабря порадовала нас легкой волной потепления. После 14 лет методичного закручивания гаек, ужесточения режима, эскалации политических репрессий, неправосудных процессов, отсутствия амнистий, неизменного отбывания политзаключенными срока от звонка до звонка — выбросила наконец система из своих застенков малое число политзаключенных.

Но не умеем мы по-человечески радоваться. И все не о том говорим, встречая узников, вызволенных из застенков.

Освободили Михаила Ходорковского. Насытилась система затянувшейся местью. Выпустила — пусть через компромисс, на который так долго он не шел, пусть через просьбу о помиловании (в свете тяжелой болезни мамы такая уступка узника властям вызывает и понимание, и уважение), пусть через фактическое изгнание. Но вышел наконец человек на свободу, встретился со своими родителями — что же попросту не порадоваться тем, кто столько лет желал ему свободы?

Нет, зачем-то нужно всем знать, что думает только шагнувший за ворота зоны узник обо всем на свете, зачем-то спрашивают его о предметах, не относящихся ни к сфере его интересов, ни к его судьбе — будто он оракул какой-то. И вот уже вздыхает публика от разочарований, тиражирует неловкие его высказывания на темы, в которых он просто-напросто не сведущ.

А ведь он сказал на той пресс-конференции такие понятные слова:

«Не надо воспринимать меня как символ того, что в России политзаключенных не осталось. Я прошу вас воспринимать меня как символ того, что усилия гражданского общества могут привести к освобождению даже тех людей, освобождение которых не предполагалось никем. Нам просто надо продолжать работать над тем, чтобы в России, да и в других странах мира, политзаключенных не осталось. Во всяком случае, я буду делать в этом направлении то, что от меня зависит».

И что, собственно, еще от Ходорковского нужно?  В центре внимания должны теперь стать имена оставшихся в неволе людей, которых несоизмеримо больше, чем освободившихся. Среди них и Платон Лебедев, сидевший с Ходорковским на одной скамье подсудимых, и Алексей Пичугин, замурованный на пожизненное заключение по ложному обвинению лишь за то, что не оговорил Ходорковского.

Корреспонденты почти не спрашивали Михаила Борисовича об условиях содержания в тюрьмах и колониях, о том, какой процент людей сидит в них без вины, по случайности, либо со сроками, заведомо превышающими опасность содеянного. Но ведь когда в коллапсе судебная система страны, как и весь прокурорско-следственный аппарат, не говоря уже о системе исполнения наказаний, — не об этом ли нужно говорить с только что освободившимся человеком?

Освободили Марию Алехину и Надежду Толоконникову — радоваться бы! Ведь столь разные люди, включая и недоброжелателей, ощущали вопиющую несправедливость их длительного заключения. Но вот заявляют только что освобожденные зэчки о желании заняться правозащитной деятельностью — и уже гудят предвзятые голоса: какие, мол, они правозащитницы… И не стесняются экзальтированные пользователи соцсетей напоминать Толоконниковой давнюю акцию в музее, не сознавая, что себя, а не её они дискредитируют, свое душевное нездоровье выставляют напоказ, выкладывая  в своих аккаунтах те фотографии. Будто не совершали они в жизни ни одного поступка, который можно было бы им припомнить в целях дискредитации.

Мария и Надежда боролись в зоне за права заключенных женщин, держали голодовки, сидели в ледяных карцерах, теряли здоровье. Порадоваться бы их заявлению о том, что они не забудут оставшихся в неволе женщин. Ведь это — заброшенная тема. Заключенные мужчины худо-бедно заявляют о своих правах, обращаются в правозащитные организации, а женщины за колючей поволокой молчат, подавленные вершимым над ними произволом.

Но вместо того чтобы поддержать освобожденных узниц в их благородном желании, помочь создать организацию, подробнее поинтересоваться тем, что пережили они в заключении — вместо этого выплескивают недоброжелатели предвзятую неприязнь, убогую зависть их успеху и славе.

А между тем в Воронеже закатывают под шумок в колонию на 4 года журналиста Александра Пирогова.

И будут сажать, и будут закручивать гайки — пока общество не очнется. Пока не научится с открытым сердцем радоваться освобождению узников  — и направлять внимание на тех, кто остался в неволе.

Ведь политические репрессии — это язва всего общества. И страна, в которой возможно засадить  за решетку невиновного человека, — это тяжелобольная страна. Чем больше людей почувствуют, что узник, томящийся без вины — их собственная боль, тем больше надежды на исцеление всего общества.

Поэтому ярка искорка моральной победы, когда на митинг в защиту политзаключенных приходит много людей, когда заполняются сочувствующими залы суда, где длится расправа над невиновным. Когда на улицах городов появляются люди со значками или футболками в защиту узников совести.

Из 12 подсудимых по «болотному делу» освободили только четверых, остальные восемь — на скамье подсудимых, семеро из них — за решеткой. Эти люди подают высокий пример мужества и солидарности, каждый из них с очевидностью готов жертвовать чем-то своим ради защиты другого. Их родственники поддерживают друг друга. И не удивительно, что все четверо амнистированных продолжают посещать судебные заседания, чтобы поддержать оставшихся. Эти люди показывают высокую планку морали и духа. Искренним братством становится сообщество защитников узников 6 мая. И с  новой силой, с новым вниманием необходимо сегодня говорить о каждом из фигурантов «болотного дела».  О Михаиле Косенко, обреченном на безвременье в лапах карательной психиатрии.  Об Удальцове и Развозжаеве, дело которых, к радости, отправлено из суда в прокуратуру, но сами они остаются в изоляции.  И о каждом их тех восьми, над которыми продолжается судебная расправа.

Не перечислить даже все категории наших политзаключенных в одной небольшой заметке, но тем более нужно писать в отдельности о каждом. Даже не изжитая со сталинских времен шпиономания продолжает калечить человеческие жизни и судьбы. По-прежнему по этому обвинению отбывают большие сроки ученые, ни малейшего отношения к шпионажу не имевшие.

А в свете чудовищных взрывов, прогремевших под Новый год в Волгограде, следует вспомнить и о тех узниках, кто отбывает длительные сроки заключения по ложному обвинению в терроризме. Ведь теракты у нас — это не только стоны ни в чем не повинных жертв, массовая гибель населения, безмерное горе родных и близких. Это и вопросы к спецслужбам и власти, всегда остающиеся без ответа. Это и сломанные судьбы тех, на кого списывают теракты, кто непричастен к террору, но страдает от того, что нужно было для галочки кого-то засудить. Их положение в местах лишения свободы особо тяжкое. Лишь изредка имена этих страдальцев попадают в фокус внимания. Так, мы внимательно следили за судьбами Заурбека Талхигова и Зары Муртазалиевой, ложно обвиненных в терроризме, включали их в списки политзаключенных. Но многих из тех  узников, о которых писала Анна Политковская, мы как будто забыли — а они продолжают отбывать чудовищные сроки.

В одиночку бился адвокат Юсуфа Крымшамхалова, доказывая, что его подзащитный, осужденный за взрывы осени 1999 года,  к ним не был причастен. Но так и осталась эта тема без должного внимания. Юсуф Крымшамхалов отбывает пожизненный срок. А истинные виновники тех взрывов до сих пор не названы, дело не расследовано.

Не оттого ли гремят новые взрывы?

Когда излечимся мы от падкости на сенсации и научимся острее чувствовать приоритетные темы, когда внимание наше будет исходить из остроты сострадания, а не из пристрастия к пересудам, когда научимся мы отличать, что важно в первую очередь, а что в десятую — тогда, может быть, и начнется выздоровление общества.

Мы не должны молчать об узниках, томящихся без вины, только лишь потому, что нет информационного повода говорить о каждом из них сегодня и сейчас. Мы должны говорить о них постоянно — до тех пор пока их не выпустят из застенков.

Ведь показал минувший декабрь, что это не безнадежно, что усилия гражданского общества могут привести к освобождению даже тех людей, на возвращение которых уже пропала надежда.