Какова же новая реальность — после победы Майдана? Следующий день после перехода Рубикона всегда пугающе непредставим. Для нас, обитателей просторов СНГ, шаг в новую жизнь всегда начинается с 1917-го. Нет, не с возврата к большевистской революции. Напротив, с попыток уйти от нее, с той точки, на которой почти столетие назад оборвалась нормальная жизнь наших предков.

Август 1991-го дал толчок политической и экономической реформам, не обеспечив их надежным мировоззренческим основанием. Вскоре перемены приняли более чем своеобразный характер. Власть стала конструировать государственную идеологию, соединяя несоединимое: советское мирочувствие, марксистскую нетерпимость и демократические лозунги. Похожие процессы, смягченные местным менталитетом, происходили и на Украине. Неудивительно, что как только Киев разворачивается к демократическим переменам, на площадях страны начинается «ленинопад».

Но перед чем в этот момент оказывается обыватель? Обстоятельства в начале февраля привели Надежду, давнюю знакомую нашей семьи, в то же здание КГГА на Крещатике. Цифровая «мыльница» запечатлела ее ошеломленную фигурку под огромным портретом С. Бандеры в вестибюле. Надежда — одновременно и типичный, и необычный представитель советской технической интеллигенции. Типичный — по своей лояльности к советским идейным ценностям. Необычность же ее — в человеческой порядочности, нормы которой она всегда ставила выше идеологии. Для таких, как она, портрет лидера ОУН, висящий в центре Киева, — опасное свидетельство надвигающегося хаоса. У многих киевлян именно изображение Бандеры вызывает оторопь. За 22 года независимости украинские власти так и не выработали внятную символику своей национально-демократической государственности. (Хотя необходимо признать, что она в Украине акцентирована гораздо четче, чем в России.)

В пантеоне местных национально-демократических героев есть такие знаковые фигуры, как погибшие в советских концлагерях в 80-е великий поэт Василий Стус, замечательный журналист Валерий Марченко. Изданы их книги, воспоминания о них, кое-что власть сделала и в части увековечивания их памяти. Однако это не стало неотъемлемым элементом принципиальной просветительской политики молодого государства. Замечательная, глубоко человечная книга свидетельств о Валерии Марченко, его писем и текстов, была издана его матерью на деньги частных благотворителей и небольшим тиражом. Тогда как для нравственного врачевания общества ее необходимо издавать огромными тиражами, распространять в школах и вузах, сделав известной всем гражданам республики. Наследие этих и подобным им выдающихся жертвенных личностей, сознательно служивших идеалам гуманизма, в такие переходные эпохи могло бы стать четким ориентиром для общества. Их изображения могли служить понятными и объединяющими знаками для всех частей страны. Однако псевдодемократы и псевдопатриоты у власти, невежественные, как всякие наследники партийной номенклатуры, пренебрегали долгом почитания героев ненасильственного сопротивления тоталитаризму. Взамен вытащив старые знамена и часто двусмысленные символы ветхого, непроясненного и уже далекого прошлого.

А вот еще снимок, сделанный моим киевским корреспондентом. Это — Василий. Двое его сыновей стояли на Майдане (один — участник Автомайдана). Сам глава семейства был ранен в щеку на Грушевского и от удара травматической пули потерял сознание. До сих пор у него на щеке и шее огромные синяки. Теперь в составе народных дружин он патрулирует улицы Подола, где в дни противостояния особенно пытались разгуляться мародеры, т.н. титушки.

Глядя на лица киевлян, стремящихся на Майдан, слушая и читая многочисленные свидетельства, понимаешь, что людей вывело на улицы желание избавить себя от власти криминала, от произвола бюрократии. Этот порыв совсем не является синонимом революции. Напротив, это движение в обратную сторону, не к насилию, а к жажде цивилизованного порядка. В Киеве его называют «европейским». «Народу нужно европеизироваться», — говорит молодой виртуальный собеседник. Мой старый приятель, журналист с огромным стажем, писавший о киевской жизни еще в советскую эпоху, так передает настроение горожан: «Очевидное воровство властей, сознательное разрушение малого бизнеса и очевидная и полная их бессовестность не могут не вызывать соответствующей реакции. К оппозиции отношение прохладное, некоторые им не сильно верят, но за ними нет такого страшного негатива. Главное у всех на душе — Украину нормальную построить». На мой взгляд, именно такой настрой и делает украинские события антиреволюцией, выступлением против насилия как принципа жизни. Фрэнсис Фукуяма, побывавший в Киеве еще в сентябре, в своей публичной лекции отметил, что для Украины нет другого выбора, кроме интеграции в европейское сообщество. Единственная альтернатива этому — «союз с клептократическими государствами».

Как ни странно, но сами украинцы (во всяком случае, в столице) постоянно употребляют слово революция. Но это идет еще со времен «оранжевых» протестов, и многие понимают под ним «отстаивание правды, а не переворот». Характерно и то, что стояние на Майдане постоянно сопровождалось чтением молитв. С удивлением обнаруживаешь, что среди участников киевских событий много не только православных, грекокатоликов, но и протестантов, и иудеев. Эта религиозная составляющая также говорит о том, что имеет место не революция, а выступление людей «за нормальную жизнь». Но как же совмещаются с этим ожесточенный характер противостояния, пролитая кровь?

Церковный интеллектуал из Киева, далекий от политики, в разгар столкновений сторон писал мне: «Смятение и подавленность, иначе не могу описать свое состояние. Очевидно, что власть коррумпирована и не хочет сдавать своих позиций даже ценой крови граждан, равно как и крови внутренних войск. Нормальная власть давно бы вышла к народу и попыталась договориться. Я понимаю негодование и возмущение протестующих, но все равно не могу согласиться с применением силы. Но я понимаю, что чисто мирными митингами до власти не достучаться. Мирные шествия любого масштаба они бы просто игнорировали. Это тупик...» И тут же новый поворот мысли: «Вместе с тем радостно, что украинский протест проявил такое небывалое упорство, героизм, мужество, благородство». А через неделю, когда Янукович уже бежал, этот же приятель поделился своими переживаниями: «Многие празднуют победу, но я едва сдерживаю слезы: за что отданы молодые (в большинстве) жизни самых совестливых и деятельных людей народа? На этот вопрос еще как-то можно ответить. Но на следующий: а стоило ли это того? — вряд ли».

Представляется, что такие напряженные переживания посещали в эти дни многих киевлян. И это, конечно, признак того, что происходящее там связано не с духами разрушения, а со стремлением выйти к светлым измерениям жизни. Ясно, что путь этот будет нелегким.

Недавняя институциональная оппозиция (родом из комсомола), ставшая властью, сразу сделала демонстративный шаг, отменив закон о двуязычии. Дело не только в том, что этот шаг явно не учитывал баланс общественных настроений в стране, но и в том, что он делался в надежде на идеологический резонанс среди «своих». Как всегда, расчет на идеологию оказался проигрышным. Еще в 1918-м, на заре украинской государственности, в гетманской «державе» был сформулирован принцип двуязычия. «Русский язык, — писал один из сотрудников тогдашнего министерства исповеданий, — является мощным культурным фактором строительства самостоятельной Украинской державы». Замечательный просветительский проект, рассчитанный на десятилетия, был тогда принят правительством Скоропадского. Проект разработала группа православных интеллектуалов, исходившая из того, что молодое государство будет во многом опираться на опыт и русской культуры. Игнорирование подобных наработок подрывает развитие нынешней украинской государственности.

Забвение это явно вытекает из того, что до сих пор в истории существовал в основном советский проект Украины, построенный на идеологическом диктате. Нынешние украинские политики знают по преимуществу только это ленинско-сталинское наследие. Т.н. коренизация, проводившаяся большевиками в 1920-е гг., умело использовала украинскую интеллигенцию для чистки кадров государственного аппарата (включая и научные, и образовательные учреждения). Тогдашняя украинизация (в отличие от 1960-х) была важнейшим элементом советизации всего общества. Затем беспощадно «чистили» уже самих украинизаторов. Таким образом, родилась Советская Украина, где мерилом культуры являлась верность КПСС. Поэтому странным выглядит призыв Владимира Кравченко использовать сейчас «наследие советской украинизации». Напротив, нужно всячески уходить от советской псевдокультуры и ее схем в сторону культурного строительства как такового, основанного на свободном творчестве и развитии общей восточноевропейской традиции. В этом направлении должно работать и со сторонниками партии регионов. Здесь мы вновь оказываемся в 1917-м, когда самые широкие круги украинской общественности видели свою страну в федеративном сотрудничестве с Россией.

…Но события стремительно развиваются. И вот последнее, ночное, сообщение от киевлянина: «Под военкоматами скапливаются молодые люди по собственному почину. Идет митинг у посольства РФ. Молодой брат моего друга (ок. 30 лет) получил звонок из военкомата с назначением на завтра (призыв резервистов). Вероятный агрессор, если дерзнет, сможет получить вполне ощутимый и неприемлемый ущерб». Попытки уйти от наследия революции столетней давности вновь и вновь наталкиваются на ее последствия и тлетворные плоды.