Борис Пустынцев: по этапу

4 марта в безвозвратный этап отправился Борис Пустынцев. Преставился он после очень долгой, не поддающейся описанию череде мучений. Кому судить о модусе нашего покидания сей юдоли слёз — но дерзну сказать: пережитое Бобом было не то что незаслуженно, а несправедливо.

Борис воссоединился с опередившими его подельниками — Виктором Трофимовым, входившим в группу петербургских студентов, которая в 1956 году распространением антисоветских листовок первой заявила о несогласии с советским вторжением в Венгрию, — вечная им память: Алику Голикову, Геннадию Дмитриеву, Валентину Малыхину.

Двое участников этой ОПГ, Виктор Потапов и Борис Хайбулин, сейчас благополучны: оба священствуют — обретение веры состоялось у них в зонах Дубравлага. Была эта встреча и у другого члена группы, Владимира Тельникова — он стал глубоко верующим православным. Потом, живя в Лондоне, помогал архивными поисками Александру Солженицыну в редактировании «Колеса».

К этим молодым людям, к тем первым постсталинским годам, к первым проявлениям антикоммунизма в нашем поколении подходит строка Луи Арагона о расстрелянных французских участниках Сопротивления: «Celui qui croyait à Dieu, celui qui n’y croyait pas…» («Тот, кто верил в Бога, и тот, кто в Него не верил»).

Борис Пустынцев до 4 марта оставался твердым агностиком. Агностиком, который, как и Андрей Дмитриевич Сахаров, отдал себя за свободу совести, за достоинство верующих. Его мироощущение было как бы совершенным воплощением того, о чём писал Альбер Камю в «Бунтующем человеке», хотя книги этой в молодости он знать не мог: отвержение мироздания, которое воспринимается как жестоко абсурдное, и готовность посвятить себя посильной корректировке этого абсурда попытками внедрить в него хотя бы малые дозы справедливости и сострадания.

После лагеря, в «большой зоне», годы по отбытии наказания были тяжёлыми — с увольнениями, с «таскаловкой», а в постсоветской России Борис в этом делании осмысливал себя. В 90-х занимал пост сопредседателя петербургского отделения "Мемориала", позже входил в состав Совета по правам человека, который в 2012 году покинул в знак несогласия с введенной процедурой интернет-выборов его членов.

Как забыть первый мой приезд в город на Неву, в начале горбачёского периода! Боб поехал со мной на Серафимовское кладбище, где покоится мой дядя, владыка Василий (Кривошеин). Мы представились ныне покойному протоиерею Василию Ермакову. Он сразу сказал: «Пойдём панихиду служить». А потом – интуитивное узнавание друг друга людей отсидевших. Его самого после войны «закрыли». И десять минут без остановки этот замечательный настоятель в радость себе и нам «клеветал» на все самое передовое...

Как только стало возможно, свое стояние за справедливость Борис «оформил» созданием с несколькими друзьями НКО «Гражданский контроль». Структура уже многолетняя, которая, надеюсь, сумеет продолжать быть тем, что она есть без своего отца-основателя. «Гражданский контроль» — организация, признанная российской администрацией, ставшая представительной в глазах Совета Европы, Европарламента, ЕС, таких организаций, как «Эмнести Интернэшнл» и др. Она внесла огромный вклад и в подготовку законодательных актов, и в борьбу за их применение, и в строительство гражданского общества в России — этот вклад будет особо отмечен поколениями. Моя же благодарность «Гражданскому контролю» — за частые встречи с Бобом, с Сергеем Ковалёвым в Страсбурге, в других городах Европы.

Венгрия наградила его и его подельников орденами за их протест в 1956 году.

По природе гедонист, Борис, видя, что его старания не бесплодны, в самолетах, в гостиницах, на отдыхе и даже в страданиях последних лет — почти маниакально жил необходимостью доработать административную бумагу, встретить делегацию, найти экспертов. Это его состояние вызывало не раздражение, как бывает, а респект.

В 1970-м, незадолго до моего отъезда из бывшего СССР, мы с Борисом поехали в Ерцевские лагеря (Архангельская область), попробовать добиться свидания с бесправно осуждённым по второму разу нашим другом Валерием.

Уже на обратном пути из Кириллова-Белозерска пошли пешком в тогда мало кому ведомое Ферапонтово. Когда возвращались, я затеял глупую игру в машину времени. «А ты куда во времени хотел бы отправиться?»

Ответ — мгновенный: «В апрель семнадцатого, в Разлив, в шалаш, с пистолетом. Отдай тезисы!».

В предсмертные дни Борис мог видеть по ТВ кошмарные картины, как в Харькове и в других городах вокруг огромных статуй обитателя шалаша толпятся ветераны и те, кто помоложе: «Умрём, но не дадим снести памятник! Ленин — наше детство, наша жизнь, наше всё...»

Увы, кончина Бориса и опередивших его подельников замедлит и так кажущийся бесконечным процесс дезинфекции мозгов и душ, изуродованных четырьмя поколениями террора и агитпропа.

На том свете Бориса в полном составе встретят и будут чествовать Гленн Миллер, Дюк Эллингтон, Джон Колтрейн. Джаз, музыка свободы, он ею жил с подросткового возраста, это было его счастьем, его наслаждением и утешением. Собранной им коллекции может позавидовать всякий знаток!