Будем честны. Идеологические «предшественники» - это не однозначно заданный историей ряд мыслителей и практиков. Их круг в значительной мере определяется последователями, то есть подгоняется под их пристрастие. Определяя свои «корни», мы берем на себя ответственность за то, что намерены быть продолжателями лучшего из тех идей, которые развивали те, кого мы выбрали своими предшественниками.

Для приверженцев социал-демократии идеологическими и политическими предшественниками являются деятели, придерживавшиеся левых взглядов, в том числе и сторонники революционных взглядов. Немецкие социал-демократы уважительно относят к своим предшественникам Маркса и Энгельса (правда, обращая особое внимание на «молодого Маркса» и «позднего Энгельса») и никого ни в партии, ни в среде ее избирателей это не шокирует. Итальянские левые глубоко почитают Грамши, оказавшего огромное влияние на идейные поиски левых сил в ХХ столетии. Французской социалистической субкультуре свойственно уважение к деятелям Французской революции и рабочего движения последующих столетий – хотя социалисты и не собираются оправдывать робеспьеровский террор или расстрел заложников в конце существования Парижской коммуны.

От коммунистов (которые также апеллируют к этим фигурам) социал-демократы отличаются отсутствием фундаментализма, терпимостью к мнениям оппонентов и стремлением вычленять из наследия предшественников жизнеспособные элементы, отказываясь от устаревших догм и тупиков идейных исканий. К таким тупикам, например, относится абсолютизация революционных методов и недооценка драматических последствий революций для общества и конкретных людей, его составляющих. Но и в поисках людей, на разных этапах своей деятельности бывших сторонниками революции, можно найти немало ценного и актуального для нашего времени.

Социал-демократия укоренена в российской истории – как укоренена в ней идея справедливости. Другое дело, что российской власти в отношении к истории свойственны две проблемы – вспоминать о предках выборочно и шарахаться из стороны в сторону, выбирая крайности. Если в советский период проклинали царей (делая исключение для Петра, да и то после недвусмысленных сталинских указаний по разгрому «школы Покровского»), то сейчас происходит возврат к традициям официальной историографии имперской России – прославления всех императоров как великих россиян. А кое в чем и эту историографию уже превзошли – например, вряд ли даже самому сервильному царскому историку пришло бы в голову публично прославлять отдельный корпус жандармов. В нашей же «популярной историографии» и генерал Бенкендорф становится сугубо положительным героем – причем не только как бравый партизан времен Отечественной войны и освободитель Голландии от Наполеона (эти его деяния заслуживают уважение), но и как предводитель «мундиров голубых» из Отдельного корпуса жандармов.

Зато все, что не соглашалось с официальной концепцией «православия, самодержавия и народности» обвиняется в расшатывавшей империю подрывной деятельности, да еще и не без участия иностранных держав. Осталось только принять закон о посмертном присвоении звания «иностранных агентов» декабристам и представителям разных поколений русской эмиграции позапрошлого и начала прошлого веков.

В массовом сознании, исключая коммунистическую субкультуру, левые политики сейчас не в моде. Свою роль в этом играет, разумеется, усталость от советских прописей типа «декабристы разбудили Герцена», которые приходилось заучивать в школах и институтах. Но не только. Для страны, претерпевшей страшный эксперимент большевиков (являвшихся экстремистской частью социал-демократии, отрекшейся от самого этого понятия в 1918 году), революционность непривлекательна по определению. Психологически это понять можно – но «отсечение» целого культурного слоя обедняет духовную жизнь страны.

Сразу отметим, что наследие многих деятелей российского левого движения не может быть востребовано современной социал-демократией даже частично. К таким «мертвым ветвям» можно отнести наследие Пестеля, мечтавшего о революционной диктатуре с опорой на многочисленную тайную полицию. Бакунина – барина, пытавшегося взбунтовать мужиков, подняв их на новую пугачевщину. Заговорщика-теоретика Ткачева и заговорщика-практика Нечаева, переступившего через все моральные нормы. Ленина, Троцкого и Сталина, создавших тоталитарное государство и ставших виновниками гибели миллионов наших соотечественников – во время гражданской войны и голода, в тюрьмах и лагерях. Впрочем, некоторых из этих персонажей – Сталина никак не меньше, а, возможно, даже больше, чем Ленина - признает в качестве идейных наставников нынешняя КПРФ – крупнейшая партия парламентской оппозиции. Возникает драматическая ситуация, при которой альтернативой одному политически ангажированному пониманию отечественной истории выступает другой, еще более одиозный, набор стереотипов. Более того, современной российской власти оппоненты-сталинисты даже выгодны – они слишком архаичны, чтобы иметь серьезное будущее в глобальном мире.

Но у, казалось бы, антагонистичных представлений об истории есть и нечто общее – это отрицание принципа свободы. Одни превозносят «подморозивших» страну АлександраIIIи Победоносцева (обычно не задумываясь о том, что их деятельность способствовала революционному взрыву уже при следующем монархе), другие делают своим идолом Сталина, установившего самую жестокую диктатуру в российской истории. Однако подобное положение дел не может продолжаться долго – в России подрастают новые поколения, которые неизбежно востребуют поиск других образцов – разумеется, воспринимаемых не догматически, а творчески, с учетом драматического отечественного и мирового опыта ХХ столетия.

Тем более, что среди российских деятеле й, относящихся к левой традиции, есть немало фигур, взгляды которых и сейчас не утратили актуальности. Начнем с декабристов, большинство которых вовсе не собирались заменять монархию на диктатуру по пестелевскому рецепту. Они мечтали о реформах – и только видя, что власть не собирается их проводить, а, напротив, перешла к реакционной политике, стали составлять планы военного заговора. Например, Михаил Фонвизин – боевой офицер, герой Отечественной войны, закончивший службу в генеральском чине. Оказавшись в числе декабристов, он лишился всего – свободы передвижения (только перед самой его смертью царь разрешил ему вернуться из Сибири в центральную Россию), дворянства, чинов, орденов. Но когда на склоне лет Фонвизин встретился с Иваном Якушкиным, который принял его в тайное общество (и также заплатил за свои действия сибирскими десятилетиями), то поклонился ему в ноги за то, что тот помог ему провести большую часть жизни среди достойных людей в согласии со своей совестью.

Во время ссылки в Сибири Фонвизин заинтересовался социалистическими и коммунистическими учениями - и сделал свои выводы. Отметив ненормальность того, что интересы «страждущего большинства» принесены в жертву благостоянию меньшинства общества, Фонвизин в то же время осудил несбыточные коммунистические «мечты-утопии», угрожающие «обществу разрушением, возвращением его в состояние дикости и окончательно самовластною диктатурою одного лица, как необходимым последствием анархии». В качестве альтернативы декабрист предлагал соединение социалистических и христианских ценностей, так как «улучшение бедственного положения низших классов, так называемых пролетариев», соответствует евангельскому принципу любви к ближнему.

Следующее имя куда более известно – Александр Герцен. Один из наиболее ярких умов РоссииXIX столетия, которому оказалось душно в условиях николаевского режима – большую часть своей жизни он был вынужден провести в эмиграции. В своих размышлениях о судьбах России и ее народа Герцен стремился соединить либерализм и демократию, политическую свободу и социальную справедливость. Тупик либеральной

мыслиXIXвека заключался в ее элитарности, неспособности выйти за пределы конституционных реформ, которые давали политические права лишь меньшинству населения (как это произошло при «июльской монархии» во Франции), но игнорировали интересы большинства. Традицию справедливости в России Герцен находил в солидарности крестьянской общины, с которой связывал будущее «русского социализма» - но только в соединении со свободой, носителем которой является европейски образованная интеллигенция. Российский коллективизм должен был соединиться с индивидуализмом, свойственным Западу (притом, что, будучи первоначально убежденным «русским европейцем», Герцен в эмиграции стал куда более критичным к тому Западу, современником которого он был).

Как и многие мыслящие люди, Герцен не был догматиком – его идеи претерпевали изменения. В течение долгого времени он отрицал значимость традиций для будущего социалистического строя (такой подход свойственен левым радикалам – вспомним хотя бы хрестоматийное «весь мир насилья мы разрушим»). Однако на склоне лет Герцен писал о том, что «новый водворяющийся порядок должен являться не только мечом рубящим, но и силой хранительной. Нанося удар старому миру, он не только должен спасти все, что в нем достойно спасения, но оставить на свою судьбу все не мешающее, разнообразное, своеобычное». Опасения, что революция уничтожит вечные ценности, накопленные мировой культурой, привели его к мысли о том, что преобразования должны носить постепенный характер. «Я нисколько не боюсь слова «постепенность», опошленного шаткостью и неверным шагом разных реформирующих властей. Постепенность так, как непрерывность, неотъемлемы всякому процессу разуменья», - писал Герцен. Неудивительно, что он решительно отвергал безнравственность, свойственную Нечаеву, оказавшись прозорливее многих других эмигрантов, сочувствовавших этому авантюристу.

Герцен оказал огромное влияние на формирование взглядов русских мыслителей последующих поколений, придерживавшихся как социалистических, так и анархистских взглядов. В исторической перспективе анархизм выглядит тупиковым направлением, история которого к тому же омрачена уголовщиной периода гражданской войны (впрочем, и в социалистической традиции, как мы отмечали выше, были большевики). Однако нельзя игнорировать опыт одного из основателей русского анархизма Петра Кропоткина – аристократа, выходца из древнего княжеского рода, путешественника – исследователя Дальнего Востока, выдающегося географа. После побега из тюрьмы, где он оказался за революционную деятельность, Кропоткин стал эмигрантом и вернулся на Родину только в 1917 году. В конце жизни он, несмотря на старость и болезнь, отказался от спецпайка, предложенного ему большевиками.

Неприятие Кропоткиным любого государственного строя неприемлемо для социал-демократов – но его критика «обожествления» государства, его доминирования над личностью заслуживает внимание и в наши дни, когда глобализация сопровождается развитием Интернет-технологий и социальных сетей, позволяющих взаимодействовать людям, живущим на разных континентах. Еще один важный аспект учения Кропоткина – его этика. Ученый обратил внимание на то, что в природе и обществе большую роль играют взаимопомощь, солидарность, что не следует абсолютизировать борьбу как способ развития общества. Он много размышлял о том, как в условиях революции добиться наибольших результатов «с наименьшим числом жертв и по возможности не увеличивая взаимной ненависти». И, наконец, обратим внимание на позицию Кропоткина во время Первой мировой войны, когда знаменитый анархист выступил с призывом защищать свою страну.

Еще один выдающийся русский эмигрант – Петр Лавров, оказавший огромное влияние на формирование социал-революционной традиции, которой придерживалась партия эсеров – преемница народнических организаций. Полковник артиллерии, профессор математики, мыслитель и публицист, Лавров за свое инакомыслие (заговорами он не занимался) был выслан в Вологодскую губернию. Пробыв в ссылке несколько лет, он бежит за границу, где прожил три десятилетия – до самой смерти. Лавров не был социал-демократом – он представлял другое социалистическое направление – но в 1889 году был одним из российских делегатов учредительного конгрессаII Интернационала (предшественника нынешнего Социнтерна).

Лавров был противником призывов к бунту и политических заговоров – он считал, что необходима долгая пропагандистская работа, чтобы подготовить народ к более справедливому обществу. Он размышлял о сочетании революции и нравственности – и приходил к заключению, что социалист не может отрицать общечеловеческие нравственные принципы. «Долгим развитием человечество выработало в своей истории и нравственное начало; из смутной нравственности старого мира выросла социалистическая нравственность с ее единственной святыней – справедливостью; и во имя этой единственной святыни социалисты говорят: ни убийство, ни грабеж нравственны быть не могут», - писал он. Лавров, как и все революционеры, не исключал политического насилия, но он считал его вынужденным средством, применение которого надо минимизировать, так как знамя революционной борьбы «должно быть чисто и не запятнано ни одной лишней каплей крови».

Вместе с Лавровым в числе учредителей IIИнтернационала был и основатель российской социал-демократии Георгий Плеханов. Отношение к этому незаурядному человеку в советское время было противоречивым. Его труды (кроме самых поздних, жестко враждебных большевистской идеологии и практике) свободно издавались, а именем Плеханова назывались различные объекты. Один из соавторов этой книги закончил Плехановский институт, а другой в течение большей части «нулевых» годов жил на московской улице Плеханова. В то же время его деятельность подвергалась критике за принципиальные разногласия с Лениным и другими большевиками. Один из создателей Российской социал-демократической рабочей партии, Плеханов присоединился к ее меньшевистскому крылу, а ко времени Первой мировой войны занимал более умеренные позиции, чем партия меньшевиков.

Заслугой Плеханова перед российской социал-демократией является как создание первой отечественной организации, придерживающейся этой идеологии («Освобождение труда»), так и выстраивание тесных контактов с европейскими левыми силами. Имя Плеханова стояло в одном ряду с именами лидеров социал-демократических партий Франции, Германии, Бельгии – Жореса, Бебеля, Вандервельде. Будучи революционером и убежденным борцом за интересы рабочих, Плеханов в то же время выступал за взаимодействие социал-демократов с либералами в политическом процессе. В том числе и ходе выборов в Государственную Думу - чтобы не допускать прохождения в парламент реакционных депутатов (Ленин, как известно, исходил из прямо противоположного принципа – «чем хуже, тем лучше»). Во время Первой мировой войны Плеханов выступил за объединение всех патриотических сил для защиты страны – но не для внешней экспансии. И здесь также его позиция принципиально расходилась с пораженчеством большевиков.

О меньшевиках, противостоявших экстремистским тенденциям в социал-демократии, существует представление, заимствованное из советских фильмов – как о хлипких интеллигентиках, не способных ни на что, кроме жалких попыток возразить доблестному агитатору-большевику. Хрестоматийной стала история с Лениным, который смог дать блестящий ответ одному из меньшевистских лидеров, Ираклию Церетели – когда тот в 1917 году наI Всероссийском съезде Советов заявил, что в России нет партии, способной взять в свои руки власть, то вождь большевиков произнес: «Есть такая партия!». На самом деле, история на этом не закончилась – Церетели не стушевался, а заявил о недопустимости опасных экспериментов, способных поставить под угрозу судьбу революции.

Вообще, Церетели меньше всего можно было назвать слабой личностью. Сын известного грузинского писателя, представитель древнего, но обедневшего рода, он совсем молодым человеком был избран депутатом Государственной Думы, где стал одним из лидеров социал-демократической фракции. За несколько месяцев депутатства он заплатил шестью годами одиночного заключения и последующей ссылкой в Сибирь по сфабрикованному обвинению в организации заговора. Выйдя на свободу после Февральской революции, он возвращается в Петроград и становится одним из главных сторонников коалиции либеральных и социалистических партий в рамках Временного правительства, приняв пост министра почт и телеграфов и политическую ответственность за попытки наведения порядка в стране.

В октябре 17-го Церетели был болен и не смог активно участвовать в противодействии революции, но уже в январе следующего года он с трибуны Учредительного собрания, несмотря на обструкцию и угрозы со стороны большевиков, смело клеймит зарождавшуюся диктатуру.«Учредительное собрание собирается, когда вся страна охвачена пожаром гражданской войны, когда подавлены все демократические свободы, не существует ни неприкосновенности личности, ни жилища, ни свободы слова, собраний, ни союзов, ни даже свободы стачек, когда тюрьмы переполнены заключенными, испытанными революционерами и социалистами, даже членами самого Учредительного собрания, когда нет правосудия и все худшие формы произвола и бесправия, казалось, навеки похороненные славной февральской революцией, снова получают права гражданства», - зачитывал он перед бушующим залом декларацию социал-демократов.На фоне нерешительности эсеровского большинства речь Церетели стала самым ярким событием единственного дня существования первого избранного на свободных, прямых и равных выборах российского парламента.

Свою жизнь Церетели закончил в эмиграции, будучи сторонником приоритета прав человека для социал-демократии - по его мнению, без демократии и свободы человеческой личности «социализм лишается своей души». Характерно, что он выступал с критикой роста национализма и неприязни ко всему русскому в грузинском обществе, проводя различие между Россией и большевизмом.

Но современные российские социал-демократы могут считать своими предшественниками не только меньшевиков, но и христианских социалистов начала ХХ века. Одним из их ярких представителей был Сергей Булгаков, ученый-экономист, пришедший от марксизма к христианству и принявший священный сан в 1918 году, во время гонений на Церковь. Булгаков писал, что «христианству не только нет никаких причин бояться социализма, но есть полное основание принимать его в качестве благодетельной общественной реформы, направленной к борьбе с общественным злом, насколько эти меры не сопровождаются грубым насилием и сообразны со здравым смыслом». Напрашиваются аналогии с размышлениями декабриста Фонвизина в сибирской ссылке. Впрочем, Булгаков не затушевывал и непримиримые противоречия между христианством и социализмом в его коммунистическом и атеистическом варианте, связанным с попыткой создать из коммунизма аналог религии и навязать его народу (так что размышления Булгакова не могут быть использованы для оправдания такого уродливого явления как «православный сталинизм»). Мыслитель очень осторожно относился и к идее слишком сильного сближения Церкви и одного из социальных учений, так как Церковь является мистическим Телом Христовым и не должна связывать себя со светской идеологией.

Вспомним и о русском беспартийном социалисте Александре Чаянове – выдающемся экономисте-аграрнике, социологе, писателе, мечтателе, искусствоведе, москвоведе. В 1920 году он выпустил утопическую книгу о России 1984 года. В отличие от значительно более поздней антиутопии Оруэлла, книга Чаянова светла и идеалистична, она пропагандирует крестьянский кооперативный социализм. Государство, как он считал, в будущем утратит свою репрессивную функцию, а вместо бюрократии восторжествует то, что сейчас мы называем гражданским обществом. «Девять десятых нашей работы – говорил чаяновский «человек будущего» - производится методами общественными, именно они характерны для нашего режима: различные общества, кооперативы, съезды, лиги, газеты, другие органы общественного мнения, академии и, наконец, клубы – вот та социальная ткань, из которой слагается жизнь нашего народа». В 1930 году Чаянов был арестован по обвинению в участии в деятельности «Трудовой крестьянской партии», якобы связанной с единомышленниками в Праге (то есть его посчитали своего рода «иностранным агентом»). Из заключения он уже не вышел – вплоть до расстрела в 1937-м.

Из деятелей нашей эпохи ориентиром для российских социал-демократов должен быть Андрей Сахаров – не только как выдающийся правозащитник и гуманист, но и как сторонник теории конвергенции, стремившейся соединить принципы политической свободы и социальной защищенности. «Нужны реформы, а не революции. Нужно гибкое, плюралистическое и терпимое общество, воплощающее в себе дух поиска, обсуждения и свободного, недогматического использования достижений всех социальных систем», - говорил он в своей знаменитой Нобелевской лекции.

Хотелось бы упомянуть еще одно имя – Александр Яковлев. Человек, прошедший непростой путь от руководящего деятеля КПСС до основателя Российской партии социальной демократии. Офицер-фронтовик, инвалид войны, оболганный своими политическими противниками – и ставший «отцом гласности», внесший огромный вклад в реабилитацию наших соотечественников, погибших в годы коммунистического режима. История Яковлева – это пример мыслящего человека, выстрадавшего свою идейную эволюцию. В качестве социал-демократа он выступал за диалог со всеми сторонниками демократического пути развития России и за жесткое противостояние с приверженцами авторитаризма.

Итак, каковы могут быть уроки предшественников для современных российских социал-демократов? Это:

-необходимость сочетания свободы и справедливости, либеральных ценностей в политике и демократии в социально-экономической сфере.

- особое внимание к нравственным принципам, уважение к достоинству человека, совместимость с религиозными ценностями милосердия к ближнему.

- всемерное поощрение развития гражданского общества.

- жесткое неприятие любых форм тоталитаризма и диктатуры.

- открытость к диалогу с другими политическими силами, уважающими права и свободы человека.

- восприимчивость к технологическому и социальному прогрессу.