За последний год Россия, на первый взгляд, эволюционировала в направлении традиционного общества, существующего в условиях «уваровской триады» — православия, самодержавия и народности. Бердяев и Ильин возведены в ранг классиков, в Манеже вслед за «Романовыми» прошла выставка «Рюриковичи». Если в 2013 году в Александровском саду был открыт памятник патриарху Гермогену, то в нынешнем рядом поставлен монумент Александру I (к 200-летию взятия Парижа не успели, так что открывать пришлось в конце года). А около Академии Генштаба на юго-западе только что воздвигнут конный памятник генералу Скобелеву — не такой эффектный, как его предшественник, стоявший на месте нынешнего Юрия Долгорукого и снесенный в 1918 году (нет постамента в виде русской печки и солдатских фигур), но все равно весьма внушительный.

Гермоген мужественно противостоял полякам, Александр брал Париж (этому событию посвящен один из барельефов памятника; про основание лицея, видимо, забыли), Скобелев завоевывал Среднюю Азию и спасал братьев-болгар, через несколько десятилетий воевавших против России в Первую мировую. Кстати, и памятник героям этой войны был открыт в нынешнем году в Москве — на Поклонной горе.

Военно-патриотическая история переживает свой расцвет — и в то же время не трогает сердца людей, ни элиты, ни народа. Как многочисленные канонизации святых перед Первой мировой войной не приводили к повышению религиозности населения, что подтвердилось через несколько лет, когда в годы гонений у Церкви нашлось немного защитников. Те же московские рабочие, которые шли поглазеть на торжественное причисление к лику святых того же патриарха Гермогена в 1913 году, спустя несколько лет с удовольствием ходили на митинги — слушать Ленина и Троцкого.

Нынешняя ситуация не слишком отличается от тогдашней. И дело даже не только в том, что среднестатистический москвич способен заплутать в трех Александрах, правивших страной в позапрошлом веке (который представляется почти таким же далеким, как Куликовская битва). Просто единственной войной, которая вызывает сильные чувства, является Великая Отечественная, великая победа и великая трагедия. А все остальное — это забытые преданья старины, способные вызвать у населения некоторый интерес, иногда уважение, чаще равнодушие, но не отрадное мечтанье. Любители истории не в счет — их очень немного по сравнению с концом 80-х, когда люди бросились к первому тому Соловьева, чтобы узнать из него всю правду, ранее скрывавшуюся советским режимом. Открыли, посмотрели — и последующие тома долго оставались нераспроданными. Да что Соловьев, который действительно является трудным чтением, — красивые популярные издания пылятся на магазинных полках.

Но если дореволюционная Россия не может сойти за образец, то ситуация с Советским Союзом не выглядит столь однозначной. С одной стороны, среди населения распространена ностальгия по брежневскому «золотому веку», когда и очереди были не такими длинными и безнадежными, как после падения нефтяных цен в середине 80-х, и ассортимент в магазинах выглядел пооптимистичнее, и на деньги, еще не съеденные инфляцией начала 90-х, можно было купить кооперативную квартиру. При этом ностальгия распространяется и на молодежные группы, слушающие рассказы старших и воспринимающие СССР как современную Россию, к которой добавлены социальные гарантии, полная занятость и влияние в мире. Однако, в любом случае, желающих вернуть все советское немного – большинство ностальгирующих хотели бы исключить коммунистическую идеологию, полный запрет частной собственности и официальный атеизм.

С другой стороны, в элитах даже в несколько модифицированный Советский Союз с народным контролем и товарищескими судами возвращаться хотят очень немногие. Кому приятно, если к тебе в загородный дом явится комиссия общественников в сопровождении милиционера (с официальным статусом — попробуй не пусти!) и начнет выяснять, откуда деньги на скромное трехэтажное строение, когда дети Африки голодают. Тут и знаменитая 20-я статья Конвенции о противодействии коррупции покажется невинным развлечением.

Но совсем без ориентиров жить нельзя — пусть и неявных, подсознательных, никак публично не декларируемых. Представляется, что ориентиром для большинства российской элиты даже в условиях массированной антизападной пропаганды остается Америка — как и в начале 90-х. Только Америка не современная, прошедшая через бурный 1968 год, а «сконструированная» на основе советской культуры, прочитанных в детстве книг и учебников истории 70-х годов. То есть страна, управляемая солидными джентльменами в цилиндрах (из «крокодильских» карикатур), которым не стоит задавать нескромные вопросы об их доходах (это же коммунизм!). Способная в любую минуту послать канонерку в любую страну Латинской Америки и посадить в президентское кресло угодного политика (как в «Королях и капусте»). Крайне недружелюбная по отношению к реальным или потенциальным смутьянам, будь то негры в Алабаме или профсоюзники в Детройте. А также где люди в воскресенье чинно и респектабельно ходят в церковь (как в «Томе Сойере»), что не мешает им нарушать заповеди, если очень надо. В общем, что-то среднее между Марком Твеном, Джеком Лондоном и «Международной панорамой».

Понятно, что речь идет о давно не существующем обществе вкупе с представлениями советских людей об этом обществе, которого они никогда не видели. Но очень хочется быть большими и сильными, способными перевернуть шахматную доску во время проигрываемой партии. Проблема в том, что Америка столетней давности — это не только доктрина Монро, суд Линча и разгром леваков, но еще и общество беспрецедентной вертикальной мобильности, центр притяжения для иммигрантов со всего мира. Общество широких возможностей для изобретателей, которые коммерциализировали свои инновации, быстро становившиеся локомотивами промышленного роста. И общество, в котором уже тогда действовало антитрестовское законодательство, а пресса выступала в качестве разоблачителя противозаконных комбинаций. А миллионеры того времени оставили миру не только состояния, но и университеты, библиотеки и музеи, сделавшие Америку конкурентоспособной в культурно-образовательной сфере, в которой она отставала от «Старого Света».

В любом обществе есть светлые и темные стороны — проблема в том, что Россия заимствует те составляющие противоречивого американского опыта, которые чаще вызывают у современных американцев не энтузиазм, а стыд (как «маккартизм»). Причем в условиях, когда стремление выглядеть могущественным мировым игроком сочетается с явным тупиком сырьевой экономической модели, ставшим главной причиной кризиса, который к концу года стал очевидным явлением и для неисправимых оптимистов (санкции только обострили ситуацию, так как лишили возможности занимать деньги на мировых рынках для затыкания очередных дыр). Можно жить некоторое время в условиях иллюзий — но пробуждение обычно бывает тяжелым и болезненным.

Автор — первый вице-президент Центра политических технологий

Фото ТАСС/ Станислав Красильников