Миллион для Рамзана Кадырова

Рамзан Кадыров не любит французских карикатуристов. Как некоторое время назад не любил Венедиктова и Ходорковского. А до них — правозащитника Игоря Каляпина. Круг личных врагов Рамзана Кадырова как система координат, по которой можно сверять политический момент. Две оси, два измерения всего сущего: президент и, как теперь обозначилось, Пророк. Вполне достаточно.

Марш миллиона в Грозном уже ни у кого не вызвал улыбку, и это, может быть, важнее даже того, как Грозный одним усилием административного мускула превзошел Париж. Отец, знаток ислама, наверное, поморщился бы сыновнему пониманию учения. Но как мастер интриги он должен был оценить размах, с которым наследник совместил Того, Кого нельзя рисовать, со златоглавой державностью. Совершающие намаз чеченские гвардейцы вполне органично вписываются в дымящиеся ландшафты русского мира в Новороссии.

Чеченский космос

Рамзан Кадыров действительно сам себя сделал фигурой федерального масштаба — ровно в той мере, в какой федерального и исторического масштаба было чудо, которое ему было поручено совершить: всю недавнюю историю, закатанную в асфальт новенького проспекта Путина в Грозном, приказано забыть, и она будто забыта. То, что на митинги в Грозном выходят организованными колоннами, никак не ставит под сомнение чистоту помыслов тех, кто в них шагает с плакатами, иногда написанными даже по-английски. Нет оснований сомневаться в искренности тинейджеров, облаченных в майки с портретом Кадырова. «Спасибо нашему лидеру за наше процветание», — сказали мне в центре Грозного студенты, и добавили: «И за то, что у нас есть футбольная команда, и волейбольная, и, иншалла, будет хоккейная».

Тинейджеры не обязаны знать законы строительства пирамид. Рамзан Кадыров рвется спасать Новороссию так же, как несколько лет назад рвался ввысь: «Не пора ли нам запустить в космос чеченского космонавта?» — задумывался он, обращаясь к чеченскому телезрителю, который еще не пришел в себя после предыдущего распоряжения лидера: вывести чеченскую породу лошадей. Так и сказал — «нохч пород», и Чечня умирала от смеха, большей частью беззлобного.

Рамзан Кадыров совершил чудо. Там, где катакомбы казались вечными, а люди бродили словно тени, потому что людям там делать было нечего, теперь город-сад. С просторными площадями и широкими проспектами, с парками, в которых по выходным гуляют счастливые горожане, с кино, большим футболом и бутиками на увенчанном мечетью и небоскребами главном проспекте имени главного человека страны.

По ночам, впрочем, окна, выходящие на проспект, большей частью темны — люди здесь не живут, тут лишь офисы. Для тех, кто в большинстве пробавляется, как и прежде, челночеством и рынком, здешние квартиры — как пятизвездный отель для сельского пенсионера. Люди живут там, где жили — в окрестных дворах, в домах, на которые не хватило штукатурки и облицовки, следы от пуль и расщелины в стенах замазывать некому и незачем. Власть и восхищенные журналисты здесь не ходят, а местным эта память не мешает, и за это тоже спасибо Рамзану. Страшный сон тем и хорош, что, проснувшись, его рассказать можно даже с улыбкой. Здесь рады тому, что осталось, а диковинных размеров и архитектуры национальная библиотека, выстроенная на бывших развалинах, явная причуда Хозяина — что ж, пусть будет. Как зыбкая гарантия того, что страшное не повторится. И конечно, кому не хочется, чтобы грозненская ледовая дружина, иншалла, побеждала в КХЛ. А Ходорковский, конечно, неправ. И если правозащитники все равно ничем не могут помочь, то зачем мешаются и раздражают Рамзана? И чего ждать от Запада, кроме инцеста, санкций и гадостей про Пророка?

И все это — тоже искренне…

Шекспир для криминальной хроники

Те, кто приезжает сюда впервые, рискуют и в самом деле уехать в восторге от чуда. Не узнать его формулу, которая никогда не была биномом Ньютона для более или менее посвященных людей. Все происходило даже не без некоторого изящества. Строя на собранные с приближенных олигархов средства, экономя на всем, чеченская власть предъявляла Москве смету, рассчитанную по официальным расценкам, то есть в разы больше. В Москве эти игры прекрасно понимали, но по понятным причинам совсем отказаться от них не могли. Разве что вместо десятикратного возмещения согласиться с четырех-пятикратным, что тоже всех устраивало, особенно с учетом объемов и, естественно, откатов. Технология успешно работала по всей Чечне, чиновник в горном селе честно отчитывался о чуде местного значения: «Глава администрации привез сюда своих друзей-бизнесменов. Они вместе с ним дали нам в долг». — «Уже расплатились?» — «Еще нет…»

Наверное, расплатились — теми деньгами, которые пришли из Грозного, куда они, соответственно, пришли из федерального бюджета в соответствии с грамотно расписанной сметой и в объемах, способных вознаградить смелость инвестора. Но большинство чеченцев про эти инвестиции могли и не знать, дом здесь для обычного гражданина — главное, за две войны десятки раз собирал он свои руины в жилище, даже понимая, что следующая бомбежка все равно оставит руины. Поэтому частный сектор восстановился здесь сам, хоть кое-кому даже удалось выбить компенсацию — за 50-процентный откат, конечно.

В общем, все обычно. Но после двух войн, которые, оказывается, списывают все даже круче, чем считалось прежде. История и личность, человек и место идеально нашли друг друга — послевоенная Чечня и Рамзан Кадыров.

…Когда Ахмат Кадыров перешел на сторону Кремля, чеченцы, которые к тому времени уже не были в восторге ни от Басаева, ни от Масхадова, ни от Ичкерии, твердо знали: человек, вручивший Кремлю ключи от Чечни, ни при каких условиях не будет избран на сколь-нибудь честном голосовании. Мысль же о том, что ими может править Кадыров-младший, возглавлявший тогда охрану отца, не тянула даже на скверный анекдот.

Но закончилась война, и оказалось, что можно жить так, как жить уже никто не надеялся — как все. Можно пойти в театр и не быть взорванным. Пойти в кофейню заказать латте. И Грозный продолжал развиваться как парк счастливого забвения. Выросло поколение, для которого Рамзан стал символом небывалого успеха, а про войну им не очень рассказывают даже родители — зачем? Чечня будто заморозила собственную память, в том числе и о том, что в кадыровской казарме рядом зачастую служат кровники — те, кого от взаимного преследования из-за кровной мести удерживает только совместная служба и совместный интерес. Идейная составляющая чеченского противостояния к концу второй войны изрядно размылась. В криминальной хронике пару лет назад прошел почти шекспировский сюжет. Боевик, пришедший ночевать к подруге, в перестрелке убит кадыровцами. За одного из них эта подруга выходит замуж. В отместку боевики убивают и ее, и ее нового избранника. Происшествие проходит по разряду бытового криминала, но самое важное в этой истории то, что так оно, в общем, и есть.

Миллион без предела

А в подполье есть и честные сторонники странной независимости, и убежденные исламисты, и просто романтики, и банальные бандиты, и те, кому некуда идти, а, помимо обращения с «калашниковым», они в жизни ничему научиться не успели. Есть те, кто ушел мстить, и есть те, кто прячется от мести. Это история не про то, как линия фронта разделила братьев, а про то, как браться с равной вероятностью могут оказаться по любую сторону линии фронта. Те, кто когда-то не успел уйти «в лес» или по каким-то причинам там не задержался, нашли себя в структурах людей с ружьем у Кадырова, что во всех отношениях комфортнее.

Но для того, чтобы Кадыров мог на них полагаться, он, великий и ужасный, обязан день ото дня быть еще более великим и ужасным. Повышать ставки. Готовить космонавта. Побеждать в Новороссии. Иметь не просто личных врагов, нет, его личные враги — это враги всего ислама. И главное, убеждать в этом вверенное население.

Пирамида должна строиться. А с этим становится сложнее.

…Люди, которые готовы поделиться своим представлением о чеченской реальности, назначают в Грозном встречи в пустынных местах, говорят тихо, но уже минут через пять все равно начинают нервически оглядываться. Страшно всем. В элите особенно. «Сам Кадыров боевого опыта не имеет, — объясняла мне одна коллега, — но он окружил себя людьми, у которых другого опыта нет, и разделил функции: они бьются с подпольем и инакомыслием, он заряжает их лютой беспощадностью». Эта лютость вкупе с поистине звериной энергией становится той силой, которая согнула Чечню, одновременно ее отстроив, в том числе по вертикали. Любой чиновник знает: нерадивость или даже просто недоразумение чревато не просто потерей кресла и денег. Он рискует стать изгоем, а это в условиях такой модели гражданская смерть. Никто не возьмет на работу не только его, но и его родственника.

Такая модель некоторым образом уравнивает и тех, кто должен сеять страх, и тех, кто должен бояться. Хочешь не хочешь, какие бы чувства ты ни питал к Кадырову, к нему приходилось идти работать, в том числе и людям с ичкерийским опытом, про который тоже все знают, но это уже, получается, не так важно. И сам Кадыров не слишком вспоминает этим людям, кому они сочувствовали во время войны и как они относились к его роду.

Эти люди не рвутся в ближний круг. На расстоянии спокойнее, достаточно быть просто осмотрительным и придерживаться внешнего ритуала лояльности. На самом же деле средний уровень чиновников и профессионалов — глухая фронда, у которой, правда, выбор по-советски узок: кухня или отъезд. И именно это, а не полицейский режим является основой общественного договора.

Кадыров идеально вписал Чечню в ткань общероссийского стиля, во многом его усугубив. Но одновременно он перестает быть воплощением лютости или успеха. Он выходит из моды, те, кто вчера надевал майки с его портретом, понемногу вырастают и утыкаются в невысокий потолок тех возможностей, которые предоставляет кадыровская Чечня. Они не ропщут, смиренно находя себя в чиновничестве или близком к нему бизнесе или просто уезжают. Необузданная система обретает черты нормальной автократии, несколько более жесткой, чем по стране в среднем. Из всего наработанного Кадыров отбил лишь право жить по понятиям, которые он сам объявляет законом, и жечь офисы тех, кто в этом праве сомневается.

«Чеченцы на самом деле ничего не забыли, — тихо говорит старый знакомый, вынужденный, как и многие, изображать лояльность. — Просто они очень боятся снова вспомнить пережитый ужас. И в этом смысле они согласны на то, чтобы Рамзан заставил их обо всем забыть».

Рамзан Кадыров оказался эффективен — как способ защитной реакции. Миллион, выходящий к мечети и на проспект Путина, пока явно не предел.

Но фото: Грозный. 19 января. Глава Чечни Рамзан Кадыров выступает во время акции "Любовь к пророку Мухаммеду" в защиту исламских ценностей, против карикатур на пророка. Елена Афонина/ТАСС