Child 84
Я верю в то, что 84 процента существуют. Как кто-то верит в то, что существуют инопланетяне или рай. И неважно, пусть их завтра будет 86 процентов, потом 90, я все равно буду верить в то, что их 90 плюс-минус статистическая погрешность.
И пусть социология лукава, пусть общественное мнение обнаруживается, как полагают иные скептики, только когда общество о его мнении спросят, все равно: не надо себя обманывать, ссылаться на устройство воздуха, всеобщий страх и поголовную безграмотность. Хотя бы потому, что это устройство и эта безграмотность и есть те самые 84 процента, или 86, или хоть 90.
И я верю, что в нужный час и в нужном месте эти 90 процентов дадут правильный ответ на любой правильнопоставленный вопрос. Хоть про Крым, хоть про Кавказ, хоть про фильм «Номер 44».
Ведь все дело в привычке к системе координат. В той системе, в которой пишется, скажем, эта статья, министр культуры Российской Федерации — это, как бы помягче, человек интересный как носитель необычного количества хромосом или количества пальцев, что нисколько не мешает ему ходить, разговаривать и даже работать министром. Все остальное уже не смешно, потому что смеяться сил уже нет, и вообще смеяться над ним — моветон вроде бородатого анекдота.
В этой системе координат термин «бандерлоги» — веселый код и мем, а наличие гвардейских ленточек в количестве более трех на одну сумку или один автомобиль — несомненный диагноз. Мир этих сумок и этих автомобилей как черный ящик, потому что для проникновения взгляда отсюда туда нужен специальный переходник. Как в электровилках с разным напряжением. Но его нет, потому что он никому не нужен.
Там — другое все. Министр культуры там — человек совершенно нормальный и, наверное, точно так же не понимает, как с такими безумными взглядами на жизнь выживают люди, на которых он смотрит оттуда. Там другой воздух и другой эфир, там нормально сказать про очернение времен Сталина, обсудить уголовное наказание за аборт и попросить миллиард на патриотическую столовку от великих кинобратьев.
Здесь ломают голову и заламывают руки: неужели там и в самом деле полагают нас такими же, каким мы полагаем министра культуры? Нет, не полагают. Там просто не до нас. Там, в своей системе координат, им, в отличие от нас, незачем вдаваться в особенности нашей. Или еще какой-нибудь.
Они самодостаточны, и только когда мы это поймем, наше поражение откроет нам поистине булгаковского масштаба просветление: нам не заслужить победу, нам нужно стать такими же самодостаточными, как они.
90 процентов здесь и вокруг. И не важно, что они на самом деле думают, кого ненавидят и что готовы в реальности терпеть. Пусть они любят то, что провозглашено любимым не больше нашего, как уповают оптимисты, отрицающие существование 84-процентного рая на земле. Вопрос в том, насколько они способны приспособиться к тамошней норме, к той системе координат, которая там. Идет себе человек по улице и думать не думает о том, о чем его вдруг спросит подвернувшийся социолог. Ни про Украину, ни про губернаторов, ни даже про папу Римского. Социология не создает общественное мнение, она, может быть, провоцирует его появление и тут же его фиксирует, но это же, как говорил Юрий Левада, и есть самое интересное — понять и проанализировать, потому что спросить особого ума не надо.
Социология изучает не просто металлические опилки, а как они разворачиваются в момент включения магнитного поля. 84 процента или 90 — это не те, кто любит Путина и ненавидит хунту. Это те, кто в сложившихся обстоятельствах радуются тому, что человечки зелены, вежливы и, как Крым, наши. Или кто-то думает, что немцы так уж прямо все и во всем разделяли представления фюрера?
Массовая готовность жить в той системе координат, которая отсюда кажется траекторией взбесившихся пчел, объясняется отсутствием привычки к какой-либо системе координат вообще. Кто-то это отсутствие сделал своей профессией, и таковых много — одних министерств у нас сколько, а еще стране нужны политологи и прочие толкователи державных снов. Но они не составляют общенациональное большинство. Они задают тот импульс, которому невозможно противостоять. Человек, который идет по улице, не ожидая внезапной встречи с социологом, про величие страны знает, как про Достоевского: в школе проходил, содержание знает, читать в жизни не станет. И если пятая колонна ему объяснит, что величие страны — залог вечной унылости его особого пути, он воспримет это как вторжение в частную жизнь, в которой он, дабы не рисковать душевным комфортом, потомственно научился довольствоваться теми ответами, которые есть, причем желательно на все времена. Ему, может быть, и не нужны ни Крым, ни Новороссия. Но он знает, что деды воевали. Он знает, что ветераны государство не интересуют. Но тем более надо дать по рукам бандеровцам, которые, стало быть, отнимают у ветеранов последнее из того, что не успела отнять собственная страна.
И выходит, что система координат, в которой детским тверком занимается Следственный комитет, уже не выглядит чем-то особенным. Эта система оказывается всеобъемлющей. Наши люди оказываются людьми самых широких взглядов на свете.
И теперь можно все, потому что все возможно.
Но есть и хорошая новость: мы ничего не потеряли, потому что у нас и не было шансов победить и что-то доказать. Мы могли только, как встарь, выйти на площадь. Я верю в 90 процентов спокойно и без ночных кошмарных пробуждений, потому что дело не в них. Важны остальные. Те, для кого при любом уровне магнитного поля министр культуры так и останется лишь сюжетом для смешного рассказа о том, как некто Владимир Мединский запрещал странное кино, повышая посещаемость сайта Минкульта, на котором он обещал его выложить. Может быть, их и не подавляющее единое большинство — тех, кто всерьез слушает про то, что сравнение папой Римским Сталина и Гитлера — мерзость перед богом. Но тех, кто постит ссылку на это открытие как свежий анекдот — меньшинство, за пределами которого остальные, кто не постит и не смеется, то ли 84, то ли 86 процентов, могут думать о Крыме и польских яблоках что угодно, пока их не встретил социолог.
Для хорошей новости здесь тоже есть место: как во время чумы, здоровые люди легко узнают друг друга. Должно же у них, в самом деле, оставаться что-то свое!
