Вера Кораблина, вступила в Преображенское братство 12 лет назад:

Для меня братство — это церковь, я другой не знаю. Я из неверующей семьи, никто, ни мои родители, ни мои бабушки-дедушки, не были верующими. Я пришла в братство вместе с человеком, которому я полностью доверяла, который очень изменился после прихода в братство и оглашения, и меня это интриговало до такой степени, что я сама полтора года ходила на оглашение, все пытаясь понять: ну как это может быть, как это работает, что происходит — вот все эти люди, которые со мной ходят, ладно я, разумный, интеллигентный человек, хожу терплю, но все остальные, чумовые тетки какие-то, мужики, наверное, они в следующий раз не придут, и я больше не приду. Но мы опять и опять собирались раз в неделю — вот что это было?

Тайна началась еще тогда. Потом я приняла крещение, и я другой церкви не знаю. Не знаю опыта прихода, возможно, где-то есть невероятная ситуация жизни по Евангелию, может, где-то на Афоне, куда женщин не пускают, — не знаю. И искать не хочу. Потому что то, что я имею здесь, это, во-первых, невероятный адреналин, а у меня в нем есть потребность, — нет ничего интереснее, чем жить вместе. Более интригующего, неожиданного, мощного приключения, чем братская жизнь, найти невозможно, с этим не сравнятся никакие походы на катамаранах, хотя это, может, быть, наивно звучит.  Я здесь получаю ту полноту жизни и ту невероятную полноту радости, которую ни на что не променяю. Моя верность основана на моем личном опыте, и не только на моем — очень много разных людей, бывших теток и дядек, стали мне братьями и сестрами и удивительно родными людьми. Мы не сторонние наблюдатели, все, что происходит в церкви, плохое, хорошее, это наше, мы здесь именно для того, чтобы она жила дальше, несмотря на нынешнюю ситуацию, далеко не всегда такую, которая нас радовала бы.

Александра Колымагина:

Я в Преображенском братстве все 25 лет его жизни. И все эти годы главным для меня было то, что все, что я вижу и переживаю в служении братства, очень нужно и очень важно для всей нашей церкви. Большинство из нас приходило в церковь взрослыми, в результате сознательного выбора, и катехизация, а потом общинная жизнь (а многим из нас и богословское образование) помогли прикоснуться к полноте Предания, не только к духу, но и к смыслу церковной жизни. Не только для меня, но, как я знаю, и для многих братчиков, это переживалось так: ты шёл по бездорожью и вдруг вышел на путь. И есть те, кто идет впереди, и те, кто рядом.

В наше братство входили замечательные, великие люди, такие как Сергей Сергеевич Аверинцев и о. Павел Адельгейм. Но большинство из нас, думаю, часто вспоминают слова Писания, которые неизменно приходят и мне на ум, если я задумываюсь о своем месте: «Посмотрите, братия, кто вы, призванные: не много из вас мудрых по плоти, не много сильных, не много благородных…» И то, что при этом мы вместе можем — несмотря на сопротивление, клевету и замалчивание, с которыми часто сталкивается братство — делать вместе действительно удивительные вещи (кроме того, о чем я говорила — воцерковления и просвещения, — это и исторические выставки во множестве городов, и масштабные конференции, где не просто делаются доклады, но всегда идет диалог, есть совместное размышление над острыми и тяжелыми вопросами), для меня до сих пор остается чудом. Как чудом остается и то, как при всех наших слабостях, немощи и греховности в братском общении, в стремлении вместе жить по Евангелию открывается красота и сила души каждого человека…

Сергей Пархоменко, журналист:

Мы рассчитывали, что первые знаки можно будет установить весной, приблизительно в апреле. Совершенно очевидно, что если мы хотим, чтобы этот проект принял тот масштаб, который он заслуживает, а речь идёт о десятках тысяч таких знаков в Москве, то важнейшая его часть будет организационно-административная. Я напомню, что основой проекта должна стать база данных «Мемориала», которая сегодня насчитывает многие сотни тысяч имён расстрелянных с их последними адресами, и существенная часть этих адресов — в Москве, часть в Питере, а часть — в других городах, к которым я ещё вернусь. Если мы хотим, чтобы это приняло желаемый размах, то очевидно, что это невозможно делать каким-то кустарным, подпольным образом, необходимо получить формальное разрешение и московского правительства, и владельцев этих зданий. Мы не можем пока точно знать, как знаки будут выглядеть, но понятно, что эта вещь будет абсолютно стандартная, они все будут одинаковы. И каждый такой знак, естественно, не может пройти весь скорбный путь утверждения мемориальной доски, что может растянуться на годы в соответствии с процедурой, которая сейчас принята в Москве. Поэтому мы рассчитываем, что тогда, когда наш проект будет окончательно подготовлен, будет окончательно разработан сам знак и, возможно, мы будет иметь первые несколько сотен конкретных адресов с конкретными желающими, которые хотели бы такой знак установить, а я хочу напомнить, что за каждым знаком должен стоять отдельный человек, который является инициатором его установки и оплачивает это установление, мы сможем обратиться в московское правительство с просьбой выпустить рамочное постановление, которое в целом разрешило бы установку таких знаков по такому стандарту. А потом, по каждому знаку, оформляется подтверждение мэрии на одном листочке по упрощённой схеме, что да, вот по этому адресу вот этот знак может быть установлен в соответствии с ранее принятым постановлением. Мы провели предварительные консультации с некоторыми чиновниками из мэрии и убедились, что такой путь возможен, и это довольно логичная технология. Конечно, последнее слово при этом принадлежит владельцу здания — это может быть человек, юридическое лицо или компания, товарищество собственников жилья, это может быть та или иная районная управа, которые должны принять окончательное решение относительно того, готовы они или нет разместить этот знак на своём фасаде. Понятное дело, что никакое насилие тут недопустимо, и если владелец против, то это становится невозможным. Но мы очень рассчитывает на то, что владельцы московских зданий в данном случае окажутся солидарны с организаторами проекта, мне кажется, что это настолько бесспорная и проникновенная, что ли, вещь, что мы можем рассчитывать в данном случае на их полное понимание и добрую волю.

Также нужно подчеркнуть ещё такой момент — проект совершенно не рассчитан на преобладавшую роль родственников репрессированных. Наблюдения за тем, как люди пользуются базой данных «Мемориала», которая, как известно, существует в сети уже довольно давно, показывают, что ищут обычно не имена, а адреса. То есть человек интересуется своим собственным домом, в котором он живёт, и обнаруживает в своей собственной квартире, или на лестничной клетке, или в соседнем подъезде имена репрессированных. И так это и должно работать. Мы рассчитываем, что люди будут ставить знаки совершенно незнакомым людям, ориентируясь, скорее, на адрес, чем на родство. Хотя и такое, конечно, тоже возможно, но уже сейчас видно и понятно, что чаше люди ищут дом, чем имя.

Что касается других городов — мы действительно очень хотели бы, чтобы одновременно с Москвой этот проект стартовал бы в Питере. Вчера были люди, которые специально оттуда приехали, чтобы поучаствовать в этой конференции, там тоже собирается инициативная группа, которая будет действовать параллельно с московской. Кроме этого, по всей видимости, в проекте сразу примут участие один-два относительно небольших города, в частности, вчера речь шла о Коломне и о Рязани. Пока в предположительном смысле, но известно, что в этих городах есть очень активные, очень энергичные группы, они сотрудничают с «Мемориалом», и вполне вероятно, что именно там знаки также будут устанавливать в первую очередь. Но вообще, конечно, этот проект должен быть общенациональным. Совершенно очевидно, что он не может замкнуться в рамках одного города, просто пока мы рассчитываем на то, что он начнётся в Москве и Питере, потому что большая часть информации, которой мы уже сейчас располагаем, касается именно этих двух городов.

Евгений Асс, архитектор, основатель и ректор архитектурной школы МАРШ, профессор МАРХИ:

Для того чтобы создать дизайн этого знака, собралась очень представительная компания ведущих московских архитекторов, графиков, дизайнеров и скульпторов, среди которых были такие крупные имена как Сергей Скуратов, Александр Бродский, дизайнеры Троянкер, Трофимов, Жицкий, Гурович, скульпторы Красулин и Александров. В результате нашей деятельности было разработано довольно много вариантов. Как вы понимаете, добиться абсолютного единодушия в таком коллективе было нелегко, каждый художник интересовался своей собственной идеей. Но в результате мы пришли к соглашению относительно трёх принципиальных типов этих знаков, которые решили доработать всем нашим собранием и рассмотреть в течение краткого времени. Сейчас пока ещё рано их анонсировать, но можно сказать, что они не слишком похожи на немецкие, нам хотелось уйти от прямых аналогий с немецким прототипом. В то же время хотелось сделать эти знаки скромными, тихими, с минимумом какого-то дизайна. Это, в большей степени, знаки печали, которые не кричат о себе, это не мемориальная доски, они небольшие, совсем камерного размера, где-то 12 сантиметров в высоту, некоторые даже ещё меньше, тенденция какая-то такая. Кроме этого, важнейшими критериями в нашей работе была их типизация и стандартизация, простота в изготовлении, низкая стоимость и вандалоустойчивость. Все эти вопросы мы обсуждали, и, как нам кажется, у нас есть уже достаточно хорошая база идей по всем этим пунктам, и теперь в течение 10 дней мы их доработаем и представим на обсуждение всей инициативной группе, которая была представлена на конференции.

Текст разрабатывала другая группа, и мы получили его только вчера вечером, это итог работы этой команды историков и социологов, которые специально занимались содержательными вопросами проекта. Там есть два варианта текста, предложенные нашими уважаемыми коллегами. Один, максимально краткий — здесь жил такой-то, родился тогда-то, расстрелян тогда-то. И длинный вариант — здесь жил такой-то, с указание профессии или должности, родился тогда-то, арестован тогда-то, расстрелян тогда-то там-то и там-то. Пока это тоже вопрос отчасти к дизайну, но и не только, потому что второй вариант требует дополнительной архивной работы, уточнения по всем базам данных.

Никита Соколов, историк, публицист:

Вчера мы просидели целый день, с 11 утра до 8 вечера. Там собралось два «мозговых штурма». Один состоял из историков и общественных деятелей, которые должны были определить хронологические границы памятуемых лиц и каким образом определяются способы отбора для памятования, а отдельно собирались художники для того, чтобы разработать форму знака. Эти две задача вчера решались, историки свою часть доделали до конца, дизайнеры — нет, и 22 числа будет продолжение.

Первоначально устроители думали ограничиться сталинской эпохой, но историки немедленно сказали им, что это совершенно несправедливо и неправильно, и государственный террор в России начался совершенно не со сталинского периода, а прямо с 25 октября 1917 года, и ровно такие границы и были установлены. Замечательно, что они полностью совпадают с российским законом о реабилитации жертв политических репрессий, который эти жертвы считает с 25 октября 1917г. и до 18 октября 1991г., когда это государство перестало существовать.

Также вчера зашёл вопрос о личностях самих репрессированных, потому что советская практика реабилитации была, в общем, не безупречна по понятиям современного общества. Да, Берия не был японским шпионом, и по этим обвинениям его реабилитировали, но это совершенно не означает, что он не нарушал права человека и не покушался на правосудие в других эпизодах, которые ему не инкриминируют. Поэтому, когда выйдет какое-то резюме нашего вчерашнего собрания, там будет пункт о том, что если возникают обоснованные подозрение, что реабилитированный человек причастен к организации массовых репрессий, то есть является не мелкой шушерой, исполнителем, а именно организатором, то будет проводиться сбор дополнительных материалов, и перед судом будет поставлен вопрос об отмене реабилитации.

Никаких статистических данных у меня, разумеется, нет, но не было случая, чтобы я с кем-то заговаривал или переписывался об этом, и тема не вызвала бы интереса и готовности, по крайней мере, поставить за свой счёт знак. Собственно, задача этого проекта — предоставить людям лёгкую возможность это сделать, создать интерфейс, который позволит тем, кто пожелает, исполнить такую операцию легко.

Вадим Коровин, активист Федерации автовладельцев России:

Всё очень просто. Реализуется план, озвученный товарищем Полонским: «У кого нет миллиарда, может идти в жопу» и «Москва — это город для богатых». То есть московское правительство во главе с Собяниным, в первую очередь подразделение, которым руководит господин Лексутов, не спрашивая москвичей, не спрашивая вообще никого, выдавливает людей из центра Москвы. Причём выдавливает их так вероломно. Я лично не против платных парковок, я поддерживаю разумное ограничение въезда в центр, но всё должно быть взвешено и согласовано с общественными организациями. Нужен сбалансированный подход: 20-25 рублей за час — это было бы нормально. Если уж платная зона пошла в сторону Садового, то больше бесплатных мест, и в первую очередь конечно же бесплатные выходные, в первую очередь — закрыть все ведомственные парковки, все до одной, ни одного бесплатного ведомственного парковочного места, и бесплатная ночь, с 8 до 8. То есть я не против подхода, я против формы, которая, по-моему, просто ужасающая.

Сергей Пархоменко, журналист:

Полагаю, что в целом это верное решение, как всякий большой город, Москва нуждается в сети парковок. Но успех или неудача этой операции зависит, конечно, от чёткости концепции и эффективности исполнения. Пока с парковками есть немало всяких технических проблем, прежде всего связанных с тем, что в Москве недостаточно часто расставлены паркоматы и знаки, которые оповещают о том, на какой, собственно, парковке вы находитесь. Поэтому даже если у вас, вот как у меня, есть возможность заплатить за парковку с помощью мобильного телефона, иногда приходиться долго обходить весь квартал в поисках знака, на котором будет написан нужный номер. Но главная проблема всё-таки заключается в том, что пока в Москве совершенно неразумная тарифная политика. Признаюсь, я никогда в жизни не видел ни одного города, кроме Москвы, хотя путешествовал довольно много, в котором парковки были бы платными всю неделю, включая выходные и праздники, и круглосуточно, включая ночь. Совершенно очевидно, что парковка должна быть бесплатной в вечерние и ночные часы, а также в выходные, когда нагрузка на центр существенно меньше и когда иногда диву даёшься, что нужно платить за парковку, стоя в одиночестве на совершенно пустой улице. Вот этот эксцесс, конечно, подлежит исправлению, и чем быстрее это произойдёт, тем меньше будет противников идеи в целом. Потому что люди, сталкиваясь с таким идиотизмом, разочаровываются в самом факте существования парковок, что, на мой взгляд, совершенно неправильно.

Центр, конечно, будет таким образом несколько разгружен, но нужно отдавать себе отчёт в том, что пока это оборачивается невообразимой перегрузкой системы общественного транспорта. Потому что совершенно очевидно, что введение платных парковок должно существовать в паре с эффективными и широкими мерами по расширению и этой системы. А скажем, московское метро оказывается не очень хорошо приспособлено к изменениям, потому что там недостаточно часто расположены станции, так что иногда от того места, где вы находитесь, до метро приходится идти довольно далеко или, пуще того, ехать. Соответственно, должна меняться система наземного транспорта, думаю, прежде всего за счёт введения современных трамваев в городе, кроме того, Москва уже располагает сетью троллейбусного движения и усовершенствовать её было бы очень правильно. Потому что с тех пор, как троллейбусная сеть создавалась, прошло очень много времени, эта техника шагнула далеко вперёд и существует масса гораздо более современных систем развития и управления троллейбусным движением, которые могли бы решить многие проблемы. Но, откровенно говоря, я пока не вижу большого внимания к этому, все сконцентрировались на парковках, а они без улучшения общественного транспорта никуда не годятся.

Ну и конечно, надо помнить, что Москва — это по-прежнему город, который существует фактически без разумно работающей службы такси. Даже в последнее время, хотя всё, что связано с заказом такси, стало работать неплохо, остался сам старый парк, вот это огромное количество странных машин, которые все разрознены, разбиты по огромному количеству мелких фирм, и фактически не существует никаких счётчиков, а существуют какие-то странные «тарифы», когда ты сел в машину и платишь 450 рублей, даже если тебе нужно на соседнюю улицу. Это, конечно, абсолютно неправильно, и опять-таки большой город не может существовать без нормально организованной системы такси. Это обязательная часть городского сервиса, и именно городские власти обязаны это отрегулировать и создать условия для развития в Москве этого бизнеса.

Александр Рыклин:

У меня стойкое впечатление, что на Сергея Собянина в детстве наехала машина. Причем большая и тяжелая. Но—легковая. Ни чем иным его очевидную ненависть к этому весьма популярному в мире (да уже и у нас в стране) способу передвижения, кроме как давнишней психологической травмой, я объяснить не могу. Легковой транспорт планомерно вытесняется из города. На это направлены все решения, принимаемые мэрией в данной сфере. И кстати, увеличение парковочной зоны до пределов Садового кольца — лишь одно из них! А возьмите это бредовое расширение пешеходных зон за счет проезжей части? Скажем, на Большой Дмитровке. Там и раньше тротуары были вполне пустынны, а теперь, чтобы найти прохожего, надо сильно постараться. Зато однорядная пробка стабильно стоит от Охотного ряда до Пушкинской. И кому, кроме травмированного Собянина, стало от этого лучше?

Или вся эта дорогущая эпопея с выделенными полосами для общественного транспорта. Уже не надо быть Блинкиным, чтобы понять — на искусственно суженных магистралях пробки стали длиннее, плотнее и длительнее. А как могло быть иначе?! И я совершенно не ропщу на тех водителей, которые игнорируют это бредовое ограничение и за милую душу ездят по полосе для общественного транспорта. Я и сам так делаю! Просто надо не попадать под камеры, что довольно просто. А упреки некоторых в игнорировании законодательства просто смешны — вам эти доморощенные законотворцы завтра предпишут прыгать только на левой ноге. Будете прыгать? Ну, в добрый час! А меня увольте…

Однако вернемся к парковочной зоне… Вся логистика этого дивного проекта направлена исключительно на решение одной задачи — обобрать автовладельца. Нас разве предупреждали, что цены за парковку будут повышаться? Причем уже очевидно, что регулярно, и нынешние восемьдесят рублей за час стоянки в центре вовсе не предел. Нам разве разъяснили на берегу, что если паркомат, который еще надо отыскать, не работает, то это наша проблема, а не тех, кто его обслуживает? Потому что штраф возьмут с нас, а не с них. Так что вполне можно быть уверенным: недалеко то время, когда парковочная зона расширится до МКАДа и можете не сомневаться — за вашими деньгами придут и во дворы. Рано или поздно. Но, учитывая бюджетный кризис, скорее рано…

Вадим Прохоров, адвокат:

Как адвокат я хочу сказать, что к великому сожалению в России ещё в достаточной мере не сложился культ уважения к нашей профессии. В США, когда президент Клинтон забыл или по какой-то другой причине не заплатил взносы в ассоциацию адвокатов, его оттуда совершенно спокойно исключили, несмотря на то, что в этот момент он был президентом. И ему пришлось срочно этот вопрос решать, платить взносы и так далее. То есть это корпорация, которая себя уважает, люди в которой защищают друг друга, своих коллег. Это очень правильно, и, я надеюсь, такая ситуация будет складываться и у нас. Потому что если адвокат не чувствует себя защищённым, то ни один человек в стране не может чувствовать себя защищённым. Для многих адвокат — это последняя надежда, для обвиняемых, для преследуемых правоохранительными органами. И эту инициативу по защите нашего коллеги я полностью поддерживаю и надеюсь, что, может быть, наконец-то стала складываться корпоративная культура взаимной поддержки адвокатов, что совершенно правильно. Эта корпорация должна самостоятельно создавать свои ценности, люди должны защищать свою культуру и своих коллег, и опыт показывает, что постепенно это начало складываться. К счастью, пока что примеров преследования адвокатов не так уж много, но, чтобы их не стало больше, очень важно, чтобы эта солидарность была.

Дмитрий Динзе, адвокат:

Если человек совершил преступление и этому есть доказательства — он будет отвечать. Другое дело — если это всё надуманно и сделано для того, чтобы вывести адвоката из процесса, лишить его возможности осуществлять свои, предоставленные законом полномочия. Следствие иногда делает так называемую «подставу» для слишком рьяной защиты, это бывает по некоторым делам, когда СК и прокуратура чувствуют, что с этим адвокатам им не справиться и знают свои косяки. Но если он действительно подговаривал людей на то, чтобы они давали ложные показания и платил им за это деньги, то это — преступления, совершённые сознательно и обдуманно, и за них нужно нести ответственность. Существует определённая часть работы адвоката, которая проходит на грани допустимого, когда приходится общаться со многими свидетелями, в том числе и со стороны обвинения, и выявлять факты, связанные с фальсификациями по уголовному делу. Часто сторона обвинения потом преподносит это как давление адвоката на свидетелей.

Но в этом случае господин Мусаев должен был сам себя уберечь: если он говорил с каким-то важным свидетелем, то стоило делать это под диктофон или под видеозапись, или на протокол опроса, который он имеет право производить. И тогда бы вопросов к самому Мусаеву было бы гораздо меньше. То же самое по поводу оплаты этих билетов и всего остального. Он должен был бы заказать билеты на имя человека, привезти его сюда, оплатить гостиницу, и все надлежащие доказательства этих действий принести следователю. Чтобы не возникала ситуацию, когда получается, что он дал деньги и подкупил свидетеля.

Мне кажется, что подобная массовая поддержка должна осуществляться в том случае, если информация, которая имеется у Мусаева о том, что он делал всё законно и у него всё надлежащим образом оформлено, бесспорна. Он должен был выложить все эти документы в сеть, показать людям, что всё нормально, а Следственный комитет просто придумывает какую-то чушь и раздувает дело в целях того, чтобы «подвинуть» его от этого процесса и сделать из него лицо, не уполномоченное производить защиту по уголовному делу. Не нужны оголтелые протесты, не подкреплённые какими-либо доказательствами. А если доказательства есть, как в случае «Болотного дела», значит, они не скрываются и общественность их знает. В «деле Константинова», в котором я тоже участвую, мы размещали в интернете все материалы, всё показывали, всё рассказывали, там нет ничего, закрытого от общества. А в «деле Мусаева» есть только слова самого Мусаева и слова Следственного комитета. Кого хочешь, того и поддерживай, но и в том, и другом случае поддержка будет необъективна, потому что мы не знаем, какими фактами обладает каждая из сторон.

Зоя Светова, «The New Times»:

Очень важно, что адвокаты так отреагировали на обвинения в адрес Мурада Мусаева, тем более что не очень понятно, за что Следственный комитет и прокуратура его преследуют. Как и его коллеги, я считаю, что в его действиях нет никакого состава преступления, и возбуждать уголовное дело о том, что он якобы подкупал присяжных, совершенно незачем. Речь идёт о каких-то тайных причинах, по которым СК и прокуратура на него ополчились. Я совершенно не знаю, в чём тут дело, но мне кажется, что единственная возможная его защита — корпоративная солидарность, которая, к сожалению, очень редко встречается в юридической среде. Например, если вспомнить историю Светланы Бахминой, юриста ЮКОСа, то в её случае адвокаты не выступали с таким единством, от юридического сообщества писем в её защиту не было. Это один из первых случаев защиты адвокатами адвоката на моей памяти, и мне кажется, что это единственное, что может защитить Мусаева и дать надежду на то, что дело в отношении него будет прекращено.

Никаких глобальных прогнозов тут делать нельзя, потому что мы сталкиваемся с проявлением корпоративной солидарности по поводу конкретного случая. Ясно, что адвоката преследуют незаконно, вменяют ему преступления, которые он явно не совершал, что есть какое-то второе дно, и с ним сводят счёты по какой-то другой причине, в результате каких-то иных обстоятельств. Адвокаты это чувствуют, и поэтому его защищают. Но говорить, что они всегда будут защищать друг друга, мы не можем. Это конкретная, частная история. Но при этом Мусаев — адвокат, известный тем, что он действительно в хорошем смысле профессионал, и коллеги знают его как человека, который добивается результатов, насколько возможно, в защите своих клиентов, работает, прежде всего, профессионально и добросовестно. Поэтому другие профессиональные адвокаты вступаются за него, так как понимают, что подобная ситуация может возникнуть и с ними самими. Потому что и Генпрокуратура, и СК, и судьи относятся к адвокатам как к людям третьего сорта и своим врагам. Не как к процессуальным, а как к реальным противникам. У нас теоретически есть так называемый «состязательный процесс», но реально мы видим, что адвокат — это просто мальчик для битья. И именно поэтому адвокаты так возмутились: они хотят защитить не только Мурада Мусаева, но показать общественности и прокуратуре, что они готовы бороться за него так же, как он борется за своих клиентов.

Наталья Таубина, директор фонда "Общественный вердикт":

О том, что нас включили в список иностранных агентов, мы узнали только из средств массовой информации, никакого документа от Министерства юстиции нам не приходило. Соответственно, мы не знаем точно, что именно послужило основанием для вынесения такого решения, и говорить о последствиях со всей точностью и определённостью пока не можем. Теперь мы собираемся запрашивать бумаги у Минюста, и уже потом, ознакомившись с ними, сможем понять, каким образом будем обжаловать это решение и действовать дальше. Но со вчерашнего дня, мы, согласно законодательству, стали «НКО, выполняющим функции иностранного агента».

В принципе это всё — продолжение курса действий, направленного на маргинализацию независимых гражданских организаций в России. И вчерашнее решение, касающееся пяти самых известных организаций, которые занимаются правозащитной работой и оказывают помощь людям, пострадавшим от нарушения прав человека, является сигналом, что юридическая деятельность теперь тоже будет рассматриваться как политика.

Но мы будем продолжать нашу работу, от своих планов и задач мы не отказываемся, так как очевидно, что наша помощь нужна, и мы будем стараться и осуществлять её столько, сколько будет возможно.

Максим Блант:

Очередное наступление на НКО вписывается в то стремительное скатывание России к тоталитарному государству, которое значительно ускорилось в последние месяцы в связи с событиями на Украине. Законы, принимавшиеся Думой в первой половине года, – это законы военного времени, и поправки к закону об НКО не исключение. А в стране, которая живет по законам военного времени, может существовать гражданская активность только одного рода – активная борьба с внешним и внутренним врагами, выявление и «нейтрализация» «пятой колонны» и национал-предателей. Тех сил, которые льют воду на мельницу враждебного окружения, мечтающего вернуть на колени подымающуюся великую империю.

В конце этого пути, по которому наша страна уже ходила в прошлом веке, нас не ждет абсолютно ничего хорошего. Единомыслие неизбежно приводит к застою, люди, способные критически мыслить, уезжают или давятся системой, которая либо требует все больших жертв для поддержания своей жизнедеятельности, либо разваливается, погребая под обломками своих создателей.

Сергей Пархоменко, журналист, общественный деятель:

Это прекрасная акция, проходящая же 8 лет. Она очень родственна проекту «Последний адрес», которым я занимаюсь в течение последнего года. Всё это — попытки перевести наши исторические воспоминания из области сухой школьной дисциплины в область персонального человеческого понимания. К сожалению, всё, что связано с увековечиванием памяти жертв репрессий, носит у нас VIP-характер. Мы более-менее научились признавать и чтить память выдающихся людей: генералов, писателей, актёров, изобретателей, генеральных конструкторов и так далее. Но репрессии, которые продолжались на протяжении всей истории Советского Союза, начиная прямо с 25 октября 1917 года, конечно, не носили никакого VIP-характера. Они затрагивали огромное количество простых, обыкновенных людей, которые остались совершенно забыты.

И главное, что производит впечатление, когда ты слушаешь этот список имён или собираешь материалы для мемориальных знаков — то, насколько универсальными были репрессии. Они затрагивали абсолютно все слои населения. И каких-то чиновников, и служащих, и школьных учителей, и рабочих, и сторожей, и извозчиков, и трамвайных конструкторов, и всех остальных.

Лев Рубинштейн, поэт, публицист:

Я каждый год хожу на «Возвращение имён». Эта акция нравится мне, и стилистически, и содержательно, больше, чем любая другая. Она совершенно точно и красиво придумана, в ней есть что-то литургическое. Недавно я даже написал в «Фейсбуке», что те, кто знают значение слова «катарсис», пусть приходят к Соловецкому камню на Лубянской площади, а те, кто не знает, пусть тоже приходят, там и поймут. Это очень правильная и очищающая акция, с которой я всегда ухожу очень взволнованным.

Николай Сванидзе, тележурналист, член Совета по правам человека при президенте РФ:

Я отношусь к этой акции с большим пиететом. Конечно, нельзя ожидать, что прямо сейчас от неё будет какая-то конкретная сиюминутная польза, что у Соловецкого камня прочитают какие-то имена и страна немедленно проснётся, развернётся в соответствующую сторону и что-то подумает, чего не думала раньше. Но есть известное жизненное правило: «надо делать то, что нужно, а дальше будь, что будет». Это делать нужно. Для самих себя и для погибших людей, даже не сильно думая о том, принесёт ли это какой-то видимый результат или не принесёт.

Андрей Зубов, историк, религиовед:

Традиция образованного слоя общества — это, в первую очередь, распространение образования среди других людей. Трансляция знания — основа существования любой культуры. Поэтому почётное звание «просветитель», которое мы все, конечно, не заслуживаем в полной мере, обязывает людей культуры передавать свои знания другим. Так что просветительство — это исключительно важная вещь.

Тем более оно важно в России, где в ходе ужасных событий 20 века был практически уничтожен культурный слой. И те немногие люди культуры, кто остался или появился потом, обязаны участвовать в возрождении не только своих традиций, но и в возрождении всего общества, которое утратило способность к интеллектуальному развитию и росту.

Илья Колмановский, биолог, журналист:

День Просветителя — это замечательная инициатива. Её красота в том, что появляется единый день, когда по всему городу любой учёный, который увлечён чем-то и хорошо в этом разбирается, может прочитать публичную лекцию. Это очень хороший формат, у которого большая история, эта идея возникла ещё в 19 веке. И очень здорово, что фонд «Династия» поддерживает такую традицию. В предыдущие два года всё было очень здорово, и с каждым разом лекторов всё больше и больше.

Ещё 10 лет назад все подумали бы, что это никому не нужно. Но уже первые попытки провести что-то подобное продемонстрировали, что это невероятно востребовано. У меня в памяти есть яркий пример лекции Александра Маркова, который был лауреатом премии «Просветитель» в прошлом году, и в Политехническом музее на его лекцию в большой аудитории пришло столько людей, что её транслировали в фойе. А когда в Россию приехал Роджер Пенроуз, великий математик, на улицах была страшная давка, его жену и ребёнка даже оттеснили, настолько был большой ажиотаж. Очень много людей пришло и на Фестиваль науки на ВДНХ в конце мая этого года. Постоянно возникают всё новые и новые лектории, например «Прямая речь».

В первое время было ощущение, что «ядерная аудитория» этих лекций — молодые профессионалы, у которых есть время для саморазвития. Но эти рамки расширяются у нас на глазах, мы видим спрос со стороны родителей с маленькими детьми. В Политехническом музее сейчас проводятся научные демонстрации для детей 4-6 лет, и они находят большой отклик. А, с другой стороны, сохраняется и лояльная аудитория среди пожилых людей, у которых больше времени и возможностей посещать лекции. В целом, аудитория таких публичных лекций — это люди «от мала до велика».

Сергей Пархоменко, журналист, общественный деятель:

Завтра мы открываем первую «порцию» из 9 домов, расположенных более-менее в центре Москвы. Там будет 18 мемориальных знаков. Таким образом, спустя год после своего начала проект «Последний адрес» пришёл к новому старту, и теперь мы надеемся, что сможем перейти уже к тому, чтобы конвейерным образом реализовывать накопившиеся заявки. Их уже накопилось более 300, и хочется верить, что после того, как первые знаки появятся, они будут прибывать и дальше, а проект в целом продолжит набирать обороты.

Следующая порция табличек может быть сделана примерно в конце января. На основании уже имеющихся писем мы предполагаем, что их будет около 30 штук. Но те таблички, которые вывешиваются прямо сейчас, имеют экспериментальный характер: надо посмотреть на реакцию жильцов, на то, будет ли какой-то вандализм, который совершенно не исключён, и как вообще люди к этому отнесутся. Потому что это — вещь совершенно невиданная, и у нас нет возможности прогнозировать реакцию заранее.

Московские чиновники на данный момент к этому не отнеслись никак. Они много раз сказали, что этот проект им нравится и они его одобряют, но помочь ничем не могут и не понимают, чего вообще от них хотят. Нас такая позиция полностью устраивает, хотелось бы, чтобы она такой и оставалась. Капков говорит правильные вещи: у них есть база данных «Мемориала», деньги они собрали, пусть теперь идут и договариваются с жильцами. Именно это мы и сделали. Главное, чтобы теперь какой-нибудь мелкий чиновник на уровне управы и префектуры не решил нам помешать.

При этом проект «Последний адрес» обязательно должен выйти за пределы Москвы, весь его смысл заключается в этом. И уже сегодня жители из полутора десятков городов прочитали о нём и заявили, что хотели бы участвовать. Это и Кострома, и Тверь, и Пермь, и Таганрог, и Курск, и Санкт-Петербург. Мы готовы им помочь и отправить туда таблички, потому что очень важно, чтобы они все были абсолютно одинаковые, они все делаются в одном месте и одной рукой. Более того, мы получаем письма и из Киева, Донецка и Еревана, от людей, которые хотели бы, чтобы памятные знаки появились и там.

Евгений Асс, архитектор, основатель и ректор архитектурной школы МАРШ, профессор МАРХИ:

В течение последней пары дней мы объезжали места установки мемориальных знаков, и я встретился с некоторыми представителями общественности, членами домовых комитетов и просто теми людьми, которые размещали заявки на таблички. Эти люди произвели на меня замечательное впечатление. Они очень искренние, чистые и честные, и действительно заинтересованы в продвижении проекта. Однажды какой-то человек, услышав наш разговор, стал нас расспрашивать, как можно установить такую табличку. В общем, судя по людям, у «Последнего адреса» есть большие перспективы, и если вспомнить тех, кто ежегодно собирается у Соловецкого камня, то это и есть тот контингент, который и нравственно, и материально готов принимать участие в этом начинании. На данный момент уже есть достаточное количество заявок на новые знаки.

Что касается городских властей, то они заняли позицию снисходительного молчания: делаете и делайте, мы вам мешать не будем, но и помогать тоже. И, учитывая нынешний политический момент, более правильного решения они и не могли принять. Ситуация напряжённая, поддержать такой проект — означало бы, в известной степени, стать поперёк волны, но и не поддержать — значило бы спровоцировать противоположный негативный резонанс.

Однако это всё не означает, что местные власти не могут отнестись к начинанию, мягко говоря, скептически. Очень легко представить себе чиновника, который, проезжая мимо дома с дощечками, спросит: а это что такое?! Кто позволил?! С этой точки зрения ситуация подвешенная, и я сомневаюсь, что в ближайшее время удастся уговорить власти на полную поддержку проекта. В известном смысле это самодеятельность, и будет хорошо, если власть её просто не заметит.

При этом совершенно не исключено, что кому-то всё это может сильно не понравиться, и мы вполне себе представляем, что за контингент может так к этому отнестись. Но ни в период «раскручивания», ни в день установки первых табличек никаких открытых демаршей не было. А дальше будем смотреть.

Валерий Панюшкин, журналист:

Полагаю, что запрет писать о проблемах суицида должен быть снят. С этой водой мы выплеснем не просто ребенка, а всех возможных детей. Когда в России только столкнулись с проблемой СПИДа и ВИЧ-инфекции, на окнах питерского СПИД-центра были решетки, потому что некоторые, едва узнав о своем диагнозе, выбрасывались из окон тут же. Сейчас эта волна самоубийств спала, потому что государство закупает противо-ретровирусные препараты в достаточном количестве и больные понимают, что у них есть перспектива. А когда подростки один за другим начинают кончать с собой, то они это делают в большой степени не потому, что узнали о чьих-то самоубийствах, а потому что употребляют так называемые соли, нечто вроде энергетика, но по сути наркотические вещества, которые можно и колоть, и нюхать. Телефоны дилеров, предлагающих такие соли, пишутся на заборах, на асфальте, и никто особенно их поимкой не озабочен. По кафе ходят парни, которые кричат «Зелень-мороженое!», и все понимают, что они продают кокаин и марихуану. Но Роскомнадзор тут не подкопается. Сложные проблемы мы любим подменять простыми. Да, у Всемирной организации здравоохранения, на которую ссылаются представители Роспотребнадзора, есть рекомендации относительно того, как нужно писать о суициде, но у нее есть еще более подробные рекомендации насчет того, как нужно заниматься обезболиванием. Так, может, мы для начала выполним эти рекомендации, а потом уже перейдем к проблеме описания суицида?

Екатерина Чистякова, директор фонда «Подари жизнь»:

Удивительно, что мы определенную категорию людей пытаемся вычеркнуть из жизни страны. Здравый смысл должен прилагаться к любому закону. Вот 25 марта в Думе приняли в первом чтении закон Яровой, который вводит уголовную ответственность за пропаганду наркотических средств в интернете. Значит, я могу ходить вокруг школы с листовкой и кричать «Колись — не боись!», а в интернете — ни-ни. Мы будем писать в Думу письма, потому что мы как раз стараемся объяснять людям принципы лечения боли, рассказывать о лекарствах. Как ни трагично, смерть контр-адмирала Апанасенко сдвинула дело с мертвой точки. Если раньше региональный чиновник мне говорил: я не стану ничего назначать, потому что ребенок станет наркоманом, то теперь таких случаев все меньше. Вот сейчас один наш больной ребенок из хосписа уезжает на свой хутор, и мы можем выдать ему некоторую порцию морфина, чтобы он хотя бы доехал спокойно. Но пока это все действует в ручном режиме, разрешение дается буквально на пару часов. И если нам удалось решить эту проблему, то исключительно благодаря СМИ, которые писали о проблеме обезболивания, долбили и долбили в одну точку.

Даниил Дондурей, культуролог, главный редактор журнала «Искусство кино», член Совета по правам человека при президенте РФ:

Сначала на заседании выступил заместитель главы Управления по противодействию экстремизму Владимир Макаров, который отчитывался по проделанной работе: то-то усилено, столько-то арестовано, столько-то дел возбуждено. После этого было четыре доклада с нашей стороны. Первым был Николай Сванидзе, который говорил о том, что атмосфера в обществе очень изменилась, и это видно по «борьбе за мост», за появившийся там народный мемориал. Кроме того, Николай Карлович говорил об ужасающем, на его взгляд, событии в Санкт-Петербурге: не просто националистические партии, а самые низкие и злобные собрались там в отелеHolidayInn, с охраной, по приглашению партии «Родина». Это уже настоящие фашисты. В связи с этим Сванидзе говорил, что, с одной стороны, абсолютно все события в Украине объявлены фашистскими, но при этом в Россию за месяц до празднования Победы приглашают такого рода политических деятелей. Потом он рассказывал о своей поездке в Польшу, где он участвовал в съёмке фильма и посещал лагеря смерти, которые освобождали советские войска. Там были только советские пленные и евреи, привезённые со всей Европы. Николай Карлович рассказывал, что, по словам директора двух крупнейших из этих лагерей, туда приезжает множество поляков, немцев, украинцев и белорусов, но нет ни школьников, ни туристов из России. Хотя там погибли тысячи русских военнопленных. Всё это, на мой взгляд, значимые жесты.

Потом был доклад директора Информационно-аналитического центра «СОВА» Александра Верховского. Он очень интересно рассказывал о том, что происходит с шовинистическим националистическим движением в России, как оно раскололось из-за Украины.

Ирины Хакамада в своем выступлении говорила о том, что происходящая сегодня радикализация общества ужасающим образом влияет на бизнес. Вместо того чтобы страна создавала новые креативные формы бизнеса, исходя из того, что нефть — это не навсегда, что нужны инициативы, связанные, например, с вложением в человека и с капитализацией человеческой личности, — все экономики идут в эту сторону, у нас же это целенаправленно убивается. Говорила, что власть должна понять эту проблему и включиться в её решение, или мы будем отставать с каждым годом. Потому что все решения, принимаемые правительством, очень узкие и не затрагивают существа дела.

Наконец, было моё выступление, я говорил о нескольких вещах. Во-первых, о том, что радикализм — это умонастроения, целостные системы, картины мира, мотивация и так далее. То есть это культура в широком смысле слова. И нашу сегодняшнюю тему можно было бы назвать «Состояние культуры в российском обществе как угроза правам человека». Культурная загрузка и культурное производство сегодня, к сожалению, не соответствуют вызовам времени. Люди всюду ищут врагов, 79% населения считает, что кругом одни враги, причём 66% утверждает, что это так называемые вечные враги. 69% утверждает, что Россия — не Европа. А дальше еще более интересные данные: 54% сказали, что ради высших целей государства можно искажать действительность, 77% готовы попрощаться с демократией ради сохранения порядка, 43% готовы уже сегодня на закрытие границ, не понимая, что за этим стоит. То есть в первой части моего доклада я говорил, что радикализм уже принес результаты, это не просто рассказы о фашистах, захвативших Украину.

Вторая часть моего доклада была посвящена тому, что мы перешли в другой мир — мир информационных технологий и информационного общества. И в отличие от многих тысячелетий истории теперь для управления миллионами не надо убивать людей. Достаточно контролировать информацию и делать кое-какие жесты. Если при переходе от НЭПа к коллективизации пришлось уморить голодом 8 миллионов человек с 30-го по 32-ой год, то теперь ничего такого не нужно — достаточно распространять правильные идеи, оценки и взгляды. И это можно делать быстро, тотально и эффективно.

Также я обратил внимание на то, что в преддверии юбилея Великой Победы исчезла главная советская идея «лишь бы не было войны». А также на то, что слово «фашизм» стало главным словом, объясняющим всё плохое в мире. Оно крайне негативно, и вдруг с конца 13-го года оно стало самым важным. Кто фашисты, где фашисты? Они приехали в Петербург, они захватили Киев, может быть, «пятая колонна» — это фашисты? Так или иначе, люди привыкли называть этим словом всё, что против них.

Кроме того, я упоминал произошедшие за последние месяцы знаковые события. Например, миллион человек, которые вдруг оказались в городе Грозный с населением в 290 тысяч и продемонстрировали миру, что Россия — центр ислама. Это очень интересно, и на эту тему никто не рефлексирует. Точно так же, как и насчет истории с несколькими десятками человек, которые заявили, что над их чувствами надругались постановкой «Тангейзера» в Новосибирске. Они не смогли вывести на улицы даже пару тысяч людей, зато написали бумаги наверх, президенту и министру, и всё, что они хотели, было быстро исполнено. Это тоже важный знак, демонстрирующий миру, что такое Россия. Нам надо учиться такие знаки считывать.

Наконец, я говорил о том, что из России выводятся деньги и 150 миллиардов, которые ушли из страны в прошлом году, — это российский бизнес. Несмотря на весь свой патриотизм, бизнесмены продолжают выводить капиталы из страны. Это двойное сознание, связанное с ростом недоверия к власти.

Ещё я говорил, о том, что нужно устраивать публичные дискуссии по каким-то насущным вопросам, например, что это за «национальные интересы», о которых сейчас часто говорят, — в чём именно они заключаются, кто нам угрожает? Является ли, например, вложения в человека или развитие гражданского общества национальными интересами? Но власти такие дискуссии кажутся опасными.

И последнее, что для меня было важно: ужасающие данные «Левада-Центра», собранные на прошлой неделе. Они зафиксировали двукратный рост плохих ожиданий и в отношении людей, и в отношении экономики, и в отношении политической жизни. Все ждут, что будет хуже. А страна, которая видит своё будущее таким, может не иметь будущего вовсе.

Вадим Клювгант, адвокат:

Был сделан анализ последних изменений в законодательстве по вопросу реализации права граждан на свободу собраний, шествий и прочего, что гарантируется 31-й статьёй Конституции. Рассматривали изменения в законодательстве, произошедшие с 2012 года, в том числе то, как к ним относится международное сообщество в лице Венецианской комиссии, осуществляющей мониторинг соблюдения прав человека в странах — участницах Конвенции. Также проанализировали правоприменительную практику последнего времени уже с учётом изменений в законах.

На основании этого был сделан ряд очень неутешительных выводов, сводящихся к тому, что все эти изменения носят ярко выраженный репрессивный характер, прямо противоречат как международным обязательствам Российской Федерации, так и Конституции, которая требует обеспечить защиту прав и свобод человека на уровне международных требований. Такая ситуация представляет очень серьёзную угрозу для страны и для конкретных людей, которые проявляют активность в реализации своих прав, потому что они сталкиваются с непосредственным риском репрессий, в том числе уголовных. Правоприменительная практика при этом дополняет пороки закона, ещё больше их усугубляет. Это такая гремучая смесь законодательной деятельности крайне низкого качества, когда законы пишутся противоречиво, непрозрачно, что создаёт почву для произвола, с откровенно репрессивным вектором, который задаётся властью. Вот всё это и обсуждалось, наряду с тем, что общество может предпринять для того, чтобы остановить это опасное явление.