Либерализм между актуальным искусством и православием

Конфликт между современными художниками и частью православных верующих обнаружился несколько лет назад. Началось все с выставки "Арт-Манеж" в 1998 году, когда художник Авдей Тер-Оганьян рубил топором православные иконы, считая это художественной акцией, формой художественного самовыражения. Тогда имели место первые протесты православных активистов, которые обвиняли Тер-Оганьяна в кощунстве, после чего художник, как сообщалось, вынужден был "бежать" за границу (однако сегодня он фигурирует среди участников выставки "Россия-2"). Конфликт продолжился разгромом выставки "Осторожно, религия!", организованной в Центре им. Андрея Сахарова в январе 2003 года, за которым последовали судебные разбирательства, и точка в этом деле до сих пор не поставлена. А теперь мы видим развитие конфликта – заявление православных верующих о возбуждении уголовного дела в отношении организаторов выставки "Россия-2".

На мой взгляд, в этом конфликте есть несколько уровней, но по существу это конфликт идеологический, который, как таковой, приобретает и общественно-политический характер. В нем столкнулись две точки зрения: одни защищают неотъемлемое право художника, работающего в контексте современного, т.н. актуального, искусства, на самовыражение; другие же считают, что некоторые произведения этого современного искусства оскорбляют чувства верующих (что, к тому же, подпадает "под статью"). И здесь очень важен аспект публичного пространства. Очевидно, что если человек делает что-то в своем доме, то это его приватное дело. Но когда это дело, или "акцию" (пусть и художественную), показывают телеканалы, освещают масс-медиа, то оно становится публичной акцией, которая не поддается однозначной интерпретации. Потому что в нашем медийном пространстве, которое, собственно, и является актуальным общественным пространством, однозначностей (по крайней мере, пока) не предполагается. И если в частной жизни у каждого гражданина есть право на свои собственные убеждения, будь то религиозные, безрелигиозные или атеистические, и если у художника есть право на свободное творчество, то в публичном пространстве эти частные "однозначности" могут вступать в конфликт.

Поэтому вопрос в том, как мы понимаем это общее, публичное пространство. Одна точка зрения такова: мы находимся в стадии постсоветской, а также в широком, "европейском", смысле пострелигиозной культуры, когда господство секулярности (если не сказать секуляризма) не только на уровне государства, но и на уровне общества признается непререкаемой нормой. В такой ситуации религиозная идентичность – это исключительно частное дело человека-гражданина (как говорится, Privatsache), и ее не нужно демонстрировать в светском пространстве, потому что это расценивается как навязывание своего мнения другим гражданам.

Но есть и другая точка зрения. Она связана с пониманием того, что парадигма новоевропейского секуляризма сегодня уже не вполне актуальна, потому что меняется сама социокультурная ситуация (кстати сказать, меняется в соответствии с общим пафосом новоевропейской исторической парадигмы – вопреки новейшей либеральной эсхатологии Френсиса Фукуямы). Сегодня религиозность по-разному возвращается в общественное пространство – и на Востоке, и на Западе, то есть в глобализирующемся мире – так что можно говорить о наступлении "постсекулярной эпохи" (см. нашу статью "Постсекулярная эпоха" в журнале "Континент", а также, например, интернет-сайт лондонского Центра постсекулярных исследований). Подобные культурные процессы имеют место и в постсоветском пространстве, причем в данном случае происходит возвращение к религии тех людей, которые в советское время были насильственно от нее отчуждены.

Иначе говоря, мы являемся свидетелями того, что "приватная" религиозность приобретает общественные формы и по этой причине вступает в конфликт со сторонниками жесткого секуляризма. Но секуляристы (в том числе и наши, постсоветские) настойчиво продолжают защищать идею, согласно которой общественное пространство должно оставаться исключительно секулярным, а религия – сугубо частным, интимным делом "новоевропейского индивидуума". То есть новоевропейские индивидуумы могут публично демонстрировать свою секулярность, но, по определению, не могут публично демонстрировать свою религиозность (ибо, как считается, либеральный социальный мир может базироваться только на нивелировании сильных идеологических различий, каковыми являются, в частности, различия религиозно-мировоззренческие). Но надо сказать, что "наши секуляристы" в сущности такие же неофиты, как и наши "новые православные". Ибо между "органическим" (потому что уже вековым) секуляризмом западноеврорпейцев и столь же органичным православием дореволюционных "могикан веры", с одной стороны, и теми и другими "нашими современными российскими" – дистанция огромного размера. У наших, тех и других, еще не выветрилось неофитство: они все еще заложники события, которое называется "открытие универсальной веры". Только у одних это секуляризм (отождествляемый с либерализмом), а у других – православие как опора российской культурной традиции. И те, и другие – горячи, каждый по-своему. И если секуляристы считают, что публичное пространство принадлежит им, то "религиозники" только еще борются за это пространство. Соответственно, первые не могут отдать ни пяди родной секулярной земли (иначе они покажут свою слабость под натиском религиозников), а вторые чувствуют, что сейчас-то они и смогут урвать у "секулярного мира" клочек территории, который может стать плацдармом для последующего фронтального наступления на врагов.

В этом контексте выставка "Россия-2" представляется вполне сознательной публичной акцией ее куратора Марата Гельмана, который, судя по всему, считает глупое позавчерашнее наступление на "клерикализм" прагматически и интеллектуально умным публичным действием (впрочем, в данном случае, в постмодернистском контексте, говорить об умном и глупом, как известно, неуместно).

В данном случае, на мой взгляд, "либеральная беда" заключается в том, что эта очевидно глупая позиция "актуальных художников" и иже с ними (не учитывающая ни современных постсекулярных реалий, ни проблемы сосуществования разных ценностей в одном обществе) отождествляется с либеральной позицией как таковой. На защиту неотъемлемых прав художников против натиска православных активистов встали в первую очередь либеральные институции, такие как Центр им. А. Сахарова или организации, поддерживающие современное искусство. И это очевидный провал, интеллектуальный в первую очередь. Ведь достаточно вспомнить о европейском интеллектуале-секуляристе самого первого порядка – Ю. Хабермасе, который вовремя заговорил о диалоге между секуляристами и религиозниками (см. "Будущее человеческой природы". М., 2002). А если диалога нет – значит, речь идет только об интересах (политических, идеологических, финансовых и прочих). И тогда не надо прикрывать борьбу за свои интересы высокими либеральными идеями.

Последняя точка отступления секуляристов в войне с религиозниками – это сфера прав человека. Но и здесь почва оказывается очень зыбкой. Права человека универсальны, а их основой (исторически в Европе) было право на свободу вероисповедания. Но в истории с утверждением этой нормы была одна загвоздка: первая формула веротерпимости гласит: "Чья власть, того и вера". Здесь вера и власть смыкаются, а потому вера не вписывается в благостное сосуществование вер. И либеральная парадигма основана на либеральной власти, так что "религиозная власть" понимается как антилиберальная. И так же наши российские секуляристы понимают претензии каких-то религиозников на "свое место", а значит и на власть в социальном пространстве.
И в этой ситуации секуляристы-либералы просто отказываются от той самой правовой парадигмы, согласно которой принцип совести является "святыней" либерального сознания. Потому что сегодня этот принцип должен работать не только с индивидом как субъектом прав и свобод, но и с группами, то есть сообществами, индивидов, которые, к тому же, претендуют на современное выражение национально-культурно-религиозной традиции. (И здесь возникает конфликт индивидуальных и групповых прав, который, судя по всему, еще не разрешен в правозащитном обществе.)

Но есть и другой уровень рассматриваемого конфликта. Представим себе, что на выставке, тем более получившей "прессу", нечто подобное тому, что проделывают с православными символами, проделывают с исламскими или иудейскими религиозными символами. Не трудно догадаться, какая будет реакция. Радикальный пример – убийство голландского режиссера Тео ван Гога. А в случае с оскорблением религиозных чувств приверженцев иудаизма можно сразу ожидать обвинения в адрес организаторов выставки или художественной акции в антисемитизме. И такое обвинение будет справедливым, потому что честный человек должен быть честным: никакая либеральная или псевдо-либеральная "парадигма" не должна насиловать того самого человека, который, по идее, и есть главная ценность либерализма. Конечно, высокого либерализма, а не множества его низких, то есть античеловечных, вариантов.



Во многом нынешний конфликт художников и верующих не разрешается потому, что либеральная сторона не может публично признать свою вину, то есть факт оскорбления чувств верующих. И опять повторю: беда в том, что эта сторона не видит, не признает своей вины. Хотя она могла бы ее признать, если бы ее представители логически последовательно придерживалась либеральной позиции.

Почему этого не происходит? Думаю, потому, что в данном случае "работает" только одна сторона либеральной парадигмы, а именно властная ("либерализм победил и должен побеждать!"), а не логическая, то есть смысловая: либерализм – это по необходимости трудная политическая задача работать с историческим, т.е. постоянное изменяющимся, миром, бескомпромиссно защищая свободу человека-индивида-гражданина и не впадая при этом в "идеологию", которая есть форма принципиально антилиберального насилия над личностью.

В то же время, логически совсем не странно, что сегодня либерализм – и в отечественном, и в мировом "западном" контексте – проходит весьма суровую проверку на то самое "генеалогическое", первичное для либерализма понимание основы человеческой свободы как свободы совести и веры. Ведь изначально речь шла о приверженности религиозной вере (по-английски – commitment), и в пору "розового" либерализма это было очень важно. А теперь – совсем неважно. Теперь либерализм стал, как и искусство, "современным актуальным". (И хочется по-хайдеггеровски вопросить о сущности этого самого либерализма.)
Возвращаясь к теме: оказывается, что религиозное, которое снова хочет стать публичным (общественным), противостоит либеральному. Почему? Потому что "религиозное" заранее, по определению опознается либеральным сознанием как враждебное. Почему? Потому что "религиозное" – значит тоталитарное, идеологически насильственное и т.п.

Здесь нынешний либерализм попадает в собственную ловушку. Действует не логика идей, а логика властвования. Секуляристы справедливо опасаются, что одна уступка повлечет за собой другие. А "уступку" надо было бы сделать – хотя бы смысловую и формально-правовую: признать факт оскорбления чувств верующих. Не делая этого (а это – другое измерение той же беды отечественного либерализма), секуляристы лишь подпитывают (зачем?) антилиберализм приверженцев православия. Православные в нашей стране и так настроены достаточно антилиберально в политическом, экономическом, идеологическом плане, и "выставочный" конфликт только убеждает их в том, что они имеют дело с абсолютно антихристианской и враждебной системой ценностей.

В этой ситуации последняя акция Гельмана выглядит как бравада побеждаемых. А потому Гельман и не может никак защитить никакую свободу творчества. Но в отличие от политических либералов, побежденных на парламентских выборах, люди (декларируемых) Творчества и Мысли должны же – как все еще пока ожидается некоторыми другими людьми, то есть "реципиентами" – иметь свои собственные Основания. Но, в отличие от православных активистов, у либералов – как в искусстве, так и в политике – таких Оснований, судя по всему, просто нет. То есть Либерализм их не вдохновляет на актуальное общественное действие, включая и действие смысловое.

И снова возвращаясь к теме: все-таки есть вещи, которые сложно защищать с любых позиций, кроме тех, которые не предполагают общественной защиты. Нельзя публично рубить икону – это безобразно и эстетически, и по существу. И поэтому Тер-Оганьяну (или кому-то еще, кто причастен к этой акции) нет не столько даже эстетического, но этического оправдания. Это "актор", который не имеет никакого отношения к либеральному сознанию, потому что не уважает свободу Другого. А Другой, как нам уже давно и весьма убедительно объяснил Эммануэль Левинас, не нуждается в оправдании, потому что мы всегда у него в долгу: Другой – человек-индивид-гражданин – всегда больше меня. Здесь постмодерная эстетика сталкивается с постмодерной же философской этикой. Но М. Гельман об этом не удосужился осведомиться.

Говоря проще, у современного художника, как и у всякого художника (тем более, если современные претендуют на некую художественную преемственность с прошлым), должен быть вкус. А вкус, если он выносится в общественное пространство (к сожалению, приходится это уточнять), – это понятие не только эстетическое, но и этическое. Это способность чувствовать или, точнее, учитывать того самого Другого – в том числе и тогда, когда ты его художественно провоцируешь. Разве не в этом глубинный пафос либерализма – уважать Другого как "собственника" себя самого? А иначе можно вполне легитимно и по морде получить (что, собственно, и сделали "шаргуновские ребята" – православные хулиганы в Сахаровском центре).

Конфликт православных верующих со свободными художниками по-своему и очень наглядно выявляет внутренний кризис нашего безбрежного отечественного либерализма, у которого плохо с логикой. Прежде всего, с логикой собственных ценностей. Этот либерализм оказывается не способным к содержательному противостоянию с оппонентами. Православные – наступают, а либералы – очень глупо, но агрессивно сопротивляются.

И ни о какой Свободе (с большой буквы) уже речь не идет. Либеральная идея свободы оказывается проваленной – между "актуальным искусством глупости" наличных либералов и наступлением православных активистов, для которых свобода в либеральном понимании является первым и самым главным врагом.

Фонд Либеральная миссия