Публичное пространство под госконтролем
Министр обороны нам говорит, что дедовщина не всюду, что 80 процентов частей живут без всякой дедовщины. В цифры никто, разумеется, не верит, но министр-то что хочет сказать? Что в целом все неплохо? Что отдельные недостатки, конечно, имеются, но негоже зацикливаться на негативе? То есть министр мог бы предъявить изрядное количество не изнасилованных, не изуродованных солдат в качестве доказательства того, что вверенная ему армия очень даже ничего себе. Министр иностранных дел тоже не так давно доказывал – не собственным, правда, гражданам, а своей американской коллеге, – что в России очень даже ничего себе со свободой слова: подарил ей аж целый диск с работами российских журналистов, которые, как видно, позволяли себе критический взгляд на государственную политику, а может и на тех, кто ее проводит.
Министры, как и иные государственные люди, нечасто говорят всю правду, но отчего же так топорно строится аргумент? Отчего ни составители официальных заявлений, ни те, кто их произносит, совсем не заботятся о логике и правдоподобии? А также об элементарной благопристойности – хотя бы из таких соображений министр обороны не должен был произносить слов, что, дескать, если бы в Челябинском танковом училище и впрямь случилось что-то серьезное, то его бы уж наверное известили.
Официальным лицам в России не нужно заботиться о качестве аргумента, равно как и о качестве принимаемых решений, потому что они твердо знают, что сойдет и так. Потому что нет того публичного пространства, где их слова и дела подвергаются сомнению. Даже представить себе немыслимо, чтобы министру обороны на открытой пресс-конференции пришлось бы сейчас предстать перед журналистами – настоящими, а не теми, кто числит себя помощником государства, – и чтобы эта пресс-конференция транслировалась по телевизору. Чтобы он отвечал на вопросы о чудовищной истории с Андреем Сычевым, и о том, как именно осуществляется информирование министра о положении дел во вверенной ему армии, и, к примеру, о критериях серьезности и несерьезности происходящего в воинских частях. Причем отвечал бы в тот самый день, когда страшная новость из Челябинского танкового училища стала достоянием общественности, а сам он, не задумываясь, объявил ее несерьезной. Любой российский журналист, сохранивший профессиональные навыки, знает, о чем спросить министра на такой пресс-конференции. Но с возвращением тотальной неподотчетности власти многие эти навыки растеряли.
Если кто не видел или не помнит, глава ФСБ Патрушев явился перед камерой НТВ месяца через два после трагедии в Беслане. Это была его первая встреча с прессой после того, как в бесланской школе погибли более трехсот заложников. Журналист преданно отслужил отведенное ему время в эфире, не задав ни одного вопроса про Беслан.
Если кто не помнит, на пресс-конференции в конце 2004 года – после Беслана не прошло и трех месяцев – президента Путина про Беслан не спросили ни разу. Это ежегодное действо, которое очередной раз состоится сегодня, в сущности, никакая не пресс-конференция, а бенефис главы государства. Жанр пресс-конференции придуман для того, чтобы осведомленные журналисты регулярно получали публичный комментарий ответственных лиц по поводу актуальных событий и решений, а вовсе не для беседы раз в год обо всем на свете с сотнями благожелательных и любопытствующих людей.
Если кто не заметил, за все годы путинского президентства ни один отечественный журналист не задал ему публично ни одного недружелюбного вопроса.
Сама по себе пресса не обеспечивает подотчетности, даже если пресс-конференции устроены правильно, а у журналистов есть доступ к информации. Кроме прессы должны действовать и другие институты – например, парламент и политическая оппозиция. Тогда если в парламенте у избирателя есть «свой» депутат, то избирателю захочется узнать, как именно тот голосует по важным вопросам. К примеру, если бы он не счел нужным вызывать в парламент министра обороны после того, что случилось с Андреем Сычевым, то это избирателю едва ли понравилось бы. А уж народный избранник волен решать, что ему дороже – одобрение избирателя или хорошие отношения с исполнительной властью. Но в России и сегодняшний парламент практически перестал быть представительным органом, а после отмены выборов по одномандатным округам у граждан России даже теоретически не останется «своих» депутатов.
Исполнительная власть стремится уйти от ответа в любой, даже самой демократической стране. Попытки скрыть, отвлечь внимание, просто не ответить, разумеется, не российская особенность. Но если публичное пространство не оккупировано государством и существует политическая конкуренция, тем, кто у власти, рано или поздно приходится держать ответ. Этого требует оппозиция, мечтающая одолеть соперников и встать у руля; этого добиваются гражданские активисты, которые хотят привлечь к себе как можно больше сторонников, и пресса, не упускающая случая разоблачить неприглядные действия властей. Все три института заинтересованы друг в друге, отчего их усилия становятся более действенными, а те, кто правит, постоянно ощущают на себе бдительный взор неблагосклонных наблюдателей.
Конечно, в таких условиях те, кто у власти, уделяют огромное внимание информационому обеспечению своей деятельности и, уж конечно, крайне осмотрительны в выборе слов. Но это не единственный результат. Конечно, не всегда и не сразу, но такая конкурентная система приводит к реальному – а не на словах – совершенствованию государственного управления, отчего жизнь становится благополучнее.
Трагедия, случившаяся с Андреем Сычевым, получила бОльшую огласку, чем другие случаи издевательств и пыток в армии. Но эта огласка, как и бурная деятельность правоохранителей, постоянно сообщающих о новых задержанных и отстраненных от должности, происходит под полным контролем исполнительной власти. Подобно тому как решение не вызывать Сергея Иванова в Думу может быть принято только в Кремле, там же решат, когда и как он будет отвечать на вопросы журналистов, а заодно и когда историю следует счесть законченной и прекратить освещать ее по телевизору.
Отказ от политической конкуренции во имя сохранения у власти правящей элиты уничтожает самую возможность совершенствования государства. И потому за дикой историей, случившейся в Челябинском училище, неизбежно последуют другие: сообщения о дедовщине приходят год за годом, но система остается той же.
