Да здравствует наш Советский суд...
Да здравствует наш Советский суд...
"...Самый гуманный суд в мире" – не без основания могли бы сказать те, кто морозным днём 3 февраля пришёл услышать приговор Станиславу Дмитриевскому.
Дело ведь рассматривал именно Советский суд – суд Советского района Нижнего Новгорода.
А за такое только советским судом и можно было судить. Формально Стаса обвиняли по статье 282 ("разжигание розни" – расовой, религиозной и так далее). На поверку оказалось, Дмитриевский государство не любит, Общество российско-чеченской дружбы зачем-то создал, в газетке "Право-защита" басурманские письма печатает, а там слово "путинский" с маленькой буквы... В старину сказали бы "заведомо ложные клеветнические измышления, порочащие государственный и общественный строй", статья 190 "прим". Или "обвиняется и повинен в ужасных, непрощаемых преступлениях против Бога, короны и спокойствия..."
Наконец, очевиден гуманизм правосудия: дали два условно, хотя прокурор запрашивал четыре безусловных года лагеря общего режима. Можно было почти радоваться...
Что, собственно, и делали поначалу собравшиеся у суда. Перед оглашением приговора был объявлен полуторачасовой перерыв, но, когда народ потянулся в здание суда, двери оказались закрыты. То есть судья и журналисты были внутри, наверху, а снаружи – подсудимый и многочисленные наблюдатели. Последние – едва ли не исключительно правозащитники; из "старой гвардии" политзеков присутствовали привычные к стоянию "у закрытых дверей открытого суда" Сергей Ковалёв, Александр Подрабинек, Елена Санникова. В суд, а тем более в зал, их не пускали, что уже рождало нехорошие предчувствия относительно приговора. Тут на принцип пошёл сам подсудимый: отказался идти в зал, ведь по закону даже закрытый суд должен оглашать своё решение публично!
Стас Дмитриевский вообще принципиальный идеалист и требует соответствия этим идеалам от окружающей действительности. Неуместный и несвоевременный. Хорошо сохранился со времён перестройки и "Демократического союза".
"Легко ли быть молодым?" – этот вопрос задал лет двадцать назад режиссёр Юрис Подниекс. Тогда это было очень легко, независимо от возраста. Тем, кто почувствовал себя молодым, показалось, что они знают, что такое хорошо и что такое плохо. Война, диктатура, цензура, политзаключённые – плохо. А всё, что против этого "плохо", казалось "хорошо". На этом осознании и рухнула диктатура...
Потом, правда, выяснились многие подробности. Со злом было готово бороться не только добро, но и другое зло. Национально-освободительное движение легко становилось маленькой диктатурой и малой империей. Новые независимые государства возглавили вчерашние первые секретари. Вторые секретари становились записными демократами. В борьбе с коммунистами лучшим орудием стали остатки карательной машины, созданной теми же коммунистами. Категория "плохо" отнюдь не осталась в прошлом: "малая гражданская" 93-го, "первая чеченская", выборы 96-го, войны компроматов либо отвращали ото всего, что было связано со словом "политика", либо приучали к компромиссам из разряда "гнилых". "Десятилетие разочарований". Во всём этом оказалось легче всего забыть, что такое хорошо. На этом забвении закончились девяностые и началось неотвратимое возвратное движение маятника Истории: "Эта неотвратимость чувствовалось во всём... И в том, что горожане перестали распевать куплеты политического содержания, стали очень серьёзными и совершенно точно знали, что необходимо для блага государства". Такой цинизм помог старому злу сменить кожу, предстать молодым и привлекательным – новая война была встречена обществом "на ура".
Но не всеми. У Стаса Дмитриевского, например, цинизма не прибавилось. Но теперь такие, как он – сохранившие идеалы молодости, – кажутся вовсе неуместными. Их, впрочем, не так уж мало. В одном Нижнем целое сообщество: кроме Общества российско-чеченской дружбы ещё и Общество прав человека, и Комитет против пыток. Последний, кстати, недавно выиграл в Страсбурге, в Европейском суде по правам человека, дело Михеева: за пытки в милиции ему, ложно обвинённому и лишившемуся здоровья, присуждено 250 тысяч евро – прецедент общероссийского значения. Это вполне сочетается: провинция, профессионализм и идеалы...
И вот в позапрошлом году власти принялись за это сообщество всерьёз. Опубликованные Дмитриевским заявления Масхадова и Закаева были отданы экспертам (об "экспертизе" мы уже писали) – и завертелось. С уголовным делом против самого Станислава "случайно совпали" столь же немыслимые претензии налоговиков и управления юстиции, а также погромные листовки против Дмитриевского и его коллег. Одновременно прошли мероприятия против других местных организаций и активистов.
Почему? Рационального в этом полицейском усердии, на первый взгляд, мало. Малотиражная газета печатает тексты о войне и против войны – ну и что? Тексты эти вряд ли снискали массовую аудиторию (авторский пафос отнюдь не компенсировал "неформального" и провинциального стиля), – а лет десять назад вообще прошли бы не замеченными на общем фоне. Тогда говорить и писать об этом отнюдь не возбранялось, но времена меняются...
Но если "дело Дмитриевского" и было местной инициативой, то лишь поначалу. Последние месяцы суд пикетировали "Наши", собранные по городам и весям. Значит, не обошлось без высочайшего внимания.
Чем же важен нижегородский процесс для дела "управляемой демократии"?
Во-первых, показательно применение 282-й статьи против российско-чеченской дружбы. Со статьёй этой (в старом кодексе – 74-й) вообще творятся странные дела. По прямому назначению она не работает. "Майн Кампф" и прочая литература сходного содержания невозбранно продавалась и в Москве, и в Нижнем. Скинхеды регулярно убивают людей с неправильным цветом кожи и враждебной формой носа. Но правоохранительные органы, за редкими исключениями, не усматривают в этом "розни" – всё сплошь хулиганские побуждения.
Вряд ли тут одни совпадения. Моя знакомая посещала недавно полицейские присутствия, в обязанности которым вменена борьба с экстремизмом. И в прокуратуре, и в РУБОПе ей жаловались, что материалами о деятельности фашистских группировок завалены, но дать делам надлежащий ход не могут: начальство не благословляет. А делам сомнительным, напротив, ход даёт. На вопрос, не стоит ли предать сие недоразумение гласности, ей отвечали отрицательно: "Ну сидит сейчас перед вами, скажем, Иванов, который не может арестовать увешанного свастиками субъекта. А напишете – сядет на это же место, скажем, Петров, сам со свастикой. Вам это надо?" Так вот и живём...
Когда погромили выставку "Осторожно, религия!", суд решил, что погромщики невиновны. А вот организаторов выставки во главе с Юрием Самодуровым прошлой зимой осудили – опять же 282-й статье. И срок дали тоже условный, который при первом же неосторожном движении превращается в реальный.
В своей речи в Советском суде прокурор говорил о важности борьбы с "расовой рознью", ссылался на недавнее нападение на московскую синагогу. Помилуйте, что тут общего? Она, статья 282. Нечётко сформулированная, удобная для произвольного и расширительного толкования, неплохой инструмент – за отсутствием недоброй памяти статей 70-й и 190-й "прим". В тех статьях тоже были субъективные моменты ("цель подрыва строя" или "заведомо ложные измышления"), доказательством которых советское правосудие себя не утруждало.
Похоже, подобные узаконения – писаные против одного, а применяемые супротив совсем другого – нас ещё ожидают. Вот в связи с тем же нападением на синагогу нам упорно повторяют: преступление совершено под влиянием "нехороших" сайтов, а про издания печатные – скороговоркой. Не нужно быть пророком (особенно после слов Путина, что никаких "драконовских" мер в интернете не планируется), чтобы знать: сделают теперь нечто толкуемое нечётко, а посему удобное в использовании "не по прямому назначению".
Так что условный приговор Станиславу Дмитриевскому – условный, как Дамоклов меч, – касается всех, кто умеет читать и писать. Всех, кто пользуется свободой слова.
"Самый гуманный в мире" Советский суд создал прецедент. Нам недвусмысленно дают понять, кто в сегодняшней России решает, что гражданам дозволено знать, говорить и писать, а что – не положено. Цензура не введена – расчёт на "внутреннего цензора", сидящего в каждом.
