Опубликовано 20 февраля 2017 года

Политика приватизации в России строилась на компромиссах. Все ведущие реформаторы-приватизаторы сходились в том, что имущество надо продавать за деньги, поскольку лишь так можно привести в страну стратегического инвестора, способного вложить в предприятия капитал. Но поди-ка, распродай Россию, когда тебе тут же скажут, что ты у народа собственность отнимаешь. В итоге зарубежные стратегические инвесторы получили сравнительно мало (да, они к нам и не рвались из-за финансовой и политической нестабильности), основная часть акций ушла к трудовым коллективам предприятий. Кое-что перепало широким народным массам за ваучеры.

Впрочем, ни коллективы, ни широкие массы свое «счастье» удержать в руках не смогли. Многие расстались со своими акциями. Часть акционеров ценные бумаги сохранила, но сами предприятия оказались столь убогими, что дохода люди не получили. И лишь те, кто случайно или по тонкому расчету оказались собственниками бумаг Газпрома и тому подобных компаний, смогли неплохо заработать на «распродаже России».

Главной проблемой для обладателей ваучеров стали чековые инвестиционные фонды (ЧИФы). То, что в них вложили, пропало практически без следа. Как из-за мошенничества, так и из-за того, что сами ЧИФы получать доход могли лишь с плохо развивавшихся российских предприятий «лихих 90-х».

Главной проблемой для трудовых коллективов стало то, что из-за задержек зарплаты и высокой инфляции, обесценивавшей доходы, многие рабочие продавали свои акции за бесценок. Лишь бы добыть денег на хлеб (а порой на водку). Директора предприятий вступали в сговор с инвесторами, пускали их представителей (скупщиков) за проходную заводов и таким образом акции попадали к вполне определенным лицам, а директора имели свой откат.

В принципе у народа не было особых причин быть недовольным такой приватизацией. До начала распродажи госимущества он ничего не имел (все было государственным, а реально контролировалось директорами). После распродажи он тоже почти ничего имел. Что получил – сам упустил. Произошло это из-за трудных условий жизни и неполноты знаний простых людей о мире капитала. Народ в потере не виноват. Но и приватизаторы не виноваты. Виноваты общий развал экономики, директора, разбогатевшие на народных несчастьях, и мошенники, за которыми государство в лице чиновников недосмотрело.

В итоге у приватизации в России сегодня плохая репутация. Значительно худшая, чем она того заслуживает. На самом деле экономический подъем 2000-х годов был бы невозможен, если бы предприятия так или иначе не попали в руки предпринимателей. Если бы ими руководили прежние директора и чиновники, а не бизнесмены, то вместо производства продукции и в 2000-х продолжалось бы разворовывание. Примерно как в нынешних крупных госкомпаниях, где менеджеры получают многомиллионные оклады, а компании не выдерживают конкуренции.

Плохая репутация приватизации – следствие не столько самого этого процесса, сколько общего разочарования в реформах. Тот, кто потерял в 1990-х старую работу, не приобрел новую и пострадал от обесценивания денег, надеялся на доход от собственности. Но и тут ему ничего не досталось.

Возьмем для примера ВПК. Его работники в процессе реформ испытали не только трудности физического выживания без привычной государственной подпитки, но и серьезные моральные страдания. Многие из них были высококлассными специалистами в своей области. Многие гордились тем, что работают в самой важной (как нам объясняли в советское время) отрасли. Многие ощущали превосходство еще и от того, что годами получали зарплаты более высокие, чем работники, делавшие колбасу, масло и сыр. Теперь же все вдруг сместилось. Пищевая отрасль оказалась востребована рынком, люди там стали неплохо зарабатывать. Чего не скажешь о ВПК, «оборонщикам» пришлось увольняться или подрабатывать где-то на стороне.

Проблема усугублялась тем, что далеко не все могли уволиться или подработать, даже если готовы были сменить профиль своей деятельности. Оборонные предприятия в целях секретности размещались в малых городках Сибири и на Крайнем Севере. В рыночных условиях жизнь там стала особенно дорогой, поскольку своих продуктов не было. А главное – не было иной работы, поскольку городки формировались вокруг одного-двух военных производств. Уволиться с предприятия можно было, но найти иной вариант выживания – крайне тяжело. Столь же тяжело было перебраться в крупные города, поскольку в гибнущих военно-промышленных городках квартиры ничего не стоили, не удавалось собрать денег даже на переезд, не говоря уже о приобретении недвижимости по новому месту работы. Особенно тяжело было вынести бремя перемен тем, кто достиг солидного возраста к началу 1990 годов. Если в молодости нетрудно сменить характер своей деятельности и получить иное образование, то в 40–50 лет и тем более непосредственно накануне выхода на пенсию таких возможностей практически не было.

Работники ВПК не были виноваты в том, что попали в такое сложное положение. Но не попасть в него они, увы, не могли. Необходимость частичного сворачивания ВПК не зависела от характера и темпа проведения реформ. Быстрее или медленнее они шли, проводили их Егор Гайдар, Виктор Черномырдин или Евгений Примаков – в любом случае «на выходе» доля ВПК в экономике должна была оказаться существенно меньше, чем «на входе» (в 1991 г.). При Гайдаре закупки вооружений пришлось сократить сразу в 8 раз, поскольку последнее советское правительство оставило страну без резервов с разваливавшейся экономикой и деньгами, не обеспеченными товарами. Но даже если бы сокращение можно было бы растянуть на несколько лет, а не делать единовременно, все равно в ВПК к концу 1990-х оказалось бы множество недовольных, потерявших работу, доходы и статус.

В то же время, олигархи нарочито демонстрировали свое внезапно обретенное богатство, разъезжая на «мерседесах», строя дворцы на Рублевке, вызывая неприязнь у населения. И хотя некоторые бизнесмены поставили на ноги доставшиеся им предприятия и к началу 2000-х стали выпускать качественную продукцию, общего негативного впечатления от «лихих 90-х» это не переломило. Люди думают, что приватизированная собственность досталась лишь мошенникам, значит, она нелегитимна, проще говоря, новые собственники не имеют на нее ни юридического, ни морального права.

Россияне стали бы воспринимать собственность легитимной, если получали от нее приличный доход. Но этого не случилось бы при любом развитии событий, поскольку советские предприятия, не приспособленные к рынку, не способны были принести такой доход без дополнительных капиталовложений стратегических инвесторов.

Собственность могла бы стать легитимной, если бы значительная часть россиян приобретала имущество иным путем – благодаря нормальному развитию экономики и хорошим заработкам. Тогда оснований ненавидеть бизнесменов было бы меньше. Такой созидательный бизнес в принципе возможен, но в России в 1990-х он так и не реализовался. В итоге отношение населения к частному бизнесу в России существенно отличается от развитых странах. Там оно относится к предпринимателям с уважением, воспринимает их как создателей новых рабочих мест, как людей, способных тиражировать разработки ученых, изобретения, пользующиеся спросом, гаджеты и новые услуги. У нас народ предпринимателей не любит, считает их «богатыми сволочами». Революций и экспроприаций он не устраивает, а просто безмолвствует. Как у Пушкина в «Борисе Годунове»: пусть бояре хоть глотки себе перегрызут, нам наплевать.

Когда у того или иного бизнесмена «отжимают» бизнес, народ считает, что «вор у вора дубинку украл». Если же «дубинку» украл не вор, а уважаемый лидер или его люди, то такой передел собственности, полагает народ, можно и поддержать. Особенно, если кража предприятия совершается под видом возвращения государству неправедно приватизированного имущества.