Собственность или свобода?
Вышел тут у меня чисто теоретический спор. Даже не спор, а обмен мнениями. И можно было бы приберечь его исключительно для внутреннего пользования, если бы в конце концов он не подводил к самому животрепещущему: что есть Россия, куда идет, почему здесь все время так и что делать, чтобы было иначе. И как-то все это уперлось в Трампа, и в то, как нам трактовать «лихие 90-е», и с чего начинать новую перестройку.
Восходит спор к таким общепризнанным историкам и философам, как Пайпс и Ахиезер. Причем выяснятся, что вполне можно стать доктринером, их начитавшись. Суть же проблемы заключается вот в чем. Пайпс справедливо полагает, а Ахиезер с этим живо соглашается, что Россия разошлась с Западом по причине разных исторически установившихся отношений собственности. Ахиезер при этом добавляет, что, вписанные в культуру, эти отношения постоянно воспроизводятся.
В России власть создает собственность (раздавая ее своим опричникам, слугам и фаворитам и отнимая ее у «диссидентов»). А на Западе наоборот: вот уже много веков собственность порождает власть. Суверенные или относительно суверенные собственники делают своих королей и создают с ними договорные отношения, а когда короли выходят из-под контроля, то их без всяких сожалений убивают и меняют на других королей.
Отсюда делается важный вывод, что Россия обречена все время воспроизводить тоталитарную (авторитарную) власть, потому как культурой это вписано в мировоззрение народа и потому что нет и никогда не было тут нормальных собственников, могущих это переломить: то есть настоять на верховенстве свода договоренностей между самодержцем и собственниками над властью самодержца.
Ещё хуже то, что Россия отстает от Запада в этом понимании права лет эдак на тысячу. Причем за нижней границей этой «1000» там вообще мгла веков, там ничего нет, ничего не осталось и ничего до нашего времени не дошло, там черная дыра, в то время как на Западе — и это задокументировано — уже были право, суд, театр, литература и т.д. А внутри этой «1000» еще и произошла великая азиатская оккупация, которую некоторые теперь считают евразийским союзом комплиментарных народов — русских и монголов, а другие — по-прежнему игом, но во всяком случае от нее достались современной России поведенческие и мировоззренческие архетипы, породившие вождизм, ничтожество опричных и клановую (мафиозную) социальность.
Именно поэтому будущая либеральная революция, считают правые доктринеры, должна быть не за право, права человека — те повисают в воздухе, — а за собственность, собственников…
Все это кажется верным. И Ирина Павлова, переводчик и идеологический фолловер Пайпса, пишет в своем блоге «О России для умных и серьезных людей»: «Опыт России показывает, что свобода не может быть учреждена законодательным актом, она должна вырасти постепенно, в тесном содружестве с собственностью и правом». Она отвечает таким образом одному из первых собственников новой России — Михаилу Ходорковскому, который, как ни странно, отметился следующей почти социал-демократической сентенцией:
«Говорить о защите частной собственности как о фундаменте, который необходимо "залить", прежде чем возводить остальное здание, – на мой взгляд, подход несколько ортодоксальный. Да, так было в Западной Европе, но на это ушли сотни (если не тысячи) лет. У нас в России сакральности частной собственности не существует по историческим причинам (во всяком случае, последние полтысячелетия). Опереться на то, чего нет и не было, – невозможно; ждать, пока эта сакральность сформируется, – у нас нет времени (да и процесс формирования сильно кровавый). Поэтому предлагается заглянуть в конец задачника и попытаться создать правовое демократическое государство путем согласия элит…»
«Путем согласия элит» — тезис, конечно, странный («колесо согласилось с тем, что оно будет вращаться»), но проблема заострена, на мой взгляд, исключительно точно: что первично — собственность или свобода? И если у России шанс изменить свою социальность, не прожив 1000 лет в иной социоэкономической парадигме?
***
Как этот чисто теоретический вопрос касается нас сегодняшних? На самом деле, самым непосредственным образом. Причем не только нас сегодняшних, но и нас периода «августовской революции», которая так и не нашла свое определенное место в исторического контексте. О ней по-прежнему много говорят, проводят конференции, но ясность, похоже, только убавляется. «Август» как бы проваливается вглубь десятилетий, так и не дав удовлетворительной версии «а что это было?».
Условно говоря, по отношению к «августу 1991 года» существуют три большие мировоззренческие группы.
Первая считает, что «три дня в августе» были апогеем великой и героической демократической революции (может быть, фазы или контрфазы Февраля 1917 года), которая, однако, задохнулась, по мере продвижения вперед. Сторонники этой точки зрения переживают лишь за ее спад и готовы снова и снова повторять ее в новых условиях. Несомненно, они — верный контингент Болотной площади и Белой ленты, живого кольца вокруг Исаакиевского собора. Контингент «Перестройки-2,3,4,5…» и так далее.
Вторая группа рассматривает «август 1991 года» как большую и трагическую ошибку, совершенную руководством страны и ее народом. Надо было делать все не так, считают они, пойти китайским путем, не разрушать экономику и не разваливать СССР, может быть, даже и не распускать КПСС. Во всяком случае, не сносить Берлинскую стену (по крайней мере, даром), не отпускать на волю Прибалтику и Грузию, а Украину с самого начала призвать к порядку. Эта группа просоветской ностальгии и ностальгии по имперской мощи, группа обиды на Запад. Из нее рекрутируются убеждённые антилибералы, консерваторы, так называемые государственники, короче — вся пропутинская клака. И она же поставляет добровольцев на Донбасс, подогревает глобальный конфликт между Востоком и Западом и подписывается кровью под «Мюнхенской речью».
Третья группа — сложная. Принадлежащие к ней считают «август 1991 года» результатом заговора. Одни — американского, другие — российского КГБ, совершенного с целью легитимировать статусы нынешних хозяев жизни. Или, может быть, заговором самой Истории, проклявшей Россию. Разведенные по полюсам нигилизма, эти адепты теории бесконечного хождения России по кругу «от оттепелей к заморозкам» (Ахиезер), совпадают в неверии в демократическую революцию (Павлова: «Я отношусь к узкому кругу тех, кто считает, что никакой революции в 1991 году, тем более демократической и либеральной, не было»), неверии в либеральный «университетский» прогресс, идеалы «голой» свободы, и заставить их «бескорыстно» бороться за демократический либерализм (даже если они ранее не любили КГБ, Сталина и не согласны с новой российской экспансией) практически невозможно. Зато они все понимают про собственность, понимают, что «августовская революция» ее разделила неправильно (неправедно наделив ею неправильных людей), и считают, что в любом случае ее нужно бы снова переделить в будущем, если мы хотим привести ситуацию в стране в относительный порядок. В международном плане они поддерживают правых популистов: Трампа — как вождя не ограниченного никакими рамками предпринимательства, Ле Пен — эту Жанну Д’Арк здравого смысла и национальной выгоды. Не романтики, но «рационалисты», они могут быть союзниками «либералов», когда речь идет об экономической эффективности (если мы придем к общему знаменателю по ее параметрам), и противниками, когда речь заходит о невозвратных затратах на права человека, особенно по отношению к «никчемным» мигрантам.
Сам я далек от того, чтобы в этом тексте дать какие-то всеобъемлющие ответы. Весы по гороскопу, я склонен видеть в том «августе» скорее окно возможностей, в котором реализовывались все сценарии одновременно. И сегодня я мучаюсь проблемой, с кем и с чем нам придется выйти завтра, что предложим политической молодежи? Но важно, однако, что теория неготовности России к либеральной демократии прежде всего на руку развитому путинизму, который, с одной стороны, тоже вырос из «августа», но, с другой, отрицает значение либерального десятилетия, когда революцию фактически делали не собственники, а либеральная интеллигенция на зарплате. Так же как и правые популисты, путинизм теперь может сказать: да у вас никогда ничего получится, нет предпосылок. Сначала мы все захватим, созреем как капиталисты, прокрутим свой «Ад на колесах», а через два-три поколения наши дети, может быть, дойдут до понимания права и прав человека, обучатся игре на фортепьяно. А вы — пока помолчите.
Действительно, мы, поколение «лихих 90-х», по большей части не собственники и никогда уже собственниками не станем. Когда мы росли, собственности попросту не существовало, а потом она утекла в другие руки. Что, однако, не помешало нам выйти к Белому дому и написать законы и Конституцию, открывшие дорогу новому русскому капитализму. Тем не менее, процесс развел нас и с «коллективным Чубайсом», переставшим казаться «нашим». Только в страшном сне можно представить, что передовой отряд за правовые либеральные отношения в России снова возглавят устроители залоговых аукционов. Или что тут на сто лет развернется «Дикий Запад» с отстрелом слонов ради бивней, то есть с хищническим отношением к природе и человеку. Тем не менее, ментально именно мы и есть тот современный Запад, который все это УЖЕ прошел. Мы подсмотрели в конец задачника. Безусловно, было бы лучше, чтобы там было написано «собственность и свобода», но если вопрос встает «или-или», — то мы выбираем свободу. При всем уважении к капитализму как к высшей стадии советского социализма, очевидно мы с самого начала будем только за ту собственность, которая ограничена цивилизационными рамками современного права. А для этого с самого начала надо бескорыстно побиться за «голые» права человека и гуманизацию нашего общества…
Как бы споря со своими же собственными фанатами, тот же Пайпс в книге «Два пути России» написал:
«Таким образом, история России показывает, что частная собственность является необходимой, но недостаточной предпосылкой свободы. В последние полтора века своего существования царский режим неукоснительно соблюдал права собственности сначала на землю, а затем на капитал. Так, декабристы, дворяне, принадлежавшие к ряду самых знатных аристократических семей России, после поднятого ими в 1825 году восстания против царя были подвергнуты казням и ссылкам, но их поместья остались нетронутыми, чего не могло бы произойти столетием раньше. Александр Герцен, эмигрант, который на чем свет стоит честил царизм в западноевропейской печати, не испытывал никаких трудностей с получением поступавшего через европейские банки приличного дохода от его поместий в России. А мать Ленина, у которой один сын был казнен за покушение на царя, а другие дети побывали в тюрьме и ссылке, до последних своих дней получала пенсию, назначенную ей как вдове государственного чиновника. Тем не менее, при всем уважении, какое царское правительство проявляло к правам собственности российских подданных, с их гражданскими правами оно считалось мало, а с политическими — вообще нисколько. Крепостные до их освобождения в 1861 году были просто живым имуществом, и помещики могли подвергнуть их порке, отправить в Сибирь на каторгу или отдать на всю жизнь в солдаты. Другие, включая дворян, могли быть в административном порядке задержаны и (в нарушение жалованной грамоты 1785 года) лишены свободы по подозрению в политическом преступлении. Свою возраставшую экономическую силу общество не в состоянии было обратить в гарантии личных свобод, потому что все рычаги управления находились в руках самодержавия».
Этот спор далеко не закончен. Я ставлю многоточие, а не точку. Но что я знаю наверняка: на марш памяти Немцова целиком выйдет первая группа, совсем не выйдет вторая и, может быть, выйдет кое-кто из третьей.
