Выдержки из книги Владислава Иноземцева «Несовременная страна», изд-во «Альпина Паблишер»

На протяжении последних трех веков российской истории в ней постоянно боролись две тенденции: с одной стороны, стремление к открытости и «интернационализации», с другой – желание замкнуться в собственной особости. Первый тренд проявлялся в самых разных вариантах, но, какими бы разными ни были подходы, они ставили экономические или идеологические соображения выше культурно-исторических. Стоит отметить, что именно в периоды такой «интернационализации» Россия достигала своих самых значительных успехов – от превращения в одну из важнейших держав Европы в эпоху Петра I и Екатерины II до обретения статуса глобальной сверхдержавы в период максимального могущества СССР. Второй тренд апеллировал к специфике российской истории и общества, уникальным особенностям православия, призывая не столько к национальному строительству, сколько к своеобразной этнокультурной солидарности и противопоставлению страны остальному миру. Последнее было призвано преувеличить успехи и значимость России – как через создание альянсов с «исторически» близкими, но при этом более слабыми союзниками, так и через отгораживание от внешнего мира и консервации уникальной ментальной и социальной среды.  

Между тем, до последнего времени идея «русского мира» не была достаточно кристаллизована – прежде всего, потому что она не соответствовала ни самовосприятию нации, ни политическим потребностям власти. С одной стороны, на протяжении большей части того периода, когда имело место осмысление значения русского народа в истории, ни о каком «мире», за исключением определенного границами страны, не приходилось и говорить. С того времени, как Москвой были покорены Новгород и Псков, обеспечен контроль над большей частью современной Украины, русский народ сконцентрировался в пределах единого государства. С другой стороны, обращение к «русскости», так или иначе, предполагало проповедь национализма. Но Россия была уникальной империей, в которой жили десятки, если не сотни народов. Педалирование «русского вопроса» могло стать фатальным для государства – примечательно, что распад СССР был предопределен ростом самосознания русских и появлением российских органов власти, от Компартии РСФСР до президента России.

Предпосылки для формирования этой идеи сформировались на протяжении самого трагичного для России и русских столетия – 20 века. Старт широкой эмиграции – не столько собственно русских, сколько представителей этнических меньшинств – пришелся на период «первой глобализации» рубежа 19 и 20 веков. К началу Первой мировой войны количество выходцев из Российской империи в Европе и Северной Америке приближалось уже к 2 млн. Однако по-настоящему «революционным» стал опыт 1918-1923 годов, когда в ходе и после завершения Гражданской войны из России бежало от 920 тысяч до 5,5 млн человек. Еще не менее 700 тысяч русских оказались в Европе по итогам Второй мировой войны, 1,14 млн «русскоязычных выехало из СССР в 1950-1980 годы. И, наконец, на протяжении последних 30 лет «русский мир» расширился самым радикальным образом: с одной стороны, за счет боле чем 16 млн русских (а также украинцев и белорусов), оказавшихся за пределами своих трех национальных государств после распада СССР, и, с другой – вследствие добровольной эмиграции не менее 3 млн человек из России, Украины, и Белоруссии в «дальнее зарубежье». Итогом стало образование гигантского сообщества, численность которого достигает 37 млн человек. Люди, составляющие это сообщество, представляют собой тот «русский мир», который стал одним из самых обсуждаемых социологических и геополитических концептов.

Однако эта популярная доктрина имеет множество серьезных изъянов – как терминологических, так и сугубо (гео)политических.

Практически в каждом определении русского мира содержится указание на несколько элементов. Прежде всего, говорится о факторе этничности (иногда говорят о «русском суперэтносе» и о советском народе как о форме его существования, иногда к «русскому миру» причисляют всех представителей восточнославянских народов). Вторым важнейшим моментом является русский язык. Третьим обстоятельством называется общая история, воплотившаяся, в том числе, в устоявшихся нормах, ценностях и стереотипах поведения, причем именно последние, вместе с православной верой, часто считаются определяющим моментом. Но ценности и стереотипы поведения подчиняются сегодня нормам и законам гражданских наций и не являются основным фактором, определяющим действия людей. Попытки не признавать политические водоразделы чреваты чередой опасных конфликтов, которые заблокируют любые попытки «возвращения в естественные границы». Если «русский мир» претендует не только на пропагандистский эффект, эта концепция должна стать намного более определенной: нужно понять, какие черты являются определяющими для отнесения и что это дает тому или иному человеку. Соответственно, и Россия должна как можно более определенно сформулировать свою роль и свои возможности. Готова ли она принять относящих себя к этому миру в свое гражданство? Намерена ли в случае возникновения кризисных ситуаций защищать только своих граждан или всех этнических русских? Брать под свою защиту также русскоязычных – или даже православных? Все эти вопросы выглядят вовсе не надуманными, так как сегодня в мире действуют довольно строгие нормы, определяющие порядок вмешательства в дела других стран.

Кроме того, следует заметить, что концепция «русского мира» формирует условия для существенного регресса в политическом облике самой России. Сейчас страна приблизилась к этапу становления гражданской нации, основанной на политическом участии. Существенно расширяя круг относящихся к «русскому миру», а, значит, и к России, мы создает основу для возвращения в политический дискурс идеи «высших смыслов и ценностей», которые оказываются более значимыми, чем права и обязанности, вытекающие из гражданства,

Россия в последние десятилетия проделала большой путь от универсальности к партикуляризму. Собственно, идея «русского мира» показывает это наиболее рельефно. Одно дело – собирать единомышленников под знаменем коммунистического интернационала. Другое – взывать к братьям-славянам и посылать армии на помощь братским народам. И третье – продвигать идею русскости, которая способна резонировать только в соотечественниках. Идея «русского мира» – самая партикулярная изо всех, какие Россия выдвигала за последние 300 лет. Она ориентирована не на «наступательную», а на сугубо «оборонительную» политическую стратегию. Главный сигнал, который Москва подает в последние годы, состоит в заявлениях о якобы существующей «зоне исключительных интересов» России, границы которой Запад не должен переходить. Само поведение России может при этом казаться агрессивным, однако эта агрессивность указывает вовсе не на далеко идущие устремления и возможности страны, а на явную истощенность и неспособность предложить по-настоящему универсальную идею.

Наконец, нельзя пройти мимо еще одного важного обстоятельства. Теория «русского мира» появилась в российском идеологическом инструментарии, пожалуй, в самый неудачный для этого момент. Если с конца 1980-х и до середины 2000-х годов доминирующим трендом были рассуждения о мультикультуризме, то в последние 10 лет наметился сдвиг в сторону национализма и исключительности. «Русский мир» на этом фоне выступает откровенно враждебной доктриной для элит большинства постсоветских стран, которые (особенно после Крыма) видят в нем угрозу суверенитету своих государств и поэтому пытаются конструировать новые черты идентичности.

Сказанное означает, что даже в чисто теоретическом и концептуальном смыслах проект «русского мира» представляет собой не более чем измышление. Использование его в качестве средства обоснования практической политики уже привело к серьезным негативным последствиям и может привести к еще более плачевным результатам – особенно, если учитывать разную природу тех компонентов, из которых «русский мир» состоит. Дело даже не в масштабах русской диаспоры, а в том, что она имеет уникальную двойственную природу.

С одной стороны, существует «обычная» русская, точнее русскоязычная диаспора, которая сформировалась в результате нескольких волн исхода на протяжении всего 20 века. Сегодня в тех же США российские эмигранты второго поколения связывают себя узами брака с другими российскими эмигрантами или их потомками реже, чем с местными жителями. Более 90% через пять лет после приезда свободно говорят на английском. При этом эмигранты из бывшего СССР имеют в среднем 14,3 года образования против 12,6 в среднем по США и зарабатывают в среднем на 39% больше среднестатистического американца. Как правило, они сильно экономически и карьерно мотивированы и в большинстве случаев совершенно законопослушны. Эта «ветвь» «русского мира» представлена людьми, не отрицающими своей связи с русской культурой, но при этом не выпячивающими своей этнокультурной идентичности и достигающими значительных успехов собственными усилиями. В отличие от большинства живущих в мире диаспор, эта часть живущих за рубежом русских испытывает к России достаточно специфическое отношение. Первые большие волны эмиграции были практически полностью обусловлены заботой людей об их физическом выживании. Волна 1960-1980 годов была во многом вызвана дискриминацией. Сегодня все большая часть уезжающих на постоянное место жительства движима неприятием формирующегося в стране политического режима. Российская диаспора намного более отчуждена от России, чем практически любая иная в мире – это можно подтвердить показателями экономического участия в процессах, происходящих в собственной стране. Сегодня в странах дальнего зарубежья живет не менее 3,5 млн россиян – почти столько же, сколько вьетнамцев вне Вьетнама и в 2,5 раза меньше, чем мексиканцев за пределами Мексики. При этом ежегодно в Россию поступает денежных переводов только на 7,2 млрд долларов, в то время как во Вьетнам – на 13,8 млрд, а в Мексику – на 30,5 млрд. Мне кажется, причина такого положения в том, что эмиграция в течение долгого времени считалась процессом необратимым. Именно поэтому те, кто действительно эмигрировал и эмигрирует из России (а не создает в более удобном для жизни месте запасной аэродром) делают это без оглядки и, если и остаются частью «русского мира», то такого, у которого с самой Россией выстраиваются непростые отношения.

С другой стороны, существует иная часть «русского мира», ставшая таковой по большей части против собственной воли. Речь о тех русских и русскоязычных гражданах, которые в советскую эпоху самостоятельно или в рамках государственных программ переселились в бывшие советские республики, провозгласившие себя в начале 1900-х независимыми государствами. Русское меньшинство, которое образовалось в постсоветских странах, не было ни тем меньшинством, которое добровольно прибыло в эти страны, заведомо воспринимая их как независимые образования, ни тем меньшинством, которое приложило руку к созданию этих государств. Более того, как в самой России, так и в постсоветских странах на момент краха СССР не существовало устоявшихся гражданских наций, поэтому националистический элемент не мог не присутствовать как часть стратегии государственного строительства. В итоге русские стали восприниматься в новых государствах как некий враждебный элемент. В результате начался массовый исход – за последнюю четверть века из бывших республик СССР в Россию убыло до 11 млн человек, и сегодня «русский мир» на постсоветском пространстве количественно уступает «русскому миру» в дальнем зарубежье. Однако куда в большей степени первый уступает второму качественно.

Значительная часть граждан новых государств, идентифицировавших себя как русских по состоянию на начало 2014 года проживало на территориях, где русское присутствие было очень значительным, и люди могли не чувствовать себя в явном меньшинстве. Эта часть «русского мира» осознанно не стремится интегрироваться в новые национальные сообщества и активно демонстрирует свою «русскость». Большинство принадлежащих к ней людей объединяет отношение к их новым странам пребывания как к бывшим колониям России (т.е. культура более низкая, чем русская), ностальгия по рухнувшей империи и жажда поддержки со стороны Российской Федерации. В недолгий период своего быстрого экономического развития (1999-2007 годы) Россия «повернулась лицом» к оказавшимся за рубежом русским – причем, прежде всего, к тем, чье положение требовало поддержки и могло выступать инструментом внутрироссийской политической мобилизации. При этом взаимодействие с русскими меньшинствами носило и носит подчеркнуто политико-идеологический характер: активисты мобилизуются на защиту исторической памяти, прославляют православие, лоббируют особый статус русского языка, нигилистически отзываются о государственности своих новых стран, превозносят разные формы интеграции с Россией. Неудивительно, что такая политика поспособствовала формированию отношения к русским как к «пятой колонне», а к партиям, призванным защищать их права, – как к марионеткам Москвы.

Каким бы сомнительным активом ни оставалась русское население на территории бывшего СССР, у Кремля всегда сохранялся план его использования для дестабилизации новых независимых стран. Москва активно принимала их жителей в российское гражданство с нарушением как собственных законов, так и правовых норм соответствующих стран. Появление значительной доли «россиян» среди жителей Абхазии, Приднестровья, Южной Осетии стало позже одним из формальных поводов для российского силового вмешательства. События в Крыму и на Донбассе открыто именовались не иначе, как «русской весной», а В. Путин прямо обосновывал вмешательство сначала тем, что «на Крымском полуострове живут русские, они оказались в опасности», а потом тем, что «вынуждены защищать русскоязычное население на Донбассе».

Последствия крымских событий нанесут серьезный удар по продвижению идей «русского мира», так как русские меньшинства в странах-соседях России станут рассматриваться как дестабилизирующий фактор. Минувшие годы прошли под знаком укрепления безопасности в странах с самым значительным русскоязычным населением (прежде всего, в странах Балтии) и в целом усиления как националистической риторики в них, так и сотрудничества этих государств с ведущими державами западного блока в рамках НАТО.

Подводя итог, следует заметить, что двойственная природа российского сообщества за рубежами России практически не имеет аналогов в истории. Речь идет о двух не о просто существенно различающихся, а о практически противоположных элементах современного «русского мира». Первый представлен теми, кого стоит назвать «русскими профессионалами» – самостоятельными людьми, рискнувшими сделать ответственный выбор и начать жизнь на новом месте. Людьми образованными, интегрирующимися в новое общество, живущими по его правилам и не слишком нуждающимися в «опеке» со стороны Москвы. Второй состоит из тех, кого можно обозначить как «профессиональных русских» – людей, которые, оказавшись не по своей воле за пределами собственной страны, предпочли не пытать счастья в России, а в той или иной мере приспособиться к новым условиям. При этом они не стремятся к интеграции в новые национальные сообщества и грустят по временам советской империи, в результате чего оказываются очень податливыми к кремлевской пропаганде.

С первых лет существования независимой России и соседствующих с ней постсоветских государств отношение Москвы к распаду СССР сочетало в себе открытое сожаление и глубинное сомнение в том, что он окажется окончательным. Россия долгое время относилась к новым странам как к «своим» и оказывала им покровительство – военное, политическое и экономическое. Довольно быстро стало понятно, что следование в «фарватере» российской политики может быть выгодным для тех, кто готов демонстрировать максимальную лояльность. Первыми это поняли в Белоруссии: «союзное государство» обеспечило этой стране огромные льготы при закупках российского газа, а также при поставках своей продукции на российский рынок. В последнее время стремление России реинтегрировать бывшие владения проявилось в идее создания сначала Таможенного, а затем и Евразийского экономического союза. ЕАЭС изначально строился как конструкция не столько обуславливающая равноправное и взаимовыгодное экономическое сотрудничество, сколько позволяющая обменивать суверенитет на экономические выгоды. Однако он вряд ли может принести значимые экономические выгоды России, так как, с одной стороны, экономики всех входящих в него стран так же зависят от сырьевого сектора, как и российская, что исключает любую синергию, а, с другой стороны, суммарный размер экономик российских союзников не превышает 11,3% от показателей России, что также не дает шанса на какой-нибудь интеграционный эффект.

Однако в одном «интеграционные усилия» России принесли очевидный результат. Они запустили масштабный процесс миграции из постсоветских стран в Россию. Поток русских переселенцев в Россию иссяк в начале 2000-х, но с оживлением экономики стала заметна совсем иная тенденция. В Россию начали прибывать трудовые мигранты из «ближнего зарубежья», при этом имеющие все более отдаленное отношение к «русскому миру». Довольно быстро стало понятно, что этот приток отвечает интересам как предпринимателей (поскольку обеспечивает дешевую рабочую силу), так и чиновников и силовиков (поскольку создает огромную прослойку совершенно бесправных и получающих преимущественно неофициальные доходы людей). Если в 1990-е ежегодный приток рудовых мигрантов не превышал 280 тыс. человек и происходил в основном из Украины, Молдовы и Белоруссии, то к середине 2000-х он увеличился до 1,7-2,4 млн в год и состоял практически полностью из выходцев из Средней Азии. При этом власти, считая прибывающих соотечественниками, относительно лояльно относились к получению ими российского гражданства: на протяжении 2000-2013 годов в него перешли более 1,7 млн выходцев из стран СНГ, не имеющие русских корней. Решение демографических проблем России через «импорт» нового населения происходит сегодня достаточно активно. При этом процесс имеет важный политический аспект: массовое принятие новых граждан способствует росту электоральной поддержки нынешней российской власти, так как приезжие в основном относятся к регионам с куда большими традициями авторитаризма. Характерно, однако, то, что Россия осознанно принимает все большее число переселенцев, которые обладают гораздо меньшим человеческим капиталом, чем средние россияне. Эмигранты из постсоветских стран имеют в среднем менее 10 лет образования против 14,2 для коренных россиян, они практически не присутствуют среди бизнес-элиты и не составляют значимой части ее интеллектуального класса, участие их в качестве высококвалифицированных работников в высокотехнологичных отраслях промышленности крайне редко. Таким образом, привлечение «новых россиян» из, по сути, стран «третьего мира» становится государственной политикой.

Впечатляет, однако, не это. В 1999 году было принято решение о запрете занятия должностей в структурах государственной власти и управления лицам с двойным гражданством, видом на жительство или иным документом, подтверждающим право на постоянное проживание за рубежом. Принимая такие решения, страна идет против непреодолимых глобализационных трендов. Число людей, живущих за пределами стран, в которых они родились, растет, и это нельзя не принимать в расчет. С другой стороны, проводя такую политику, страна ограничивает себя в использовании потенциала той части «русского мира», которую я назвал «русскими профессионалами». Простая логика подсказывает, что иностранные граждане с русскими корнями могли бы быть востребованы, прежде всего, в государственных структурах. Это означает, что мы сознательно отталкиваем тех, кто добился успеха в самых конкурентных с точки зрения человеческого капитала странах, в то время как считаем расширением «русского мира» приобретение в потенциальные госслужащие людей из еще более коррумпированных стран, чем наша, к тому же с невиданной легкостью предавших то государство, которому они еще недавно служили (что относится ко всем крымским чиновникам и силовикам).

«Русский мир», я полагаю, представляет собой огромное, может быть, самое большое богатство России. Сегодня по планете рассеяны от 30 до 37 млн человек, имеющих хотя бы одного прямого русского предка хотя бы во втором поколении. Залогом успешного развития России в ближайшие десятилетия является мобилизация этих людей, их талантов и капиталов на цели модернизации нашей экономики и политической системы. Стране не нужен безумный закон, по которому в российское гражданство можно будет принять всех жителей таджикских кишлаков или молдавских сел. Ей нужны правила, признающие гражданами России всех, кто имеет русских предков. Приняв такой подход, Россия могла бы раздать миллионы своих паспортов в самых разных концах света. Конечно, не все их обладатели переселились бы в Российскую Федерацию, но, по крайней мере, они бы задумались о такой возможности.

Сегодня Россия окружена территориями, уступающими ей в экономическом развитии. При этом подавляющее большинство из миллионов покинувших ее на протяжении последнего столетия граждан и их потомков обеспечили себе уровень жизни более высокий, чем это удалось сделать населению нашей страны. Уже этот факт говорит о том, что самой разумной стратегией является обогащение страны через привлечение в нее новых граждан, а не введение ее в новые траты за счет присоединения территорий, требующих дополнительных ресурсов.

В той же мере, в какой экономика не-развития в самую динамичную эпоху мирового хозяйственного роста или увлечение религией и конспирологией в наиболее рационалистичный период всемирной истории, концепция «русского мира» указывает на несовременный характер России. Страна, пережившая крах колониальной империи и готовая при этом интегрироваться с ее бывшими владениями, но ограничивающая права тех, кто мог бы составить основу ее человеческого капитала, не может не вызывать удивления. Однако, судя по всему, нынешние российские власти не могут сформулировать никаких идей, которые способны были бы резонировать за пределами того сообщества, которое говорит по-русски, помнит или осознает все безумие российской истории и с пониманием относится к политическим «особенностям» собственной страны.

Прочитать полностью эту главу из книги Владислава Иноземцева «Несовременная страна» можно, приобретя книгу в магазине или ее электронную версию в изд-ве «Альпина Паблишер» -  www.alpina.ru        

Дайджест подготовила Виктория Работнова

Фото: Михаил Метцель/ТАСС