Бергер П. 50 тезисов о процветании, равенстве и свободе. М.: Прогресс — Универс, 1994.
Дайджест. Составлен путём последовательного цитирования наиболее важных мест произведения. Предназначен для некоммерческого использования в просветительских целях.

Глава 6. Капитализм и развитие

Капитализм – самая динамичная сила в истории цивилизации, преобразовавшая одно общество за другим; сегодня он является узаконенной международной системой, определяющей экономическую, а также, по крайней мере, косвенно, социальную, политическую и культурную судьбу большей части человечества.

Вместе с тем очевидно, что нынешний капитализм в различных частях света выглядит по-разному. Развитые капиталистические государства благоденствуют в условиях невиданного ранее изобилия. Такое положение резко противоречит реальностям многих других стран, ставших частью международной капиталистической системы. Диалектика надежд и разочарований – величайшая драма так называемого «третьего мира». Стр. 147.

Понятие «развитие» часто используется в самых различных значениях, и были, естественно, споры о том, в каком смысле его следует употреблять. Стр. 148.

Непременным условием развития является экономический рост, который сравнительно легко измерить в виде валового национального продукта или как ВНП на душу населения. Но не менее ясно и то, что экономический рост сам по себе ещё не означает развития. Вполне возможно, что из него извлечёт выгоду очень небольшая кучка людей, а основная масса населения будет продолжать жить в бедности. Разумное представление о развитии по необходимости включает и распределение полученных в результате этого роста благ. Развитие можно определить как процесс постоянного экономического роста, с помощью которого значительные массы людей переходят от состояния бедности к более высокому уровню материальной жизни.

Любая теория капитализма должна непременно затронуть вопрос о том, в какой мере капитализм как экономическая система благоприятствует процессу развития в современном мире. Говоря проще, вопрос заключается в том, в состоянии ли капитализм реализовать надежды, связанные с упомянутым представлением о развитии.

Когда ставят этот вопрос, полезно вспомнить, что все страны, которые сегодня являются «метрополиями» передового индустриального капитализма, когда-то были слаборазвитыми со всеми очевидными признаками бедности – высокой детской смертностью, скудным питанием, тяжёлыми жилищными условиями, недостаточным образованием и, наконец, малыми доходами. Любая страна Европы и Северной Америки двести лет тому назад могла быть отнесена к «третьему миру», а некоторые из них находились в бедственном положении ещё совсем недавно.

Справедливости ради следует отметить, что, когда социологи после Второй мировой войны и особенно в 50-е и 60-е годы впервые обратили внимание на проблемы развития стран «третьего мира», среди них преобладали в основном оптимистические взгляды. Наглядной иллюстрацией этой, в то время весьма влиятельной точки зрения может служить теория У. Ростоу. Стр. 149–150.

Работа Ростоу обеспечивала теоретическую основу для сравнения различных обществ друг с другом. В порядке более сбалансированной критики можно заметить, что он и его сторонники слишком свободно отождествлялимодернизацию с развитием, предполагая, что современные технологические и экономические преобразования более или менее естественным путём вели к некоторым желаемым целям, в том числе и к такой важной, как уровень материальной жизни, сравнимый с жизненным уровнем богатых государств Запада.

С конца 60-х годов точка зрения Ростоу на развитие стала подвергаться всё более усиливающейся критике и уступать место другим, значительно менее оптимистическим взглядам относительно перспектив стран «третьего мира» в рамках международной капиталистической системы. За удивительно короткий промежуток времени среди учёных и части политических деятелей Запада, имеющих отношение к рассматриваемым проблемам (не говоря уже об интеллигенции и политической элите «третьего мира»), стали преобладать более левые точки зрения. Сегодня это традиционная позиция многих представителей интеллигенции. Стр. 152.

 Данная проблема – центральный пункт так называемой «теории зависимости». Согласно главному положению этой теории, развитие на периферии исказилось и даже затормозилось вследствие «господства» или проникновения туда сил международного капитализма. Стр. 156.

 «Теория зависимости» упоминается и в связи с критикой многонациональных корпораций, которые – при взгляде на мир с этих позиций, – разумеется, становятся «главными злодеями». Главным во всём этом является то, что основные причины слабого собственного развития пытаются обнаружить вне рамок национального государства, отнести их на счёт деятельности международной капиталистической системы. Стр. 159.

 «Третий мир» продолжает сохранять важное значение для экономики «метрополий» в качестве рынка сбыта, сферы приложения капитала и, наконец, в качестве источника сырья, однако хозяйства «метрополий» теснее связаны друг с другом, чем с «периферией». Стр. 160.

 Как бы многонациональные корпорации ни грешили здесь и там, они являются наиболее важными каналами, по которым в страны «третьего мира» поступают финансовые средства и технологии – центрами, где местный персонал обучается современным профессиям, – а также надёжным источником налоговых поступлений в казну «периферийных» государств.

 Куда быстрее можно убедиться в том, что во многих случаях правительства стран «третьего мира» серьёзно препятствуют развитию. Очень часто проводимая ими политика способствует увековечиванию отсталости. Стр. 162.

 «Теория зависимости» – как в умеренном, так и в более радикальном варианте – стала сегодня частью хотя и расплывчатой, но всё же влиятельной идеологией «третьего мира». Её пропагандистов можно обнаружить в среде интеллигенции повсюду в мире, в том числе в самых престижных научных учреждениях западных стран. В силу очевидных причин эта идеология особенно привлекает политических деятелей, административных служащих и интеллигенцию «третьего мира». Политические предубеждения и предрассудки прямо служат интересам правящей элиты. Если причины отсталости лежат за пределами собственного общества, то это избавляет от довольно мучительного и весьма неприятного самокопания и обеспечивает «удобного внешнего козла отпущения».

 Развитие капитализма в странах Восточной Азии – наиболее убедительное эмпирическое опровержение «теории зависимости». Стр. 163.

 Речь идёт об успехах в развитии после Второй мировой войны, прежде всего, разумеется, Японии, за которой идут следом «четыре маленьких дракона» (Южная Корея, Тайвань, Гонконг и Сингапур), а также, возможно, отдельные государства Юго-Восточной Азии (в первую очередь Таиланд, Малайзия и Индонезия). Здесь налицо успехи не только экономического плана, которые сами по себе феноменальны, но и в социальной области: массы людей оказались вырванными из нищеты и перенесены в удобные или даже зажиточные условия материальной жизни при почти полной ликвидации привычных признаков отсталости, свойственных «третьему миру», и при сравнительно равномерном распределении доходов и богатства. Сенсационные достижения «четырёх маленьких драконов» необъяснимы с позиции «теории зависимости». Все четыре государства могут служить классическими примерами объектов «неоколониального» господства США и Великобритании. Стр. 164.

 Предположение: включение какой-нибудь страны «третьего мира» в международную капиталистическую систему обычно благоприятствует её развитию.

 Гипотеза лишь указывает на то, что такое включение высвобождает силы, которые имеют тенденцию способствовать развитию. Стр. 165.

 Есть необходимость сформулировать следующую гипотезу: более эффективные производительные силы капитализма, характерные для передовых индустриальных государств Запада, проявляют себя постоянно там, куда проникает глобальная капиталистическая система.

 Вместе с тем здесь уместно предостережение. Было бы серьёзной ошибкой предполагать, что только капитализм может генерировать экономический рост. В последние десятилетия вся мировая экономика феноменально увеличилась, и практически для всех стран был характерен положительный хозяйственный рост (включая и группу слаборазвитых стран).

 С 1955 по 1980 год объём производства в мире (то есть ВНП всех стран вместе взятых) – в реальном долларовом выражении с учётом инфляции – утроился. За тот же период совокупный ВНП на душу населения удвоился, несмотря на то, что число жителей на планете за четверть столетия возросло с 2,6 млрд. до 4,4 млрд. человек. Стр. 167.

 Впечатляющая картина, но заслугу в этом нельзя приписывать только капитализму. Современная технология практически в любой экономической системе способствует гигантскому увеличению производительных сил и, следовательно, экономическому росту. Более того, можно утверждать, что любая страна, даже с весьма скромным арсеналом современной технологии, должна приложить заметные усилия, чтобы потерпеть неудачу с экономическим ростом.

 Отсутствие роста, таким образом – это своего рода «политическое достижение». Поэтому речь идёт вовсе не о том, что только капитализм в состоянии обеспечить экономический рост. Скорее можно сказать, что капитализм создаёт для экономического роста более надёжную и прочную базу и что капиталистическая экономика динамичнее с точки зрения гибкости и восприимчивости к нововведениям. Причины кроются в уникальной способности рынка стимулировать и рационализировать экономику.

 Вместе с тем следует согласиться с критиками капитализма, которые заявляют, что экономический рост или любой другой показатель хозяйственной деятельности, включая такие качества, как восприимчивость к нововведениям и гибкость, не следует отождествлять с развитием. Вполне возможно существование в высшей степени динамичной экономики среди всеобщей нищеты. Стр. 168.

 Римско-католические богословы внесли в дискуссию несколько неуклюжее, но полезное выражение: «предпочтительный выбор в пользу бедных». Данная фраза указывает на важный нравственный принцип, в соответствии с которым критерием человеческого общества должно быть его отношение к беднейшим слоям населения. Если всё не сводить лишь к механическому сложению экономических показателей, то тогда развитие должно означать, что бедные стали жить лучше – быть может, не все, но большая их часть. Стр. 169.

 Как показало развитие сельского хозяйства в Индии и Китае, переход от социалистической к капиталистической аграрной политике способствует резкому улучшению условий жизни деревенской бедноты. Этот вывод имеет особое значение, поскольку, по общему признанию (включая и специалистов по развитию «слева»), сельское хозяйство – ключевой сектор, определяющий успешное развитие, а значит, и судьбу городской и деревенской бедноты.

 Теперь можно сформулировать следующую гипотезу: капиталистическое развитие вероятнее, чем социалистическое, способно улучшить материальные условия жизни людей современного «третьего мира», в том числе и его беднейших слоёв. (Из данной гипотезы вовсе не вытекает, что капиталистический путь развития автоматически и повсюду даёт подобный эффект, в ней лишь указывается на степень вероятности.) Стр. 174.

 Следовательно, выражение «предпочтительный выбор в пользу бедных» можно истолковать как выбор стратегии капиталистического развития. Стр. 177.

 Предположение: капиталистическое развитие, ведущее к быстрому и трудоинтенсивному экономическому росту, с большей вероятностью способно выровнять распределение доходов, чем стратегия преднамеренного, поощряемого правительством их перераспределения.

 И вновь хочу указать на то, что данная гипотеза преднамеренно сформулирована как вероятность. Каждая стратегия развития содержит в себе элемент неопределённости; ей могут угрожать самые непредвиденные беды, чреватые самыми неожиданными последствиями. Любая стратегия развития есть рискованное предприятие, в какой-то степени азартная игра.

 Материалы данной главы свидетельствуют о том, что ставить на капитализм всё-таки надёжнее. Есть основания думать, что сегодня данная точка зрения завоёвывает в станах «третьего мира» всё большее число сторонников. Стр. 178.

 Глава 7. Восточноазиатский капитализм. «Второй вариант»

 Мы считаем, что восточноазиатский капитализм достаточно своеобразен, чтобы претендовать на особое место или именоваться «вторым вариантом». Иначе говоря, Восточная Азия вызвала к жизни новый тип, новую модель индустриального капитализма. Стр. 180.

 И хотя восточноазиатские страны значительно отличаются друг от друга в политическом плане, для них всех характерна роль государственных управленческих структур в организации процесса развития. Если не принимать во внимание народное образование, то в остальном эти страны нельзя отнести к типу государств всеобщего благосостояния (правда, в Японии положение начинает меняться). Именно поэтому у них сравнительно низкие налоговые ставки. И, наконец, для всех этих стран характерна высокая норма сбережений. Поощряемая налоговым законодательством высокая производительность труда (особенно среди так называемых «голубых воротничков) и чрезвычайно позитивная трудовая этика. Отсюда вовсе не вытекает, что данную «модель» можно с успехом перенести в другие части земного шара. Стр. 181.

 Сегодня Япония в вопросе равенства доходов выглядит лучше, чем передовые западные страны. В 1977 году коэффициент соотношения доходов между 20% высших и низших слоёв населения Японии составил 4,1. Для сравнения – в Соединённых Штатах этот коэффициент в 1972 году был равен 9,5; в Швеции (1972) – 5,6; в Великобритании (1979) – 5,4. В сравнении с менее развитыми странами достаточно сказать, что у Филиппин в 1971 году он был 14,6.

 Сравнение со Швецией и Великобританией – особенно яркий пример. Япония в этом отношении выглядит лучше, хотя фактически не проводит никакой перераспределительной политики. Стр. 190.

 У японцев появилось чувство, что они живут в «массовом обществе» и принадлежат к среднему сословию. Японские социологи даже придумали для данного феномена и пустили в оборот выражение «среднее массовое общество. Что же касается социальной мобильности, то её интенсивность сравнима с той, которая характерна для западных стран. Стр. 191.

 Опыт Южной Кореи в известной мере противоречит тезису Казнеца и его нужно считать своего рода мягким несогласованием. Более значительным случаем для этой проблемы является Тайвань. Здесь можно обнаружить убедительные и хорошо задокументированные факты, которые начисто опровергают этот тезис. В 50-е годы распределение доходов на Тайване ничем не отличалось от ситуации, характерной для менее развитых стран. Но затем в течение двух десятилетий быстрого экономического роста положение существенно улучшилось. С 1964 по 1979 год доля доходов 20% беднейших семей возросла с 7,7 до 8,6%, а доля наиболее богатых слоёв уменьшилась с 41,1 до 37,5%. Другими словами, вопреки тезису Казнеца, в период ускоренного экономического роста бедные богатели быстрее, чем богатые, хотя должно было бы происходить обратное. Стр. 192.

 Одной из наиболее важных мер была земельная реформа. Она создала новый класс фермеров – земледельцев и таким путём обеспечила распределение собственности, что в свою очередь быстро повлияло на распределение доходов. В результате число семей, владеющих фермами средних размеров, возросло с 46% в 1952 г. до 76% в 1960 г., а количество арендаторов соответственно сократилось с 38 до 15%.

 В этот период аграрной революции правительство всячески поощряло образование фермерских ассоциаций и заботилось о помощи в виде развития научных исследований, пропаганды новых технологий и предоставления кредитов. Через налоговую политику и с помощью других мер администрация стимулировала механизацию трудоёмких работ. Кроме того, как и во всех других странах Восточной Азии, о которых здесь идёт речь, правительство Тайваня организовало систему всеобщего образования, которая базировалась строго на принципах личных способностей. Социальная мобильность оказалась очень высокой, если сопоставлять с другими странами аналогичного уровня индустриализации, причём очень важным фактором, определяющим продвижение вперёд, стало именно образование. Стр. 193.

 Какой-нибудь экономист может указать на налоговую политику этих режимов, направленную на поощрение сбережений и инвестиций. Безусловно, четыре государства обеспечили благоприятную атмосферу для капиталистического предпринимательства. Но не исключено, что кто-то пожелает определить в качестве причин социальные и культурные факторы, находящиеся за пределами воздействия правительств. Все эти государства (а к ним можно добавить и Японию) находятся в орбите китайской цивилизации с целым набором общих традиций и социальных институтов, которые могут иметь прямое отношение к экономическим показателям. О такой возможности мы очень скоро поговорим. А сейчас, однако, допустимо сформулировать несколько предположений, которые войдут в число гипотез, представленных в данной книге.

 1. Восточная Азия подтверждает превосходство производительных сил индустриального капитализма.

 2. Восточная Азия подтверждает преобладающую способность индустриального капитализма поднимать уровень материальной жизни больших масс людей.

 3. Восточная Азия подтверждает положительную связь между индустриальным капитализмом и возникновением классовой системы, для которой характерна относительно открытая социальная мобильность.

 4. Восточная Азия опровергает предположение, что на первых этапах экономического роста в условиях современного капитализма должно непременно увеличиваться неравенство в распределении доходов, но она подтверждает, что при дальнейшем экономическом росте распределение доходов стабилизируется. Стр. 195.

 Другими словами, свидетельства стран Восточной Азии не требуют отбросить как ненужную достаточно обоснованную мысль о том, что в принципе модернизация сперва приводит к увеличению неравенства в доходах, а затем следует их выравнивание. Стр. 196.

 В связи с этим допустимо высказать предположение: опыт Восточной Азии опровергает мнение, что успешное развитие неосуществимо в условиях зависимости от международной капиталистической системы.

 Для марксизма, грубо говоря, Восточная Азия – «скверный пример». Но этот «пример» не очень удобен и для идеологов капитализма, которые всё ещё считают, что вмешательство государства вредит развитию. Для всех рассмотренных нами стран Восточной Азии характерно массированное государственное вмешательство в экономическую жизнь: все они в высшей степени «дирижистские» и были таковыми с самого начала соответственных процессов модернизации. Стр. 200.

 Япония периода Мэйдзи служит примером последующей модели развития в Восточной Азии. Её экономические процессы строго контролировались и, во многом, планировались олигархами, которые составляли новую политическую элиту. В течение всего периода Мэйдзи существовало тесное сотрудничество между правительственными чиновниками и представителями нового класса предпринимателей. Стр. 201.

 Существует целый ряд сугубо японских институтов, которые способствуют упрочению отношений между правительством и бизнесом. К ним принадлежат, например, объединения бывших студентов наиболее престижных учебных заведений (в первую очередь Токийского университета) или так называемые «амакудари» («нисходящие с небес»), то есть вышедшие на пенсию государственные чиновники, занявшие какие-либо посты в частном бизнесе (правительственные служащие уходят в отставку в возрасте 55 лет). Сюда же можно отнести и практику так называемого «административного наставничества», когда правительственные чиновники дают консультации бизнесменам; и, наконец, последним, но не менее важным можно считать формулирование индустриальной политики правительственными ведомствами.

 Для «четырёх маленьких драконов» также характерны аналогичные элитные структуры, в которых увязаны правительство и бизнес. Для обозначения подобного феномена Чалмерз Джонсон предложил использовать термин «государство развития», тем самым противопоставляя его западному понятию «государство регулирования» и командной экономике социалистических стран советского типа. Стр. 202.

 Предположение: опыт Восточной Азии опровергает мнение о том, что активное вмешательство государства в экономику несовместимо с успешным капиталистическим развитием.

 При этом важно иметь в виду, что данное предположение не следует истолковывать как аргумент в пользу «смешанной экономики», за которую ратуют и которую в известной мере практикуют западные социал-демократы.

 Правительства стран Восточной Азии, активно регулируя отдельные области экономики, довольно неохотно вмешиваются в остальные. И ни одна страна из «четырёх маленьких драконов» в момент написания настоящей книги не подходила вполне для того, чтобы её можно было назвать законченной демократией, хотя в каждой из них в настоящее время идёт процесс демократического развития. Стр. 203.

 Возникает более интересный вопрос: подтверждает ли Восточная Азия другую гипотезу, согласно которой преуспевающий капитализм побуждает к развитию демократии?

 Любопытно, что Япония, будучи единственной вполне демократической страной в данной группе государств, вместе с Индией опровергает тезис о том, что демократию невозможно с успехом установить за пределами западной культуры.

 И вместе с Западной Германией она опровергает широко распространённое мнение о том, что демократию нельзя навязать силой. Стр. 204.

 Любую гипотезу по этому вопросу следует формулировать весьма осмотрительно. Поэтому ограничимся следующей: опыт Восточной Азии едва ли может служить подтверждением тезиса, что успешное капиталистическое развитие генерирует давление в направлении демократии. Стр. 206.

 Можно также утверждать, что «народное конфуцианство» обеспечивает политическую стабильность в вышеназванных странах, прививая уважение к иерархии и чрезвычайно поощряя гармонию во всех общественных отношениях. Можно сказать, что китайскому гениальному уму удалось изменить религию, заменив её крайнее мироотвергающее содержание мироутверждающим началом – великолепное достижение, если иметь в виду индийские корни буддийской веры. Стр. 209.

 Сравнивая эту идеологическую конструкцию с истолкованием Максом Вебером «духа» западного капитализма, можно заметить наличие в них как сходных моментов, так и различий. Самым важным сходством является именно то, что Вебер назвал «мирским аскетизмом», – сочетание мирского с этикой самоотречения и дисциплины. Но в Японии подобная позиция имела значительно более широкий «временной горизонт» (то есть прибыли добивались в контексте общей идеи национальной судьбы), который сочетался с неиндивидуалистическим этосом служения другим и, в конечном счёте, нации, а конкретнее тем, с кем непосредственно приходится заниматься предпринимательской деятельностью. Подобная модификация «духа капитализма», возможно, объясняет готовность японских бизнесменов и сегодня длительное время довольствоваться низкими нормами прибыли ради будущих успехов. Стр. 211.

 И вновь, соблюдая необходимую осмотрительность, можно сформулировать два следующих положения. 1. Опыт Восточной Азии подтверждает гипотезу о том, что некоторые компоненты западной буржуазной культуры, особенно предприимчивость, разумное новаторство и самодисциплина, необходимы для успешного капиталистического развития.

2. Специфические элементы восточноазиатских цивилизаций – будь то в «великих традициях» или в народной культуре – способствовали развитию этих ценностей и в результате обеспечили странам региона сравнительные преимущества при осуществлении процесса модернизации.

 Мысль о том, что экономические и другие общественные институты являются всего лишь результатом исторических обстоятельств и могут быть по желанию созданы или реконструированы одной коллективной волей, противоречат тому, что социология обнаружила вобласти влияния человеческой культуры. Так (если взять наиболее «искусственное» общество региона), абсолютно невозможно поверить, что Сингапур был бы тем, что он есть сейчас, если бы большинство его населения состояло не из этнических китайцев, а из бразильцев, бенгальцев или малайцев. Специфические элементы китайской культуры внесли свою лепту в экономический успех этого города-государства, они дали ему сравнительное преимущество, не больше, но и не меньше.

 Но, с другой стороны, когда мы называем культуру «переменной величиной», мы вовсе не хотим этим сказать, что она является единственной или главной «переменной» в причинно-следственном уравнении экономического успеха. Стр. 213.

 Люди, вне всякого сомнения, несут на себе печать прошлого, но они в такой же мере в состоянии изменить своё культурное наследие. Порой перемена случается внезапно, в ответ на новый вызов, кризис или открывшиеся новые возможности (например, при увеличении миграции). Отсюда следует, что и культурное сравнительное преимущество может быть только временным, что сознательными действиями его можно изменить как в положительную, так и в отрицательную сторону или утратить вовсе. С необходимыми оговорками то же самое можно было бы сказать и о связанных с культурой сравнительных недостатках. Пожалуй, здесь уместно следующее изречение Конфуция: «Только высшее знание и высшая глупость пребывают неизменными». Стр. 214.

 Более насущный вопрос, имеющий исключительно важное значение для политического и экономического будущего Восточной Азии, состоит в том, смогут ли государства региона продолжать интегрировать отдельные личности в группы, обладающие чувством тождества и общности судьбы. Поэтому предлагается следующее предположение: странам Восточной Азии удалось длительное время проводить модернизацию в условиях капитализма и в то же время избежать индивидуализации в западном стиле.

 При достаточном подтверждении эту гипотезу можно было бы, в конце концов, расширить и сделать вывод, что капитализм и община вполне совместимы. Или, другими словами: индивидуальная автономия не является неотъемлемым качеством экономической культуры капитализма. Стр. 217.

 Однако международный опыт настолько убедительно показывает связь модернизации с процессом индивидуализации, что возникают сомнения относительно способности восточноазиатских государств сохранить неизменным курс на счастливое «группирование».

 Таким образом, в экспериментальном порядке допустимо сформулировать следующую (открытую для критики) гипотезу: достоинства индивидуальной автономии подрывают восточноазиатский коммунализм и, по всей вероятности, будут это делать и в дальнейшем.

 А если это так, то, разумеется, весьма вероятно, что эти страны рано или поздно столкнутся с привычными для Запада проблемами, как в области экономической деятельности, так и в сфере политической управляемости. Стр. 218.

 А пока что можно изложить довольно очевидный факт (который в будущем может перестать быть таковым): движение в направлении демократии и индивидуализации в странах Восточной Азии существенно усиливает их принадлежность к международной капиталистической системе с центром на Западе.

 Данное высказывание более чем неудовлетворительно. За утешением можно снова обратиться к Конфуцию, который заметил: «Разве о том, что можно сделать с большим трудом, уместно говорить без осторожности?» Стр. 219.

 Глава 8. Индустриальный социализм. «Контрольный вариант»

 Если говорить о будущем социализма, то может оказаться, что с точки зрения перспективы Китай имеет более важное значение, чем Россия. Однако будущее недоступно эмпирическому анализу. В настоящий же момент нет никакого смысла сравнивать передовые капиталистические государства с Китаем. Сопоставление с бывшим Советским Союзом, однако, в теоретическом отношении плодотворно не только для понимания внутренних механизмов современного капитализма, но и для создания общей теории экономической культуры в условиях модернизации. Стр. 220.

 Силы, коренящиеся в науке и технике, преобразуют человеческую жизнь повсюду, независимо от конкретной экономической, политической или социальной системы.

 Для марксизма особенно типично впадать в заблуждение pars pro toto и приписывать конкретной системе капитализма процессы и качества, которые следовало бы отнести ко всему феномену модернизации.

Разрабатывая теорию капитализма, необходимо обсудить и некоторые аспекты социализма, однако нужно подчеркнуть, что это не следует рассматривать как попытку набросать контуры общей теории социализма. Нужда в такой теории очень большая, и одним из многих недостатков марксизма является именно то, что до сих пор не создана такая теория. Стр. 221.

 Советский Союз, безусловно, был индустриальной державой, его экономика добилась устойчивого экономического роста, материальный уровень жизни населения страны медленно, но неуклонно повышался. Ясно также, что вопреки советской пропаганде, эти факты не отражают «триумфа социализма», а являются всего лишь результатом применения в производстве передовых технологий – результатом, который можно обнаружить повсюду в мире, в любой социально-политической системе. Другими словами, эти факты скорее относятся к теории модернизации, чем к теории социализма.

 Экономический и социальный динамизм модернизации, однажды начавшийся, очень трудно остановить даже в самой неэффективно организованной системе. Подобная «система» редко функционирует так, как было задумано. Большинство экономистов согласны с тем, что эта проблема неизбежна именно потому, что с ликвидацией рынка прекращается поступление нужной информации, которую обеспечивает система образования цен. Стр. 224.

 Полученные эмпирические факты позволяют сформулировать два гипотетических предположения: 1) существует внутренняя связь между социализмом и всепроникающей бюрократизацией экономики; 2) существует внутренняя связь между социализмом и хозяйственной неэффективностью. Стр. 226.

 Советская модель совершенно определённо сдерживает экономическое развитие тех стран, которые взяли её на вооружение, и её недостатки ложатся тяжёлым бременем на плечи подавляющего большинства жителей этих государств. Однако во всех этих обществах существует элита, для которой эта система работает исключительно хорошо и которая, безусловно, пострадает, если вдруг экономика станет более эффективной. Стр. 227.

 Никто иной, как Ленин свёл всякую политику к вопросу «кто кого?», подразумевая под этим: «кто может что-то сделать с кем-то». Такой подход проливает свет на взаимосвязь между экономической неэффективностью и политической действительностью в советской модели социализма, которая замечательно функционировала, не только сохраняя материальные привилегии политической элиты, но – что ещё важнее – обеспечивая монополию власти. Стр. 229.

 Образ жизни этой элиты (известной в бывшем Советском Союзе как «номенклатура») неоднократно описывался во всех подробностях. Небольшая прослойка привилегированных, обладающих огромной властью людей, весьма далёких от униженной толпы, располагала закрытыми магазинами, лучшим жильём, местами отдыха и поддерживала знакомства почти исключительно с людьми своего круга. Стр. 230.

 «Авторитарный» режим обычно не терпит политической оппозиции. В этом смысле он синонимичен «диктатуре» и, несомненно, может быть применён к бывшему Советскому Союзу. Понятие «тоталитарный», впервые разработанное Карлом Фридрихом и Ханой Арендтом, относилось к ситуации, при которой государственный строй стремится подчинить себе все общественные институты – так возникло совершенно иное положение. Стр. 228.

Более того, одну из причин хорошо осознавали все классики марксизма: социализм невозможно ввести без насилия, ибо те, кого надлежит при этом лишить собственности, не станут безропотно сносить свою участь. Поэтому, доказывал Маркс и наиболее твёрдые его последователи, необходима диктатура. Центральное планирование экономики и деспотическая политика – неразрывно связанные между собой феномены. Осуществление «плана» требует диктаторской власти и, наоборот, деспотическая элита стремится обрести контроль над экономикой, на которой базируется её могущество.

Имеющиеся в настоящее время эмпирические факты позволяют высказать следующие два предположения: 1) существует внутреннее родство между социализмом и авторитарным правлением; 2) существует внутреннее родство между социализмом и тоталитарным проектом для современного общества. Стр. 231.

Пользуясь марксистским жаргоном, можно сказать, что существует непреодолимое «противоречие» между рынком и бюрократией как социально-политической силой, и ни одно социалистическое общество, по-видимому, не в состоянии разрешить это противоречие. Другими словами, однажды укрепившись на своих позициях, социалистическая бюрократия станет непременно сопротивляться умалению собственной власти и уменьшению привилегий – неизбежному следствию расширения действия рыночных механизмов в экономике. Стр. 240.

Пределы «рыночного социализма» с замечательной точностью предсказал Людвиг фон Мизес ещё в 30-е годы. Свою главную идею он высказал следующими словами: «Рынок… сердцевина капиталистического устройства общества, это – суть капитализма». Следовательно, он возможен только при капитализме; его нельзя «искусственно» воспроизвести при социализме. Почему? Да потому, что «искусственный рынок» предполагает только производителей, продающих и покупающих товары, и полностью исключает спрос и предложение в сфере инвестиционного капитала со стороны предпринимателей и капиталистов. Его по-прежнему контролирует государство. А это означает, что при социализме никто не рискует собственным капиталом, а кардинальные решения принимаются бюрократами, которые почти не рискуют никакой личной ответственностью за последствия. Нельзя заставить директора предприятия разыгрывать из себя капиталиста, а рабочий не может изображать из себя акционера. Стр. 241.

Подводя итоги наших рассуждений, можно сформулировать два следующих предположения: 1) модификация индустриального социализма путём введения рыночных механизмов непременно натолкнётся на препятствия политического характера из-за сопротивления патримониальной элиты, защищающей свои законные интересы;

2) модификация индустриального социализма путём введения рыночных механизмов натолкнётся на препятствия экономического характера из-за неспособности искусственного рынка воспроизвести эффективность рынка капиталистического.

Из предшествовавших рассуждений логически вытекает: не может быть эффективной рыночной экономики без частной собственности на средства производства.

Результаты гигантского китайского эксперимента, если он будет продолжен в том же духе, конечно же, помогут внести ясность в эти вопросы. Стр. 242. Однако уже достаточно известно об экономической и политической динамике, присущей любому социалистическому обществу, чтобы скептически оценить возможность успешного развития подобных экспериментов.

Точнее говоря, остаётся открытым вопрос о том рубеже, за которым уменьшение или ограничение частной собственности приводит к экономической и политической стагнации, свойственной социалистическим странам. Нынешний уровень знаний не позволяет со всей определённостью ответить на подобные вопросы. Однако с достаточной степенью надёжности известно, что рыночные механизмы почти всегда придают экономике дополнительную энергию, а социализм практически повсеместно глушит её. Стр. 243.

Эмпирические факты из социалистических стран Европы свидетельствуют о том, что пресловутый коллективизм наталкивается на упорное сопротивление – не столько в политическом плане, сколько в виде ухода в частную сферу семьи, дружеских отношений и личного потребления, которые, по крайней мере, относительно защищены от тоталитарной хватки коллектива.

Несмотря на тоталитарный контроль, в социалистических странах постоянно присутствует пример Запада, успешно экспортирующего «индивидуалистическую» культуру. Существует также культурное «противоречие» между марксистской идеологией и социалистической реальностью. Сведения, поступавшие из Советского Союза и стран Восточной Европы, довольно недвусмысленно свидетельствовали о широко распространённом циничном отношении к марксистской риторике, которое характерно и для самых верхних эшелонов власти. Стр. 244.

До недавнего времени существовали две «мировые системы». Они, конечно, находились в постоянном политическом, экономическом и военном противоборстве, которое являлось главным фактором международных отношений после Второй мировой войны. Но обе системы также непрерывно пребывали в процессе взаимного «загрязнения». Социалистические идеи той или иной окраски проникали в сознание значительных слоёв населения капиталистического общества, создавая проблемы в сфере законности и политики. Но и западные идеи, в том числе и прямо связанные с культурой капитализма, продолжали «инфицировать» социалистические общества, создавая сложные проблемы в сфере законности и контроля.

Эта взаимная игра по размыванию устоев, вероятно, могла бы продолжаться ещё очень долго, если бы не возникла прямая угроза военного конфликта, чреватого уничтожением одного или сразу обоих конкурентов. Поэтому чрезвычайно трудно определить, какое из вышеупомянутых «противоречий» внутренне присуще социализму, а какое связано с этим обширным соперничеством. Стр. 246.

Глава 9. Капитализм и динамика мифа

У Конфуция есть изречение, смысл которого сводится к тому, что правительству необходимо иметь продовольствие, оружие и доверие народа, но что при необходимости оно может обойтись без первых двух условий, однако не в состоянии функционировать без третьего. Это представление многовековой давности близко к тому смыслу, который современные социологи вкладывают в концепцию «легитимности».

Дело в том, что общество удерживается как единое целое не просто в силу практической необходимости и совместных интересов; его сплачивает вера, которая объясняет и оправдывает установленный социальный порядок. Стр. 247. Речь идёт о различиях между узаконениями обыкновенными и теми, которые Жорж Сорель назвал «мифами».

Для нас важно то, что в эмпирической ситуации люди верят в идеи и представления, из которых складывается «миф», и эти идеи и представления вызывают чувство преданности, готовности пойти ради них на любые, даже крайние жертвы.

Значение данного различия для рассматриваемой нами проблемы обусловлено весьма простой причиной: капитализм, как одна из разновидностей общественно-экономического строя, абсолютно свободен от всяких мифов; социализм же – его основная альтернатива в современных условиях – наделён необыкновенным даром к их созданию. Стр. 248.

Не кто иной, как Сорель, ещё в начале прошлого столетия высказал предположение, что марксизм можно понять, только воспринимая его как миф (в сорелевском понимании слова), а не как научную теорию. По-моему Сорель все-таки немного преувеличил. Разумеется, марксизм – это миф, и притом один из самых значительных в современную эпоху, но его можно также считать и научной теорией. Ниже мы увидим, что именно двойственным характером марксизма объясняется его влияние на многие умы. Стр. 249.

Марксизм обещает: и плоды модернизации, и восстановление утраченных ценностей традиционного периода. Подобной заманчивой перспективе трудно что-либо противопоставить. Интеллигенция «третьего мира» и западных стран в первую очередь попадается на эту «фидеистскую» приманку. Представители интеллигенции склоняются в пользу социализма, ибо полагают, что социалистическое общество даст им власть и привилегии, в которых им отказывает капитализм. Однако одного этого объяснения в духе «вульгарного марксизма» явно недостаточно. Его необходимо дополнить указанием на предрасположенность интеллигенции к учениям с мифологической окраской.

Вероятно, было бы чрезмерным упрощением заявить, что интеллектуалы обратились к марксизму, будучи «детьми Просвещения». Никто не спорит, детьми Просвещения они действительно являются, но детьми очень несчастливыми. Они тянутся к идеалам Просвещения: прогрессу, разуму, научной истине, гуманным ценностям; но они так же страстно желают, по крайней мере, некоторых традиционных добродетелей, которые модернизация разрушила, – коллективной солидарности, преодоления индивидуализма, моральной устойчивости и высокой жизненной цели. Марксизм с самого своего рождения предлагает любопытную смесь из современного и традиционного. Неудивительно, что интеллигенция устремилась к нему особенно охотно. Стр. 254.

Мифы никогда не бывают продуктом беспристрастного анализа, и социалистический миф не исключение: в современную эпоху он даже не уникален в своих претензиях. Достаточно посмотреть на нынешнюю религиозную среду в Америке, где можно встретить «христианскую науку» и процветающую «науку сотворения».

На протяжении почти всей истории человечества религия была источником всех мифов. С религиозным опытом связаны идеи, которые узаконивали общественный порядок, побуждали людей жертвовать своими интересами и даже жизнью ради социальных целей. Если подходить с чисто социологических позиций, то можно сказать, что с древнейших времён и поныне подобная легитимация – главная социальная функция религии.

Одна из живейших проблем социологии религии, обсуждаемых в последние годы, касается степени её изменения под влиянием модернизации. Другими словами, речь идёт о размахе и характере секуляризации. Давайте просто исходить из того, что секуляризация – это вполне реальный феномен, что особенно на Западе, а также повсюду в кругах образованных людей секуляризация ослабила способность религии выполнять функцию узаконения и порождать мифы. Но даже если согласиться с этим заявлением, то и тогда не вызывает сомнения, что религия всё-таки по-прежнему и узаконивает социальный порядок, и создаёт чрезвычайно влиятельные мифы во многих местах земного шара. Наиболее драматический пример – подъём мусульманского традиционализма почти во всех странах исламской цивилизации – от североафриканского Магриба до Южных Филиппин.

Иранская революция по своей сути может служить опровержением тезиса о том, что модернизация препятствует воздействию религиозных мифов на общество. Но мусульманский миф вовсе не одинок, когда речь идёт о мощном возрождении религиозных течений. С не меньшим размахом происходит распространение консервативного протестантизма в «третьем мире» и особенно в Восточной Азии. Стр. 255–256.

Известно, что мифы бывают консервативными и революционными, и нередко одни и те же религиозные символы могут быть использованы для любой из этих целей. В ряде случаев религиозные мифы объединялись с социалистическими символами. После социализма наиболее могущественным секулярным мифом современной эпохи является национализм. Необходимо также подчеркнуть, что миф национализма часто увязывается с мифом социализма. Стр. 257.

Можно сказать, что социалистический миф состоял в счастливом многобрачии в самых разных частях света. Практически во всех идеологиях «третьего мира» – социалистических и иных – присутствует один дополнительный элемент: обещание осуществить социальные преобразования, которые будут способствовать «развитию», обеспечат людям современные материальные блага. В этом смысле все идеологии «третьего мира» можно отнести к «карго-культам» (связанным с обещанием немыслимых благ). Каждый лидер и всякое движение «третьего мира», если они хотят заслужить доверие масс, должны заверить их, что «груз» самых современных благ будет доставлен скоро и непременно. Стр. 258.

То упорство, с которым западные социалисты, поколение за поколением, придерживаются этих идей, невзирая на неоднократные эмпирические разочарования, – один из наиболее интригующих аспектов истории современной интеллигенции. Ничто не иллюстрирует невосприимчивость мифа к эмпирическим фактам (доказывающим противоположное) так наглядно, как страстное желание интеллигенции непременно обнаружить «подлинный социализм», если не в одном, то в другом месте. Стр. 259.

Однако для наших целей достаточно ограничиться следующей простой гипотезой: социализм – это не только набор политических программ и источник социально-научных толкований, но ещё и необычайно могучий миф современной эпохи; пока социализм сохраняет это своё мифологическое качество, его невозможно опровергнуть в глазах сторонников никакими эмпирическими свидетельствами.

Можно, пожалуй, опровергнуть то или иное марксистское видение мира; можно, вероятно, опровергнуть даже марксизм как научную теорию, но абсолютно невозможно опровергнуть марксизм (и социализм вообще) как мифологическую мечту человечества и вряд ли кто-то утратит подобную веру под влиянием знакомства с книгами, похожими на эту.

Родоначальник теории капитализма Адам Смит, полагал, что описываемая им экономическая система (он, разумеется, не упоминал термин «капитализм) – довольно простое и вполне естественное устройство общества и поскольку этот порядок естественный, то он не требует узаконения с помощью мифов или каким-то иным способом. Стр. 260.

Ф. А. Хайек, наиболее видный защитник капитализма в наше время, не совсем согласен со Смитом в вопросе естественности, но он защищает капитализм, так сказать, косвенным путём, указывая наего связь со свободой. Примерно такую же позицию занимает и Милтон Фридман.

Между тем это вовсе не означает, что никто не думал о более непосредственных и увлекательных путях узаконения капитализма или о создании чего-то похожего на капиталистический миф. Многие в состоянии предложить разнообразные мифы, которые, однако, только тогда приобретут социологическую значимость, когда внушат доверие большим группам людей. Перефразируя известный афоризм У. А. Томаса можно сказать, что узаконение является реальным в той мере, в какой народ считает его таковым. То же самое относится и к инструменту узаконения, именуемому мифом.

Отсутствие у капитализма мифологического компонента объясняется, вероятно, тем, что он представляет собой экономическую систему и ничего больше (а вот социализм – это всеохватывающий взгляд на человеческое общество). Все экономические реальности по своей сути прозаичны в отличие, например, от поэзии, которая вдохновляет, волнует и будоражит людские умы. В своём известном исследовании харизмы как одной из движущих сил истории Макс Вебер указал на её враждебность экономическому развитию. Не разрушая смысла идеи Вебера можно высказать предположение, что экономические реальности несовместимы с харизмой или, выражаясь языком Сореля, что экономика отвергает мифы. Стр. 261.

В истории капитализма эта проблема не нова. С момента своего возникновения капитализм легитимировал себя косвенно, будучи увязанным с другими узаконениями, не затрагивавшими экономические системы, а касавшимися других, более подверженных мифологическому обрамлению реальностей человеческого бытия. Протестантское узаконение капитализма было опосредованным, непреднамеренным и, по крайней мере, на первых порах, неосознанным. По всей видимости, нет никакого смысла говорить о протестантском мифе капитализма. Стр. 262.

Если какие-то специфические религиозные или социально-этические мифы в самом деле утратили свою убедительную силу, то это ещё не значит, что другие мифы не могут взять на себя данную функцию. Узаконения в большинстве случаев требуются тогда, когда общество или социальный институт испытывают затруднения и когда, в следствие этого, возникает нужда во вдохновляющих символах. Стр. 263. Вспоминая Адама Смита (хотя он так вопрос не ставил), можно сказать, что «естественное» не нуждается в узаконении, оно узаконивает себя самим своим существованием. Когда общество функционирует достаточно хорошо, большинство людей считает это вполне «естественным». Именно это имел в виду Ганс Кельзен, когда говорил о «нормальной силе фактического». Стр. 264.

Последняя гипотеза настоящей книги вытекает из предшествовавших рассуждений и формулируется следующим образом: капитализм внутренне не в состоянии генерировать собственное узаконение; прежде всего он лишён способности к мифотворчеству; следовательно, узаконение капитализма зависит от воспроизводимых им самим явлений, а также от связи с другими неэкономическими узаконивающими символами.

Эта гипотеза будет опровергнута только тогда, когда поэты начнут воспевать «индекс Доу-Джонса», а люди окажутся готовыми рисковать жизнью, защищая 500 самых богатых семей Америки, списки которых регулярно публикует журнал «Форчун». Однако такое представляется маловероятным. Стр. 265.

Глава 10. Контуры теории капитализма и возможности её использования

В данной главе преследуется двоякая цель: ещё раз взглянуть на высказанные в книге предположения и задаться вопросом о возможном практическом применении создаваемой теории. (Далее повторяются в виде 50-ти пунктов все предположения, высказанные в различных частях книги, которые здесь по понятным условиям дайджеста не воспроизводятся.) Стр. 266.

Можно ли считать возникающую в недрах этих предположений теорию «прокапиталистической»? И каково её практическое назначение?

Взятая как совокупность эмпирических гипотез, формирующаяся теория не является ни прокапиталистической, ни антикапиталистической. Решение данного вопроса зависит не от её эмпирического подтверждения или опровержения, а от тех ценностей, с которыми она будет увязана. Для использования же в сфере социальной практики решающее значение будут иметь те ценности, которыми те или иные заинтересованные личности станут руководствоваться в своей практической деятельности. Стр. 272.

Мысль о том, что теоретические положения могут служить основанием для моральных оценок и практического руководства, в корне противоречит представлениям демократии. Сама эта мысль подразумевает существование интеллектуальной и нравственной элиты, которая обладает правом господствовать в силу высших теоретических познаний.

Одна из ключевых моральных и политических проблем современной интеллигенции в том и состоит, что она часто видит себя в роли подобной элиты, «нового духовенства», посвящённого в «сан» приобретённым образованием. Демократия, как и протестантство, базируется на отказе простых мирян – мужчин и женщин – от прерогатив священника и жреца. В действительности же для большинства людей нашей эпохи самым важным представляется выбор между капитализмом и социализмом, или же, скорее, между различными вариантами того и другого. Стр. 274.

В настоящее время есть основания утверждать – а многие так и считают, – что будущее всегда открыто, что могут возникнуть формы организации общества, немыслимые сегодня, что нельзя допустить, чтобы нынешние реальности ограничивали социальную фантазию человека. Подобные мысли составляют сердцевину всех утопических идей. Весьма вероятно, что утопический элемент воображения людей является одной из движущих сил истории и что человечество было бы неизмеримо беднее, если бы такой элемент отсутствовал.

Из сказанного, по-видимому, следует, что нравственно приемлемыми утопистами могут быть только те из них, которые проявляют осмотрительность. Стр. 280.

Человеку действия всегда приходится совершать поступки и осуществлять мероприятия,пребывая в неведении. Он зачастую должен действовать, несмотря на то, что многое о ситуации, в которой он оперирует, ему не известно, да и не может быть известно. Другими словами, всякий поступок связан с риском. Аккумулированные социологией факты в состоянии лишь указать, какие ставки надёжнее других. Социальная наука может не больше, но и не меньше этого, в рамках присущих ей ограничений и степени полезности.

В этом, и только в этом смысле рассмотренные в этой книге эмпирические свидетельства могут быть использованы при решении вопроса об избрании или отклонении капитализма как одной из форм социально-экономической организации общества. Не исключено, что, в конце концов, данный выбор будет сделан на метаэмпирической основе. Речь идёт о статусе истории и человеческой природы. Стр. 281.

pogojaev@gmail.com, Москва. 12.01.20.