С легкой руки немецкого историка профессора Гейдельбергского университета Карла Хампе, в русский язык попало хлесткое выражение «история не терпит сослагательного наклонения», которое часто воспринимается как некий методологический «запрет» на размышления об исторических развилках, некое «табу» на ретроспективный анализ возможных альтернативных стратегических решений и их потенциальных последствий. Для российских обществоведов, политиков и публицистов этот «запрет» на рассмотрение исторических альтернатив подкрепляется годами вбивания в головы истмата и диамата с их железобетонным историческим детерминизмом, представляющим историю как цепь жестко связанных между собой причинно-следственными отношениями событий.

Событие, которое уже произошло, окаменевает в истории. И историки испытывают соблазн объяснить, что случившееся было закономерно и неизбежно — «иначе и быть не могло». Такой взгляд на исторический процесс порождает фатализм и пассивность, ложное представление о том, что ничего изменить нельзя, все предопределено. Отсюда распространенное унылое убеждение, что Россия обречена на вечное болтание между авторитаризмом и тоталитаризмом, и даже о том, что у россиян есть некий «ген рабства». Все это — одна сплошная ошибка. Историю делают люди, благодаря чему в ней постоянно появляются «окна возможностей», развилки, определяющие события на годы вперед.

Одна из таких развилок появилась в конце 80–х годов ХХ века. Если быть точным, в это бурное время в СССР появилось несколько развилок, главная из которых — распад или сохранение Советского Союза. Позиция сторонников тоталитарного существования России известна и определяется формулой Путина: «распад СССР — величайшая геополитическая катастрофа ХХ века».

Среди либералов есть прямо противоположные точки зрения. Григорий Явлинский убежден, что из-за распада СССР страна проскочила вариант более успешного перехода к рынку и демократии. Гайдар и Чубайс верят в то, что распад СССР был, во-первых, неизбежен, а во-вторых, создал возможности для реформ, которые при сохранении Советского Союза были, по их мнению, невозможны.

Явлинский изложил свой взгляд в статье «История ничему не учит, но сурово наказывает. О последствиях подписания соглашений в Беловежской пуще». Вот этот взгляд:

«Европа к такой модели взаимодействия, к такому уровню интеграции пришла лишь спустя десять лет. У России же и других бывших республик СССР возможность пойти по пути современной для того времени интеграции была еще осенью 1991-го. Движение именно в этом направлении потенциально могло преобразовать центробежные устремления республиканских элит в энергию созидания, а не распада. Ведь речь шла не о политическом контроле из центра, а о реализации экономического потенциала, который несет интеграция. В отличие от европейцев, перед нами не стояло задачи решать фундаментальные проблемы объединения экономик. У нас уже была основа для интеграции: почти семь десятилетий действовала общая советская экономическая система, сложился во многом схожий менталитет. В этой ситуации проще и гораздо эффективнее было построить на принципиально новых основаниях одну общую экономическую систему, чем пятнадцать разных. Это был бы естественный, менее болезненный и гораздо более перспективный переход от советской модели экономики к свободному рынку, частной собственности, реальной конкуренции. Но политическое руководство России не собиралось реализовывать подписанные в Кремле соглашения. В начале октября, за несколько дней до подписания Договора об экономическом сообществе, у меня состоялась беседа с Ельциным. Борис Николаевич обсуждал со мной новую экономическую политику. Я спросил, будут ли координироваться вопросы экономического развития с другими республиками, на что Ельцин прямо сказал: „Россия пойдет одна, она не может ждать“». Конец цитаты.

И, для полноты представления о взгляде ГАЯ на распад СССР, приведу еще один фрагмент его статьи:

«Меня тогда часто спрашивали, что будет, если одномоментно отделить все республики от России. Для меня сам этот вопрос звучал дико: зачем намеренно разрывать существовавшую десятилетия кооперацию? Но окружавшие Ельцина политики-радикалы настаивали, что если не разорвать на части компартию и КГБ, то не получится ликвидировать союзный центр. Я же считал, что центр следовало сохранить, поскольку общую экономику необходимо перестраивать, а не рвать на части. Мне как экономисту и просто гражданину своей страны намеренная дезинтеграция казалась абсурдной и противоестественной».

То есть, по мнению Явлинского, можно было проводить экономические и политические реформы, сохраняя союзный центр. При этом Григорий Алексеевич прекрасно понимает, что союзный центр — это в первую очередь КПСС, во вторую КГБ и только в третью — правительство. Портрет этого союзного центра был предъявлен советской и мировой общественности в августе 1991 года в виде ГКЧП. До этого коллективный портрет этого же союзного центра вся страна могла наблюдать во время трансляций Съезда народных депутатов, где блистательно были представлены «лучшие люди города» в виде агрессивно-послушного большинства. Ни малейших шансов на проведение даже экономических, не говоря уже о политических реформах при сохранении такого союзного центра не было. А никакого другого союзного центра не было, и взять его было негде.

Говоря об экономической кооперации, Явлинский проводит параллель между Евросоюзом и СССР. Игнорируя при этом фундаментальное различие: европейские страны объединялись добровольно, будучи до (!) объединения уже демократическими. Советский Союз изначально был империей, наследником Российской империи, объединившей и удерживающей территории и населяющие их народы силой.

Как только после прихода Горбачева мера насилия резко снизилась, в союзных республиках немедленно подняло голову то, что имперский центр называл национализмом, а в действительности это было то самое национально-освободительное движение, которое было раздавлено и задавлено всей мощью того самого союзного центра, который ГАЯ планировал сохранить.

Надо просто вспомнить, что тогда происходило в республиках Прибалтики, которые можно было удержать в составе СССР только ценой не просто большой, а очень большой крови. Всякий, кто имел контакты с политиками и общественными деятелями Литвы, Латвии и Эстонии в конце 80-х, мог убедиться в том, что они уже тогда простились с Советским Союзом и единственный вопрос, который их мучил, был: как выбраться из этой тюрьмы с минимальными жертвами. И в этом с ними были солидарны многие в СССР. Даже довольно вялые попытки союзного центра подавить твердое стремление прибалтов выйти из СССР встретили жесткий отпор как внутри страны, так и за ее пределами. Это показала реакция на события в Литве в январе 1991 года, когда в республику были брошены десантные подразделения и пролилась кровь. Действия союзного центра осудили парламенты России, Украины, Белоруссии, Казахстана, Моссовет и Ленсовет. Стачкомы Кузбасса потребовали отставки президента СССР, роспуска Съезда народных депутатов. Запад, несмотря на кувейтский кризис, сделал жесткие заявления, адресованные советскому руководству.

Так что Григорий Алексеевич, видимо, ошибается. Реальной альтернативой распаду СССР было не сохранение Советского Союза и его реформирование в направлении демократического государства с рыночной экономикой, а сохранение СССР путем установления жесткой диктатуры сталинского типа.

Взгляд оппонента Явлинского — Егора Гайдара — на распад СССР представлен в его книге «Гибель империи». Главный вывод: распад СССР был неизбежен и безальтернативно детерминирован экономической неэффективностью Советского Союза.

Этот вывод, как и вся монография Егора Тимуровича, пронизана экономическим детерминизмом, доведенным до стадии экономикоцентризма. В действительности СССР вполне мог сохраняться долго, возможно, и до наших дней. Да, неэффективность. Да, дефицит продовольствия. Да, падение уровня жизни. Все это было. Но ни одна из этих проблем в отдельности и все они вместе не влекли распад СССР при сохранении жесткой репрессивной модели. Советский Союз умер, когда Горбачев решил впустить в советскую систему немножко воздуха свободы. Когда попытался соорудить несооружаемое — социализм с человеческим лицом. А такие гибриды жить не могут. Поэтому СССР и умер.

А что касается экономикоцентризма Гайдара и Явлинского, то эта особенность их мышления сыграла свою роль, когда у страны, которая к тому времени уже называлась Россия, появилось реальное окно возможностей. Об этом во второй части статьи.

Коллаж: ЕЖ