В кругу чужих
Собеседник, молодой журналист из успешного глянцевого издания, с удивлением говорит об отсутствии солидарности в среде, казалось бы, ближайших коллег, о равнодушии друг к другу. «А разве где-то не так? – пытаюсь я вырулить на более общую тему. – Посмотрите вокруг, хотя бы на людей в транспорте» (в голове у меня – только что написанный очерк о московском метро). «Ну, в транспорте – чужие», — реагирует собеседник. Стоп. Почему же непременно «чужие»?
Ведь можно представить себе по меньшей мере три совсем иных варианта. Допустим: это люди как люди, любой и всякий, обобщенный Эвримен. Был такой персонаж в европейских средневековых аллегориях, позже он перекочевал в литературные утопии Нового времени и педагогические фантазии эпохи Просвещения – я хочу сказать, что коллективная мысль работала над этим образом столетиями. Но, кажется, подобная обобщенная фигура универсального человека – позитивная идея индивидуальности как таковой – в коллективных представлениях моих соотечественников сегодня отсутствует. А ведь без нее невозможна, к примеру, идея свободного, объективного познания, невозможна наука и техника, а далее – идея образования и всеобщего доступа к нему. Только на нее, добавлю, могут опираться общезначимые моральные уложения и правовые нормы, включая, понятно, права человека и работу наднациональных, надгосударственных, надполитических институтов вроде Европейского суда. Ее имеют в виду общепринятые законы, работающие в современном обществе механизмы доверия, сотрудничества, расчета и т.д.
Вариант второй. Это такие же люди, как мы, они – свои, наши. Но и так не получается. Отчужденность от ближнего как раз и характерна сегодня для российского самоощущения «всех нас» — отчасти об этом уже говорилось в первом очерке. Собственная «индивидуальность» (если здесь вообще уместно это слово) осознается каждым как исключительность и исключенность. Непонятость. Отрезанность от других. Таков в наших обстоятельствах смысл распространенного ответа респондентов о возможном собственном поведении в трудных обстоятельствах: «Надеюсь только на себя» (его дают сейчас две трети опрошенных россиян, почти столько же – трое из пяти – могут, по их оценке, рассчитывать еще на родных и близких друзей). Дело не в том, что мы такие самостоятельные, а в том, что никто не поможет: на помощь государственных органов и общественных организаций полагаются лишь несколько процентов опрошенных, почти в границах статистической погрешности, на благотворительность и на поддержку церкви – и вовсе меньше процента.
Граница неприятия, проложенная между всеми нами, переносится вовне, на других. Сами по себе «чужими» люди, понятно, не бывают. Это мы – такие, как есть – обозначаем их подобным образом, мы создаем себе таких «чужих», проводя черту между нами и ними. Всюду, где есть подобное «исключительное мы», есть такая черта. И наоборот: отчеркивая от себя других как чужих, мы и ведем себя, осознаем себя в качестве нас.
Люди в России объединены сегодня не деловым интересом и не общечеловеческой солидарностью, а самочувствием некоего обиженного меньшинства, вокруг которого – большой и неизвестный, но наверняка враждебный мир. Отсюда, скажем, коллективный стереотип «за десятилетия советской жизни люди у нас в стране стали другими, чем на Западе, и этого уже не изменить». С этим тезисом сегодня согласны до 60% жителей России (в 2000 г. его поддерживали даже 68%).
Третий вариант возможных представлений о других: да, они – другие, чем мы, но этим нам и интересны, важны, нужны. Опять не выходит. Образ другого, но не чуждого, кажется, никак не умещается в голове нынешнего российского человека. «Другой» для него значит именно «чужой», а стало быть, есть объект опять-таки негативных чувств, от неудобства и раздражения до зависти и неприязни, если не хуже.
Более чем трем четвертям опрошенных — 77%, по данным 2003 г. — мир видится враждебным по отношению к России, к русским; не согласны с таким видением лишь 9% (в феврале 1994-го это соотношение выглядело как 41 к 22 при 35% затруднившихся с ответом). Олицетворением такого воображаемого врага могут быть «международные террористы», «чеченские боевики», наконец, Соединенные Штаты — легко представить, как забурлят подобные чувства после недавних критических заявлений Америки в адрес путинского режима и комментариев к ним в огосударствленных СМИ.
Но примером здесь могут быть и ближайшие соседи: к числу наиболее враждебных к России государств россияне за последние годы причислили страны Балтии, Грузию, Молдавию, Украину. Список «врагов» растет, число «друзей» (включая «личных друзей президента») убывает, и единственным партнером массам россиян все чаще представляется Белоруссия. А вот признавать «другой страной» Украину большинство российского населения решительно отказывается, любой самостоятельный шаг украинских политиков оценивается резко отрицательно, поскольку в нем видят исключительно вызов России («Не на наш ли счет вы грызете ноготь?» - помнится, задирались слуги в «Ромео и Джульетте»).
На гипотетическое вступление Украины в ЕС большинство россиян — 45% — реагирует негативно (12% — положительно, 18% — безразлично); к сближению Украины со странами Запада отрицательно отнеслись бы сегодня 60% россиян (положительно – 20%) и т.д. Не поэтому ли именно людоедский дискурс геополитических интересов, по понятным причинам невозможный, скажем, для ведущих политиков Германии или Франции, оказался так востребован государственными мужами и их спичрайтерами в России?
Однако, как уже было сказано, неприязнь к тем, кто вовне, — лишь проекция конфликтов внутри. Внутри страны, внутри города, внутри человека. Например, определяя свое отношение к успешным и богатым людям в России, население страны делится на две практически равные группы: сегодня к российским бизнесменам, включенным в список богатейших людей мира, 41% опрошенных россиян относятся без особых чувств, 48% - отрицательно (положительно – 8%). Между тем, именно богатым и обеспеченным людям в России завидуют больше всего – во всяком случае, 70% российских граждан подозревают своих соотечественников именно в этом (опрос 2003 г.). При этом половина и более россиян уверены: в России сегодня нет равных возможностей для достижения успеха, а достигнуть чего-то нельзя, не нарушая всех правил и законов. Перефразируя булгаковского профессора, можно сказать, что границы и конфликты – не между странами, а по-прежнему в головах.
На этом фоне российские данные по ксенофобии на религиозной почве выглядят сравнительно умеренно, хотя цифры и здесь немалые. Отрицательно относятся к католикам, протестантам, мусульманам, иудеям, приверженцам восточных религий от четверти до трети взрослых жителей России (2003 г.). Примерно такова же – до 30% — доля взрослых россиян, не приемлющих людей иной сексуальной ориентации (3% — за то, чтобы их «физически уничтожать»). 37% опрошенных считают, что добровольные гомосексуальные отношения между взрослыми людьми, тем не менее, должны в России преследоваться по закону. Три пятых из опрошенных – за то, чтобы ограничить влияние геев, например, в шоу-бизнесе.
Напротив, этнический негативизм выражен сегодня в массе россиян крайне резко, и соответствующие показатели в последние годы только растут. Начиная с 2001-го, доля респондентов, так или иначе принимающих лозунг «Россия для русских», устойчиво превышает половину, сегодня она равна 52%. Важно понимать и помнить, что подобные оценки – не результат опыта, а выражение установок: наибольшее возмущение «наплывом приезжих» выражают как раз те группы, которые с приезжими не сталкиваются и не конкурируют, — пенсионеры, домохозяйки, жители глухих городков и сел.
На себе испытывали враждебность со стороны людей других национальностей менее 12% взрослых россиян, тогда как приветствовали бы запрет на въезд и пребывание в их местности приезжих из Средней Азии, Кавказа, Китая свыше 50% опрошенных в 2005 году. Столько же отнеслись бы отрицательно к непосредственному соседству с приезжими из тех же регионов. Отрицательно и резко отрицательно относятся к росту числа приезжих из бывших республик СССР и других стран двое из каждых трех российских респондентов, до трех четвертей россиян негативно отнеслись бы к браку своих детей с выходцами из Китая, Средней Азии, с Кавказа.
Кажется, все это мало похоже на «дружбу народов», которую то же самое пожилое население периферии будто бы помнит по советским временам. Да была ли она? Может быть, дело в том, что в государстве принудительного труда, прописки и дефицита каждый, хочешь – не хочешь, знал свое место, все – куда денешься! — сидели сиднем, а прокламированное свыше и принятое всеми единство целого обеспечивалось репрессивным прессом и принудительным однообразием? Но что с этой ностальгической тоской по забору делать в перемешивающемся и глобализирующемся сегодняшнем мире?
Обсудить "В кругу чужих" на форуме
Ведь можно представить себе по меньшей мере три совсем иных варианта. Допустим: это люди как люди, любой и всякий, обобщенный Эвримен. Был такой персонаж в европейских средневековых аллегориях, позже он перекочевал в литературные утопии Нового времени и педагогические фантазии эпохи Просвещения – я хочу сказать, что коллективная мысль работала над этим образом столетиями. Но, кажется, подобная обобщенная фигура универсального человека – позитивная идея индивидуальности как таковой – в коллективных представлениях моих соотечественников сегодня отсутствует. А ведь без нее невозможна, к примеру, идея свободного, объективного познания, невозможна наука и техника, а далее – идея образования и всеобщего доступа к нему. Только на нее, добавлю, могут опираться общезначимые моральные уложения и правовые нормы, включая, понятно, права человека и работу наднациональных, надгосударственных, надполитических институтов вроде Европейского суда. Ее имеют в виду общепринятые законы, работающие в современном обществе механизмы доверия, сотрудничества, расчета и т.д.
Вариант второй. Это такие же люди, как мы, они – свои, наши. Но и так не получается. Отчужденность от ближнего как раз и характерна сегодня для российского самоощущения «всех нас» — отчасти об этом уже говорилось в первом очерке. Собственная «индивидуальность» (если здесь вообще уместно это слово) осознается каждым как исключительность и исключенность. Непонятость. Отрезанность от других. Таков в наших обстоятельствах смысл распространенного ответа респондентов о возможном собственном поведении в трудных обстоятельствах: «Надеюсь только на себя» (его дают сейчас две трети опрошенных россиян, почти столько же – трое из пяти – могут, по их оценке, рассчитывать еще на родных и близких друзей). Дело не в том, что мы такие самостоятельные, а в том, что никто не поможет: на помощь государственных органов и общественных организаций полагаются лишь несколько процентов опрошенных, почти в границах статистической погрешности, на благотворительность и на поддержку церкви – и вовсе меньше процента.
Граница неприятия, проложенная между всеми нами, переносится вовне, на других. Сами по себе «чужими» люди, понятно, не бывают. Это мы – такие, как есть – обозначаем их подобным образом, мы создаем себе таких «чужих», проводя черту между нами и ними. Всюду, где есть подобное «исключительное мы», есть такая черта. И наоборот: отчеркивая от себя других как чужих, мы и ведем себя, осознаем себя в качестве нас.
Люди в России объединены сегодня не деловым интересом и не общечеловеческой солидарностью, а самочувствием некоего обиженного меньшинства, вокруг которого – большой и неизвестный, но наверняка враждебный мир. Отсюда, скажем, коллективный стереотип «за десятилетия советской жизни люди у нас в стране стали другими, чем на Западе, и этого уже не изменить». С этим тезисом сегодня согласны до 60% жителей России (в 2000 г. его поддерживали даже 68%).
Третий вариант возможных представлений о других: да, они – другие, чем мы, но этим нам и интересны, важны, нужны. Опять не выходит. Образ другого, но не чуждого, кажется, никак не умещается в голове нынешнего российского человека. «Другой» для него значит именно «чужой», а стало быть, есть объект опять-таки негативных чувств, от неудобства и раздражения до зависти и неприязни, если не хуже.
Более чем трем четвертям опрошенных — 77%, по данным 2003 г. — мир видится враждебным по отношению к России, к русским; не согласны с таким видением лишь 9% (в феврале 1994-го это соотношение выглядело как 41 к 22 при 35% затруднившихся с ответом). Олицетворением такого воображаемого врага могут быть «международные террористы», «чеченские боевики», наконец, Соединенные Штаты — легко представить, как забурлят подобные чувства после недавних критических заявлений Америки в адрес путинского режима и комментариев к ним в огосударствленных СМИ.
Но примером здесь могут быть и ближайшие соседи: к числу наиболее враждебных к России государств россияне за последние годы причислили страны Балтии, Грузию, Молдавию, Украину. Список «врагов» растет, число «друзей» (включая «личных друзей президента») убывает, и единственным партнером массам россиян все чаще представляется Белоруссия. А вот признавать «другой страной» Украину большинство российского населения решительно отказывается, любой самостоятельный шаг украинских политиков оценивается резко отрицательно, поскольку в нем видят исключительно вызов России («Не на наш ли счет вы грызете ноготь?» - помнится, задирались слуги в «Ромео и Джульетте»).
На гипотетическое вступление Украины в ЕС большинство россиян — 45% — реагирует негативно (12% — положительно, 18% — безразлично); к сближению Украины со странами Запада отрицательно отнеслись бы сегодня 60% россиян (положительно – 20%) и т.д. Не поэтому ли именно людоедский дискурс геополитических интересов, по понятным причинам невозможный, скажем, для ведущих политиков Германии или Франции, оказался так востребован государственными мужами и их спичрайтерами в России?
Однако, как уже было сказано, неприязнь к тем, кто вовне, — лишь проекция конфликтов внутри. Внутри страны, внутри города, внутри человека. Например, определяя свое отношение к успешным и богатым людям в России, население страны делится на две практически равные группы: сегодня к российским бизнесменам, включенным в список богатейших людей мира, 41% опрошенных россиян относятся без особых чувств, 48% - отрицательно (положительно – 8%). Между тем, именно богатым и обеспеченным людям в России завидуют больше всего – во всяком случае, 70% российских граждан подозревают своих соотечественников именно в этом (опрос 2003 г.). При этом половина и более россиян уверены: в России сегодня нет равных возможностей для достижения успеха, а достигнуть чего-то нельзя, не нарушая всех правил и законов. Перефразируя булгаковского профессора, можно сказать, что границы и конфликты – не между странами, а по-прежнему в головах.
На этом фоне российские данные по ксенофобии на религиозной почве выглядят сравнительно умеренно, хотя цифры и здесь немалые. Отрицательно относятся к католикам, протестантам, мусульманам, иудеям, приверженцам восточных религий от четверти до трети взрослых жителей России (2003 г.). Примерно такова же – до 30% — доля взрослых россиян, не приемлющих людей иной сексуальной ориентации (3% — за то, чтобы их «физически уничтожать»). 37% опрошенных считают, что добровольные гомосексуальные отношения между взрослыми людьми, тем не менее, должны в России преследоваться по закону. Три пятых из опрошенных – за то, чтобы ограничить влияние геев, например, в шоу-бизнесе.
Напротив, этнический негативизм выражен сегодня в массе россиян крайне резко, и соответствующие показатели в последние годы только растут. Начиная с 2001-го, доля респондентов, так или иначе принимающих лозунг «Россия для русских», устойчиво превышает половину, сегодня она равна 52%. Важно понимать и помнить, что подобные оценки – не результат опыта, а выражение установок: наибольшее возмущение «наплывом приезжих» выражают как раз те группы, которые с приезжими не сталкиваются и не конкурируют, — пенсионеры, домохозяйки, жители глухих городков и сел.
На себе испытывали враждебность со стороны людей других национальностей менее 12% взрослых россиян, тогда как приветствовали бы запрет на въезд и пребывание в их местности приезжих из Средней Азии, Кавказа, Китая свыше 50% опрошенных в 2005 году. Столько же отнеслись бы отрицательно к непосредственному соседству с приезжими из тех же регионов. Отрицательно и резко отрицательно относятся к росту числа приезжих из бывших республик СССР и других стран двое из каждых трех российских респондентов, до трех четвертей россиян негативно отнеслись бы к браку своих детей с выходцами из Китая, Средней Азии, с Кавказа.
Кажется, все это мало похоже на «дружбу народов», которую то же самое пожилое население периферии будто бы помнит по советским временам. Да была ли она? Может быть, дело в том, что в государстве принудительного труда, прописки и дефицита каждый, хочешь – не хочешь, знал свое место, все – куда денешься! — сидели сиднем, а прокламированное свыше и принятое всеми единство целого обеспечивалось репрессивным прессом и принудительным однообразием? Но что с этой ностальгической тоской по забору делать в перемешивающемся и глобализирующемся сегодняшнем мире?
