Все время в Чите мы жили в постоянном страхе
Юрий Шмидт, адвокат Михаила Ходорковского, о «новом деле» Ходорковского и Лебедева:
Прокуратура потребовала от нас дать подписку о неразглашении, поскольку она хочет иметь монополию на всю информацию и полагает, что все, что будет ею сказано, народ должен воспринимать как истину в последней инстанции.
Они очень сильно ошибаются. Когда мне предъявили эту подписку, я написал, что ознакомлен с тем, что мне запрещено без разрешения следователя разглашать данные предварительного следствия, а потом поставил запятую и добавил: кроме тех сведений, которые мне известны из общедоступных источников и тех, что необходимы мне для профессиональной деятельности.
Ведь есть сложные вопросы, которые требуют консультаций со специалистами. Иногда просто для того, чтобы понять суть предъявляемых обвинений моему подзащитному. Ведь обвинение сознательно написано так сложно и запутано, с огромным количеством каких-то деталей, подробностей, что в нем очень непросто разобраться. Эти сто пятьдесят страниц текста, если убрать все то, что специально добавлено для весомости и сложности, можно было бы сократить втрое.
Более того, когда с нас брали эту подписку, я заметил, что там стоит номер дела, о котором нам ничего неизвестно. Выяснилось, что за два дня до этого было вынесено постановление о выделении части материалов в отдельное дело, а нам об этом ничего не сказали. Они вообще запутывают дело, как только можно, надеясь, вполне справедливо, что им все сойдет с рук.
Вообще вся эта история с «неразглашением» — вещь довольно незаконная. Во-первых, непонятно, что такое «тайна следствия» — в законе четко определены только понятия врачебной тайны и государственной тайны. А тут получается, что все, что следователю захочется, он может объявить «тайной следствия» без всяких согласований, постановлений и санкций прокурора.
Мы по этому поводу обязательно обратимся в Конституционный суд, и я, со своей стороны, отдаю себе отчет, что в деле могут быть такие детали, которые предавать огласке не стоит. Но у меня хватает ума понять разницу между этими документами и другими материалами дела, о которых говорить не только нужно, но в условиях, когда обвинительная сторона, что называется, не стесняется в средствах, просто необходимо.
Я обязательно буду комментировать ход следствия. Что касается нарушения прав обвиняемых – это должно быть предано огласке от и до. Потому что было сделано все, чтобы по этому делу было как можно меньше информации, исходящей не из официальных органов. Понятно, что дело Лебедева и Ходорковского вызывает огромный общественный интерес. Они загнали Ходорковского в Читу, чтобы снизить накал общественного внимания, даже судебное заседание, которое было якобы открытым, по сути, проводилось в условиях полной изоляции. К зданию суда никто не мог просто подойти: были перекрыты улицы, не могли проехать машины. Мы, адвокаты, ехали на заседание, но нас остановили и не хотели пропускать. И только, когда нашли начальника оцепления, который, сверившись со списком, понял, что мы должны выступать в суде, нас наконец пропустили.
Накануне нам сказали, что дело будет вообще рассматриваться в следственном изоляторе – потом, видимо, решили, что это уже слишком и устроили якобы открытое судебное заседание, на которое никто не мог попасть. Поэтому, когда прокурор заявил ходатайство о том, чтобы слушать дело в закрытом режиме, я встал и сказал, что мне даже смешно возражать, потому что о каком открытом суде может идти речь, если в зале суда стоят люди в масках и с автоматами. А парочка «гражданских», с моей точки зрения, просто играли роли статистов, для того, чтобы создать иллюзию, что в здание кто-то смог пройти.
Там был удивительный человек, назвавшийся журналистом «Интерфакса», но у него в руках не было ни диктофона, ни даже блокнота. И все шесть часов заседания он просидел молча, не задав ни одного вопроса.
И все-таки, несмотря на такой суд, я считаю, что раз слушание официально признано открытым, мы имеем право «разглашать» то, что там происходит.
Вообще все время в Чите мы жили в постоянном страхе. Начиная с чудовищной истории в аэропорту: мы, адвокаты, вчетвером подошли к стойке регистрации и обратили внимание на то, что рядом стоит милиционер. Мне позвонила Карина Москаленко, я ей говорю, что мы регистрацию прошли. И тут женщина-администратор говорит: «Никто вас еще не зарегистрировал». А потом милиционер крайне вежливо попросил нас «пройти». После этого нас закрыли в отделении, на вопрос, на каком основании мы здесь находимся, очень вежливо попросили подождать. А потом сообщили, что сейчас будет осмотр.
Разговор шел о том, не везем ли мы случайно с собой документов с грифом «секретно» или что-то в этом роде. Так как им было известно, что летят пять человек, поэтому пятерых и «замели», в том числе, абсолютно ни в чем не виноватую жену одного из адвокатов, которая просто пришла мужа в дорогу провожать. Ей стало плохо, пришлось вызвать врача.
Так совпало, что в этот момент мне позвонили с «Эха Москвы» — я описал ситуацию, и после этого пошел просто шквал звонков от прессы.
Видимо, благодаря этому, продержав нас час (даже не отпускали покурить), досматривать все-таки не стали, а проводили вроде как на регистрацию. Но не туда, где все ее проходят, а в какое-то странное место. Причем сначала сказали, что здесь регистрация платная и потребовали 600 рублей. А потом сообщили, что, мол, не волнуйтесь – «все за счет ОВД».
В результате досмотр все-таки провели, но под благовидным предлогом обычного таможенного досмотра. Заставили из чемоданов вытащить абсолютно все, прощупывали одежду, продукты. Больше всего интересовались бумагами, но я просто вырвал их из рук и сказал, что отобрать бумаги у меня можно только силой.
В итоге рейс задержали, мы попали на самолет на сорок минут позже, чем должны были.
Никто, естественно, перед нами не извинился и причину такого внимания к нам не объяснил.
Думаю, что, с одной стороны, их действительно интересовали наши документы, и они думали, что смогут все беспрепятственно посмотреть и на пленку заснять. С другой, это была, конечно, акция устрашения: нам все можно и нам на все наплевать.
Что касается суммы хищения, в котором обвиняют Лебедева и Ходорковского — она совершенно абсурдна. 850 миллиардов рублей – эта цифра превышает капитализацию компании в то время.
Вся прибыль ЮКОСА с 1998 по 2003 год составляла 15 миллиардов долларов. Михаил Ходорковский в какой-то момент в отчаянии сказал: «Ну хорошо, теоретически можно вывести 5-10%. Но как можно украсть вдвое больше прибыли?!" Это даже уже не абсурд, это еще хуже.
Если раньше пытались хоть какие-то приличия соблюдать, то сейчас не церемонятся вообще. Сам перевод дела в Читу настолько незаконен, что обо всем остальном можно вообще не говорить. Полный беспредел.
Помешать ему можно только в том случае, если будет внимание к процессу со стороны Запада, общества, прессы. Если все «встанут на уши». Тогда, может, что-то можно будет сделать. Если этого не случится – то будет все так, как написал в своем письме Ходорковский. Очень скорый и абсолютно несправедливый суд.
Обсудить "Все время в Чите мы жили в постоянном страхе" на форумеПрокуратура потребовала от нас дать подписку о неразглашении, поскольку она хочет иметь монополию на всю информацию и полагает, что все, что будет ею сказано, народ должен воспринимать как истину в последней инстанции.
Они очень сильно ошибаются. Когда мне предъявили эту подписку, я написал, что ознакомлен с тем, что мне запрещено без разрешения следователя разглашать данные предварительного следствия, а потом поставил запятую и добавил: кроме тех сведений, которые мне известны из общедоступных источников и тех, что необходимы мне для профессиональной деятельности.
Ведь есть сложные вопросы, которые требуют консультаций со специалистами. Иногда просто для того, чтобы понять суть предъявляемых обвинений моему подзащитному. Ведь обвинение сознательно написано так сложно и запутано, с огромным количеством каких-то деталей, подробностей, что в нем очень непросто разобраться. Эти сто пятьдесят страниц текста, если убрать все то, что специально добавлено для весомости и сложности, можно было бы сократить втрое.
Более того, когда с нас брали эту подписку, я заметил, что там стоит номер дела, о котором нам ничего неизвестно. Выяснилось, что за два дня до этого было вынесено постановление о выделении части материалов в отдельное дело, а нам об этом ничего не сказали. Они вообще запутывают дело, как только можно, надеясь, вполне справедливо, что им все сойдет с рук.
Вообще вся эта история с «неразглашением» — вещь довольно незаконная. Во-первых, непонятно, что такое «тайна следствия» — в законе четко определены только понятия врачебной тайны и государственной тайны. А тут получается, что все, что следователю захочется, он может объявить «тайной следствия» без всяких согласований, постановлений и санкций прокурора.
Мы по этому поводу обязательно обратимся в Конституционный суд, и я, со своей стороны, отдаю себе отчет, что в деле могут быть такие детали, которые предавать огласке не стоит. Но у меня хватает ума понять разницу между этими документами и другими материалами дела, о которых говорить не только нужно, но в условиях, когда обвинительная сторона, что называется, не стесняется в средствах, просто необходимо.
Я обязательно буду комментировать ход следствия. Что касается нарушения прав обвиняемых – это должно быть предано огласке от и до. Потому что было сделано все, чтобы по этому делу было как можно меньше информации, исходящей не из официальных органов. Понятно, что дело Лебедева и Ходорковского вызывает огромный общественный интерес. Они загнали Ходорковского в Читу, чтобы снизить накал общественного внимания, даже судебное заседание, которое было якобы открытым, по сути, проводилось в условиях полной изоляции. К зданию суда никто не мог просто подойти: были перекрыты улицы, не могли проехать машины. Мы, адвокаты, ехали на заседание, но нас остановили и не хотели пропускать. И только, когда нашли начальника оцепления, который, сверившись со списком, понял, что мы должны выступать в суде, нас наконец пропустили.
Накануне нам сказали, что дело будет вообще рассматриваться в следственном изоляторе – потом, видимо, решили, что это уже слишком и устроили якобы открытое судебное заседание, на которое никто не мог попасть. Поэтому, когда прокурор заявил ходатайство о том, чтобы слушать дело в закрытом режиме, я встал и сказал, что мне даже смешно возражать, потому что о каком открытом суде может идти речь, если в зале суда стоят люди в масках и с автоматами. А парочка «гражданских», с моей точки зрения, просто играли роли статистов, для того, чтобы создать иллюзию, что в здание кто-то смог пройти.
Там был удивительный человек, назвавшийся журналистом «Интерфакса», но у него в руках не было ни диктофона, ни даже блокнота. И все шесть часов заседания он просидел молча, не задав ни одного вопроса.
И все-таки, несмотря на такой суд, я считаю, что раз слушание официально признано открытым, мы имеем право «разглашать» то, что там происходит.
Вообще все время в Чите мы жили в постоянном страхе. Начиная с чудовищной истории в аэропорту: мы, адвокаты, вчетвером подошли к стойке регистрации и обратили внимание на то, что рядом стоит милиционер. Мне позвонила Карина Москаленко, я ей говорю, что мы регистрацию прошли. И тут женщина-администратор говорит: «Никто вас еще не зарегистрировал». А потом милиционер крайне вежливо попросил нас «пройти». После этого нас закрыли в отделении, на вопрос, на каком основании мы здесь находимся, очень вежливо попросили подождать. А потом сообщили, что сейчас будет осмотр.
Разговор шел о том, не везем ли мы случайно с собой документов с грифом «секретно» или что-то в этом роде. Так как им было известно, что летят пять человек, поэтому пятерых и «замели», в том числе, абсолютно ни в чем не виноватую жену одного из адвокатов, которая просто пришла мужа в дорогу провожать. Ей стало плохо, пришлось вызвать врача.
Так совпало, что в этот момент мне позвонили с «Эха Москвы» — я описал ситуацию, и после этого пошел просто шквал звонков от прессы.
Видимо, благодаря этому, продержав нас час (даже не отпускали покурить), досматривать все-таки не стали, а проводили вроде как на регистрацию. Но не туда, где все ее проходят, а в какое-то странное место. Причем сначала сказали, что здесь регистрация платная и потребовали 600 рублей. А потом сообщили, что, мол, не волнуйтесь – «все за счет ОВД».
В результате досмотр все-таки провели, но под благовидным предлогом обычного таможенного досмотра. Заставили из чемоданов вытащить абсолютно все, прощупывали одежду, продукты. Больше всего интересовались бумагами, но я просто вырвал их из рук и сказал, что отобрать бумаги у меня можно только силой.
В итоге рейс задержали, мы попали на самолет на сорок минут позже, чем должны были.
Никто, естественно, перед нами не извинился и причину такого внимания к нам не объяснил.
Думаю, что, с одной стороны, их действительно интересовали наши документы, и они думали, что смогут все беспрепятственно посмотреть и на пленку заснять. С другой, это была, конечно, акция устрашения: нам все можно и нам на все наплевать.
Что касается суммы хищения, в котором обвиняют Лебедева и Ходорковского — она совершенно абсурдна. 850 миллиардов рублей – эта цифра превышает капитализацию компании в то время.
Вся прибыль ЮКОСА с 1998 по 2003 год составляла 15 миллиардов долларов. Михаил Ходорковский в какой-то момент в отчаянии сказал: «Ну хорошо, теоретически можно вывести 5-10%. Но как можно украсть вдвое больше прибыли?!" Это даже уже не абсурд, это еще хуже.
Если раньше пытались хоть какие-то приличия соблюдать, то сейчас не церемонятся вообще. Сам перевод дела в Читу настолько незаконен, что обо всем остальном можно вообще не говорить. Полный беспредел.
Помешать ему можно только в том случае, если будет внимание к процессу со стороны Запада, общества, прессы. Если все «встанут на уши». Тогда, может, что-то можно будет сделать. Если этого не случится – то будет все так, как написал в своем письме Ходорковский. Очень скорый и абсолютно несправедливый суд.
