Право на ложь: еще один антисоветский миф

Михаил Делягин, экс-помощник премьер-министра России, директор Института проблем глобализации, д.э.н.

"Груз 200" — одиннадцатый фильм известного режисера Алексея Балабанова. Пересказывать сюжет принципиально бессюжетного фильма бессмысленно. Для характеристики достаточно отметить, что даже название фильма прямо не связано с его содержанием (если не предположить, конечно, что Балабанов считает «Грузом 200» весь Советский Союз, но ничто в фильме не позволяет заподозрить его в подобной широте обобщения), поэтому фильм представляется сильно запоздалой спекуляцией на афганскую тему.

Он потрясает не смакованием чудовищной в своей обыденности жестокости, после которой хочется вымыть с мылом глаза и уши и провести полжизни в жестком контрастном душе, но сочетанием поразительной правды социокультурных типов с глубочайшей ложью их действий и ситуаций, в которые они попадают.
С небольшими и, вероятно, индивидуальными поправками это люди, которых видел и знает почти любой человек, поездивший по стране.
Это наши соседи.

Их мотивы прозрачны, понятны и достоверны.
Это обыденность – и не только 1984-го, но и 2007 года.

Единственное исключение – образ секретаря райкома: откуда в окрестностях Ленинграда на такой должности вполне среднеазиатский бай? И, конечно, секретари райкомов с прокурорами не церемонились, но все же не до такого запредельного (пусть и в критической обстановке) хамства, которое изображено в фильме.

Но это детали.

Поражают исторические нестыковки в фильме, претендующем на полную достоверность – вроде «арендатора» в 1984 году, еще при Черненко, и открытом производстве самогона (при этом из привозного спирта, а не подручных материалов) на трассе (до «сухого закона»).

Но это тоже детали.

В целом эпоха восстановлена достоверно. И когда вдруг узнаваемые до ломоты в зубах, до ненависти персонажи начинают вести себя так, как они в принципе не могли вести себя в жизни, испытываешь ощущение полной потери ориентации.

Начальник райотдела милиции, и не в глухой тайге, а недалеко от Ленинграда, в поселке городского типа, врываясь с нарядом в квартиру, где происходит пьянка потерявших человеческий облик ханыг, при «подавляющем перевесе сил» и без какой бы то ни было реальной угрозы с ходу стреляет в человека в ответ на брань! В 1984 году!! В Советском Союзе, в котором каждое применение оружия милиционером было чрезвычайным происшествием, вызывавшим тщательное и муторное расследование!

Тот же начальник райотдела, спокойно говорящий оперу, забивающему насмерть задержанного алкаша – «Когда отойдет, оформи». Помимо церковной лексики, вообще недоступной для советского милиционера, — даже в глухом отделении милиции смерть задержанного, пусть последнего алкаша, превращалась в большую головную боль. А просто выбросить труп тоже было нельзя, потому что любой из своих мог запросто настучать, целя на место того самого начальника райотдела!

Дальше: «груз 200» привозится на квартиру. Да КГБ по всей стране буквально «стояло на ушах», чтобы не допускать малейшего отклонения от маршрута «аэропорт – кладбище», чреватого оглаской потерь! И не через полчаса – сделаем поправку на удаленность, – но вечером того же дня на квартире была бы опергруппа, и фамилию несчастного идиота, учудившего такое, в этом поселке до сих пор боялись бы поминать. Описанного в фильме просто не могло быть.

А как вам нравится вскрытие цинкового гроба погибшего героя в присутствии и с участием милиционеров райотдела? Такое вскрытие автоматически привело бы его инициатора даже не в тюрьму (причем по целому букету статей), а сразу в психушку, причем участники процесса «заложили» бы его просто из чувства самосохранения.
В лагерной-то стране, состояние и психология значительной части которой так хорошо и убедительно показаны!!

Господа, вы вообще с какой планеты свалились?

Далее. В ходе заточения в квартире девушка пронзительно кричит. Одного такого вопля в блочном многоквартирном доме (со слышимостью, близкой к абсолютной) было бы достаточно для вызова милиции. Ну и что, что на вызов приехали бы сотрудники того самого начальника райотдела? На сигналы приходится реагировать, а то дошлые пенсионеры настрочат кляузы во все мыслимые и немыслимые места, а подсидеть начальника в силовых структурах – дело почти святое…

А каков армейский полковник, льстящий, заискивающий и унижающийся перед милицейским капитаном? Да еще из-за трупа сироты, когда можно не опасаться осложнений в виде родственников? Но даже и при наличии осложнений — это невозможно, потому что в то время не могло быть никогда, хотя бы из-за армейской кастовости!

Не говоря уже о более мелких вещах вроде вьетнамца-раба (повторяю, не в тайге, не в Средней Азии, не на Кавказе, а в двух шагах от Питера).

Список можно продолжать, но суть моих претензий понятна.

Персонажи фильма узнаваемы до ужаса, до обморока, но действуют они абсолютно невозможным образом.

Почему невозможным? Каждый эпизод предполагает свой ответ: пришло бы КГБ, донесли бы подчиненные, подняли бы тревогу жильцы. Но есть и общий ответ: описанные зверства в описанном виде в Советском Союзе были невозможны в силу общественной солидарности и государственной политики.

Во вполне зверской, лагерной и послелагерной стране зверство отдельных людей сдерживалось и нейтрализовывалось не только остатками религиозных представлений (что в фильме показано), но и социальными инструментами – как выросшими снизу нормами общежития, так и жестко навязываемыми сверху государственными институтами.

Государство и общество, которое в силу внутренней солидарности вполне могло бы быть названо «гражданским», вместе сдерживали звериные инстинкты и справлялись с этим в целом неплохо.

Вот на какие размышления наводит фильм, разворачивающий впечатляющую картину потакания своим страстям и предрассудкам, столь обычную для нашего сегодняшнего времени.

Создатели фильма не смогли добиться достоверности и обильно наполнили подробно воспроизведенное ими прошлое реалиями значительно более позднего времени. Но главное – герои действуют в социальном вакууме, которого не было в 1984 году, потому что он был создан семью годами позже — целенаправленными усилиями по уничтожению советского общества и советского образа жизни, по разрушению всякой солидарности и взаимовыручки, по социальной атомизации общества под лозунгом «все дозволено, потому что рынок и демократия, а нам хочется денег».

Это очень серьезная, системная ошибка фильма, реалистического по антуражу и подающегося как «зарисовка с натуры».

Сильнейшее место фильма: в кузов «Ил-76», откуда выгрузили гробы, забегают десантники в новенькой, с иголочки, форме. Скорее всего, так тоже не могло быть — но здесь не ощущается лжи, образу веришь, настолько он силен и точен. Неясно только, откуда в стране, населенной алкоголиками и чиновниками, взялись эти здоровые крепкие ребята, готовые служить Родине и рисковать жизнью. Кто их родил, в каком углу бесконечной и глухой промзоны, которой показана в фильме наша страна? А если эти люди все же есть, то рушится в пустоту весь пафос фильма — потому что оказывается, что он посвящен не всему народу и всей стране, а лишь сгнивающей, безнадежной, паразитирующей части народа.

Сценарий фильма тянет на качественный «ужастик». Для ночных кошмаров – вполне достаточно. Зачем же надо было громоздить заведомые нелепицы, разрушающие целостность картины?

Не думаю, что только в силу каких-то порочных наклонностей режиссера или, как сказал один тонкий человек, «потому что Балабанов изначально считает жизнь устроенной грязно».

Не думаю, что автор «просто увлекся»: он все сделал, «как надо».

Как хотел.

В последние годы на фоне мерзейшей политики правящей бюрократии родился и воссиял миф о Советском Союзе как о земле обетованной, как о рае на земле, том самом кампанелловском «городе Солнца», которым бредил в фильме несчастный Алексей.

Этот миф смертельно опасен для правящей бюрократии своей очевидностью и достижимостью, своей реализуемостью. Не на Марсе, не в Америке, а у нас – у наших отцов, а то и дедов было бесплатное образование.

Не на Марсе, а у нас было бесплатное здравоохранение.

У нас было бесплатное жилье.

У нас был бесплатный отдых.

У нас были железные социальные гарантии, тогда казавшиеся ничтожными.

У нас не было массовой детской бездомности, массовой проституции, массового бандитизма и коррупции как открытой основы государственности.

И проповеди насилия и морального разложения у нас тоже не было.

Это правда – и простое воспоминание об этом смертельно для нынешнего режима.

А воспоминание, отлившееся в разящий политический миф, забывающий о КГБ и КПСС как о несущественных и третьестепенных деталях, — смертельно вдвойне.

И правящая бюрократия сформировала сильнейший социальный заказ на опорочивание Советского Союза, на превращение его в исчадие ада, в место кошмара и страданий, в Освенцим, в котором в принципе невозможно существовать. А творческая интеллигенция хорошо ощутила этот заказ на необходимость оболгать и опорочить свою страну.

И появился – причем после отчаянно правдивого, страшного «Гу-га!» — тошнотворный слащавый «Штрафбат», в котором поп в полном церковном облачении проповедует на передовой и чуть ли не ведет солдат в атаку.

И «Сволочи», «основанные на реальных событиях», — с той, правда, несущественной разницей, что, как оказалось, «события» организовывались не нашими, а фашистами…

Но, в сущности, какая разница? В сегодняшней России право творца на художественный вымысел и на введение зрителей в заблуждение (указанием на подлинность описываемых событий) безусловно и абсолютно, если оно направлено на очернение и осквернение своей страны в соответствии с потребностями ее нынешних правителей.

Только вот у Балабанова вышла ошибочка. Перегибчик.

Он выполнил заказ с художественной силой, от которой, судя по всему, бросило в дрожь даже его потенциальных заказчиков. И бюрократия отвернулась — если, конечно, разговоры о запрете фильма к показу на центральных каналах не дешевый псевдодемократический пиар.

Но если запрет (или, точнее, «рекомендация») все же имел место — наверное, первый раз в жизни я ощутил полную человеческую солидарность с «охранителями».

Если брать индивида, этот фильм разрушителен для психики, даже вполне окрепшей. Если брать общество, то содержащаяся там ложь разрушает нашу и без того хлипкую идентичность. Будь моя воля, я запретил бы его не только на телевидении, но и вообще, полностью — по факту клеветы на мою страну и мой народ.

Да, наверное, художник имеет право на ложь и подлость — но и общество имеет право на защиту от его лжи и подлости, точно так же, как оно имеет право на защиту от уголовника.